По обычаю, братья легли рядом, на краю нар.
— У тебя живот не болит? — озабоченно спросил Загит.
— Не-ет…
— Может, у тебя там в самом деле злой дух?
— Ну тебя! — сердито отвернулся Султангали
Загит полежал немного молча и снова толкнул брата в бок.
— Султангали, а Султангали?..
— Чего тебе?
— Повернись-ка! Чего скажу…
— Сам только что дразнился, а теперь хочешь, чтобы я с тобой разговаривал… — обижен но засопел Султангали.
— Да чего ты дуешься! У меня самого живот болит, потому я тебя и спрашиваю…
— Дурак ты, хоть ты мне и старший брат! — так и не повернувшись, сказал Султангали. — Я ж тебя подтолкнул, а ты не понял…
— Чего не понял? — удивился Загит.
— Вот я и говорю, что дурак ты, надо было то, что осталось, в рукава спрятать!. Вон пощупай, как я свои набил! —он протянул брату рукав старой отцовской шубы, в которой теперь ходил сам.
Загит, нащупав полный рукав, тяжело вздохнул:
— Зачем тебе это?
— Как зачем? Вот проголодаюсь, выну кусок и съем, а у вас к тому времени все уже кончится!
Они долго лежали молча, Загит уже задремал, когда Султангали обнял его за шею и зашептал па ухо:
— Слушай, давай к Хажисултану в амбар за мукой слазим, а? Я один много не унесу…
Загит даже приподнялся от испуга.
— Ты что, свихнулся? Не знаешь разве, что это грех? И что ты все хочешь зло кому-то при чинить, кто тебя этому учит?
— Нигматулла-агай… — тотчас ответил Султангали. — А что? Не хочу я голодным сидеть, вот мясо кончится, что тогда есть? Если хочешь знать, Нигматулла-агай..
— Вы что, не наговорились за день, может, мне с вами поговорить? — вскинулся Хаким, которого разбудили голоса ребят.
Братья умолкли. Султангали почти сразу уснул, а Загит еще долго лежал, широко открыв глаза и вглядываясь в темноту. «Надо отцу сказать, — думал мальчик. — А то и в самом деле натворит чего… Или не говорить…»
Перед рассветом он уснул, а когда проснулся, ни отца, ни брата уже не было. Пойти поискать… — подумал Загит и, одевшись, вышел на улицу.
Отец во дворе возился с санями, и не успел Загит закрыть за собой дверь дома, как он крикнул ему:
— Беги на скотный двор! Хажисултан-бай сказал, там для тебя работа есть!
— Атай… — несмело начал мальчик, переминаясь с ноги на ногу.
— Беги, беги, без отговорок! Чтоб одна нога здесь, другая там! — отмахнулся отец, и, не смея ему перечить, Загит во всю прыть припустил по дороге.
…Возвращаясь со скотного двора, Загит увидел молодую женщину в черном, которая быстро прошла навстречу ему и даже не прикрыла лица платком. Лицо ее было сосредоточенно и серьезно, глаза смотрели прямо перед собой, но, казалось, не видели Загита, а всматривались во что-то позади него. Загит оглянулся, чтобы посмотреть, что так приковало ее внимание, но не заметил ничего особенного. Пожав плечами, он двинулся дальше, но не успел сделать и нескольких шагов, как из-за поворота прямо на него, подскакивая, вылетел Гайзулла.
— Сестру мою не видел? — тяжело дыша, крикнул он.
— Она в черное одета?
— В черное.
— Значит, видел! Она вон туда пошла, — показал рукой Загит.
— Туда? Тогда все в порядке, слава аллаху, домой побежала. — Он помолчал, переведя дыхание, и продолжал: — На кладбище ходили… Как увидела могилу своего ребенка, повернулась и бежать! Я за ней — ну, думаю, сейчас в колодец бросится! Беда с этими ненормальными…
— Любила, что ли, сына? Отчего он умер? — участливо спросил Загит.
— Да не сын, а дочка, она уже сразу мертвая родилась! — пояснил Гайзулла. — Я сам и схоронил ее, Нафиса тогда и встать не могла, а Хажисултан-бай только пса спустил, когда я к нему пришел, ни гроша не дал и с тех пор к нам в дом ни ногой! Айда пойдем вместе? Я из-за нее и на могилу отца посмотреть не успел, идем, на маму свою поглядишь…
Загит хотя и боялся, но согласился, не желая обидеть друга. Они пошли к кладбищу, прокладывая себе дорогу в мокром снегу.
— Ты не боишься? —спросил Гайзулла. — Когда отец живой был, я тоже ужас как боялся! А теперь привык… Я здесь часто бываю, иногда мать со мной ходит или сестра, но ее я больше с собой не возьму. Как только придет на кладбище, точно духи в нее вселяются! Не могу за ней бегать, у меня нога устает…
— А отчего твой отец умер? — спросил Загит.
— Мулла говорит, его хозяин горы наказал, оттого что я самородок нашел! Да нет, это давно было, — сказал Гайзулла, заметив, как заблестели глаза товарища. —То золото отец, чтобы от нас беду отвести, бывшему хозяину прииска от дал, Галиахмету-баю…
— А-а! — разочарованно протянул мальчик.
— А ты хозяина горы не боишься? Он ведь каждого, кто найдет золото, наказывает! Видишь, что с моей ногой сделал?
— Может, мне то золото, что ты дал, выбросить? — испугался Загит.
— Что ты, за такую ерунду никто тебя не тронет! — рассмеялся Гайзулла. —А знаешь, что делать, если найдешь самородок величиной с лошадиную голову?
— Не-ет…
— Вот и видать, что ты молод покамест, а вот я знаю! Меня один курэзэ научил, с которым я по белу свету бродил, — надо три раза сказать «локотэ, локотэ», а потом перебросить золото через плечо и сказать: «Лэгнатулла калауллин, каулин, кафрин!»
— А что это значит?
— Это значит, что ты не виноват, что золото нашел, а виноват начальник, который прииски держит! Отец не знал, как надо сказать, вот и погиб… — погрустнел Гайзулла.
— А потом можно самородок поднять? И тебе ничего не будет? — переспросил Загит.
— Я говорю, поднимай и делай с ним, что хочешь после этого, мне курэзэ все растолковал про горных духов… Ученый, и по-русски может говорить, знаешь, сколько всего у него в голове? Я, пока с ним ходил, тоже немножко по-русски выучился, вот кладбище по-русски погост называется…
За разговором мальчики не заметили, как подошли к кладбищу.
— Вон могила моего отца, — Гайзулла подбородком указал на невысокий холмик, с которого клочьями слезал снег. — А матери твоей могила правее, у того куста, видишь?
— Здесь? — пальцем показал Загит.
— Кто тебя учил на могилу пальцем показывать? — рассердился Гайзулла. — Никогда этого не делай больше, если надо — головой кивни, и все, понял?
— Я не знал… — расстроился Загит.
— Ладно, ничего! — смягчился Гайзулла. — Не огорчайся… Пойдем посмотрим на младенчика нашего, видишь, тот дальний холмик? Снегом занесло, еле-еле из-под него глядит…
Ребята долго бродили по кладбищу, разыскивая могилы знакомых и разговаривая. К вечеру Гайзулла заторопился.
— Пошли скорее, а то скоро ангелы при дут, — сказал он. — Нехорошо мешать им…
Вернувшись домой, Загит припрятал в рукав половину своей вечерней доли мяса. «Отдам Гайзулле-агаю, вот удивится, — подумал он. — Может, сейчас отнести?»
— Отец, я еще навоз на дворе у бая не до чистил, — сказал он, — не сходить ли?
— Завтра дочистишь, темно уже, — возразил Хаким. — Пока сыт, сиди лучше спокойно, дольше продержишься! — Он задумался, петом по вернулся лицом в сторону Мекки и, произнеся молитву, добавил от себя: —Храни нас, аллах, не заставляй нас дойти до такой нужды, чтобы просить под чужими дверями. Много у меня грехов, но что они по сравнению с моей нищетой? Дай мне счастья и долгой жизни, дай счастья моим детям…
После молитвы он уселся поудобнее и заговорил раздумчиво, ни к кому не обращаясь:
— Я богат, я богаче других, — у меня есть коза. Если я захочу есть, у меня есть еда. Когда кончится телятина, аллах пошлет что-нибудь… Главное, чтобы была причина! Сделаешь при чину — аллах вдруг пошлет тебе еду, а когда по ешь, у тебя появляются силы, чтобы снова найти причину!.. — Он поднял голову и посмотрел на Загита. — У нас там в кадушке еще немного муки осталось, да? Так вот — вымой руки и заме си лепешку, пусть старый хлеб не перебивает дороги новому… Завтра праздник, лепешку и козлят отнесем мулле, и это будет наше подаяние к празднику!..
Утром Хаким положил лепешку за пазуху, взял на руки двух козлят и отправился к мулле. Вернулся он скоро, принес обратно козлят и, выложив лепешку, завернул ее в скатерть, ворча:
