Через полгода его пребывания в ссылке наконец-то (!) на его имя приходят денежные переводы, но об этом сразу же становится известно властям. И 29 января 1914 года из Петербурга в Красноярск полетела телеграмма директора Департамента полиции С. Белецкого, в которой говорится, что 28 января, кроме посланных ранее 100 руб. Свердлову, отправлено еще 50 рублей Джугашвили «для организации побега». В связи с этим Белецкий требует «Благоволите принять меры к предупреждению побега».
Власти отреагировали без промедления. Енисейское ГЖУ немедленно сделало запрос туруханскому полицмейстеру о сумме полученных И. Джугашвили денег, и на следующий день (30 января 1914 г.) И. Кибиров докладывал: «Сообщаю Вашему высокоблагородию, что на имя административно-ссыльного Иосифа Джугашвили в туруханском почтовом отделении получено три перевода по телеграфу, один из Петербурга от Т. Виссарионовича Джугашвили на 50 руб., второй из Тифлиса от Александры Семеновны Монаселидзе на 10 руб. и третий из Петербурга от А.Е. Бадаева на 25 руб., всего 85 руб. (курсив мой. — К. Р.), и Джугашвили лишен казенного пособия за февраль, март, апрель, май, июнь и июль 20 дней, хотя Джугашвили их еще не получил из почты, но это обстоятельство, по моему мнению, не может препятствовать лишению пособия».
Да. В конце февраля он все же получил так долго ожидаемые деньги, но одновременно его лишили казенного содержания на шесть месяцев вперед. И все же поступившая, в конце концов, эта незначительная сумма дает ему повод вернуться к своим планам. Он не отбрасывал мечты о побеге.
Но, как писала Швейцер: «Условия Туруханского края для побега были неимоверно тяжелыми». Действительно, за время короткого полярного лета навигация была непродолжительной. Зимой можно было передвигаться только на нартах, запряженных собаками или оленями. Снег выпадал в человеческий рост. Три месяца в году разбросанные на отдалении станы были совершенно изолированы от внешней жизни. Всякая связь с внешним миром обрывалась: осенью приходилось ждать санного пути; весной движение прекращалось потому, что собаки и нарты проваливались в желеобразное месиво рыхлеющего снега.
Но, вглядываясь в карту, Иосиф Джугашвили снова начинает вынашивать мысли о побеге. И его план необычен. Он понимает: подняться вверх по стремительному и многоводному Енисею против течения можно только на пароходе, но это означало, что его перехватят на первой же пристани. Поэтому он полагает покинуть место ссылки не через центральную Сибирь. Его план предусматривал спуститься вниз по реке до Северного Ледовитого океана и далее, пароходом, через Карское и Баренцево моря пройти в Европу. Конечно, это был смелый, можно сказать, дерзкий план, и его исполнение требовало денег. Причем немалых.
Для осуществления своего замысла он решает заняться иностранными языками. И 27 февраля 1914 года в письме во Францию некоему Г. Белинскому он пишет: «Т-щ! По слухам, в Париже существует «Общество интеллектуальной помощи русским ссыльным», а вы, оказывается, состоите его членом. Если это верно, прошу Вас прислать мне франко-русский карманный словарь и несколько № какой-либо английской газеты. Ваш адрес получил от ссыльного Бограда. Сведения обо мне, если они Вам понадобятся в связи с присылкой книг, можете получить у Ю. Каменева, коему, кстати, шлю свой сердечный привет. Административно-ссыльный — Иосиф Джугашвили...».
Его план оригинален и смел, но ему не суждено было осуществиться. Еще накануне, 24 февраля, секретный сотрудник Енисейского разыскного пункта «Кирсанов» донес: «Гласно-поднадзорные Джугашвили и Свердлов предполагают с места высылки бежать. Если не удастся на юг, то на первом же ожидающемся летом к устью Енисея пароходе».
На донесении сексота была начертана резолюция: «Джугашвили и Свердлова выселить на станок севернее с. Монастырского, где нет других ссыльных, и специально для наблюдения за ними приставить двух надзирателей». Это была очевидная «роскошь» — не каждому ссыльному «предоставляли» персонального жандарма. И, чтобы воспрепятствовать побегу, его загоняли «на 80 верст севернее Полярного круга» и «на 200 верст севернее» прежнего места пребывания.
Таким образом, неугомонный член ЦК партии большевиков получил от властей персональный «угол» в империи и личного «охранника». «В марте 1914 г., — рассказывал позже местный житель
Иван Тарасеев, — из станка Костино в Курейку привезли ссыльных И.В. Сталина и Я.М.Свердлова. Привезли на двух лошадях надзиратель Лалетин и возчик. Возчик в Курейке знал только двух Тарасеевых, а поэтому заехал на квартиру Тарасееву Алексею Яковлевичу».
Курейка была маленьким «станом», затерявшимся за Полярным кругом в огромной «туруханской пустыне». Не считая старой, покосившейся и заброшенной избы Якова Тарасеева, в Курейке было восемь домов. В этих избах жили 67 человек, по 8—9 в каждой. «Это, — вспоминала бывшая ссыльная В. Швейцер, — самое северное поселение Туруханского края. Про Курейку можно было без преувеличения сказать, что она находится на краю земли. Зима длится здесь 8—9 месяцев, и зимняя ночь тянется круглые сутки. Здесь никогда не произрастали хлеба и овощи. Тундра... Человек при 65-градусном морозе ютился в юрте».
Оказавшись в этом глухом месте, где нетрудно потерять даже счет времени, Иосиф Джугашвили 16 марта отправил на имя начальника Главного тюремного управления заявление с просьбой вернуть ему часы, изъятые во время пребывания в петербургском доме предварительного заключения.
Итак, прибыв в Курейку, ссыльные поселились на квартире Тарасеевых. Однако вместе они прожили недолго. И антагонисты Сталина — недоброжелатели, рисующие его образ только черными красками, — описывая туруханской период вождя, не преминут сделать ссылку на Якова Свердлова, жаловавшегося в письмах жене на «невыносимость в личном общении» с товарищем.
Но можно ли доверять молодому партийному работнику — «товарищу Андрею» — в такой оценке? Так ли уж «свят и безгрешен» Янош Соломон Мовшевич, канонизированный партийной пропагандой в образе Якова Михайловича Свердлова? В чем действительная причина взаимного охлаждения двух ссыльных?
Идиотских версий вокруг этой истории много. Среди них и такая: якобы Сталин кормил соседа из миски, из которой ела его собака (кстати, собаки в это время у него еще не было); по другой — он «отбирал у Свердлова тарелку с супом». Авторы, не опускающиеся до деградации, считают, будто предпосылкой конфликта стало то, что Иосиф Джугашвили, «не приученный» холостяцкой аскетической жизнью нелегала к «домашнему хозяйству», переложил на товарища заботы: «пилить дрова, носить воду, мыть посуду...». При этом все ссылаются на письма Свердлова.
Да, уже через полторы недели после поселения в заброшенном стане Свердлов 22 марта написал своей приятельнице Л.И. Бессер: «Устроился я на новом месте значительно хуже. Одно то уже, что я живу не один в комнате. Нас двое. Со мною грузин Джугашвили, старый знакомый, с кот(орым) мы встречались в ссылке, другой ссылке. Парень хороший, но слишком большой индивидуалист в обыденной жизни. Я же сторонник минимального порядка (курсив мой. — К.Р.). На этой почве нервничаю иногда. Но это не так важно. Гораздо хуже то, что нет изоляции от хозяев. Комната примыкает к хозяйской и не имеет отдельного хода. У хозяев — ребята. Естественно, торчат часами у нас. Иногда мешают».
Претензии Свердлова к соседу невразумительны и туманны. Но если взять на веру, что причиной конфликта стала «лень» соседа, то в действительности все обстояло как раз наоборот. Иосиф, приученный матерью к порядку и не избалованный семейной жизнью, все делал сам. Словно отвергая появление подобных инсинуаций, стражник Мерзляков свидетельствовал: «Пищу готовил И.В. Сталин исключительно сам».
Но из текста письма вытекает, что как раз «сторонник минимального порядка» признается в склонности не обременять себя домашними заботами. Впрочем, неряшливость в быту, вообще, характерная черта многих евреев. Поэтому не Джугашвили, а обленившийся сосед мог попытаться переложить все «домашние» заботы на товарища. И, возможно, «индивидуализм хорошего парня» заключался в том, что, не желая выполнять роль «слуги», он предлагал товарищу делать часть работы, и эта настойчивость «нервировала» Якова.