Несомненно, что люди, работавшие в подполье, лучше, чем рос­сийские эмигранты, знали нужды и чаяния рабочих империи. Тре­буя поворота от абстрактных дискуссий к действительной рабо­те — разрыва с «гостями партии» из интеллигентов и настаивая на перенесении центра движения из-за границы в Россию, Иосиф Джугашвили призывал к созданию действительно рабочей партии. Массовой партии нового типа.

В конечном итоге требования «бакинской фронды» получили свое осуществление, но для завершения этого процесса потребова­лось время. Впрочем, очевидный отрыв эмигрантских лидеров от подполья и фракционный разброд уже не оставляли Ленину ниче­го иного, как встать на позиции бакинцев. Вскоре после Пленума для практического решения этого вопроса из-за границы в Москву был направлен В.П. Ногин (Макар). Ему поручалось «организовать часть ЦК», которая будет работать в России.

Правда, первоначально предполагалось, что в «русскую часть» должны войти также три представителя меньшевиков, но, как вспоминал М.И .Фрумкин, «эта тройка категорически отказалась вступать в грешную деловую связь с большевиками». Встретив ка­тегорический отказ, Ногин и Фрумкин решили утвердить состав русской части ЦК из пяти человек в составе: В.П. Ногин, И.Д. Дубровинский, И.В. Джугашвили, Р.В. Малиновский и В.П. Милютин.

«Сталин, — писал позже Фрумкин, — был нам обоим известен как один из лучших бакинских работников. В.П. Ногин поехал в Ба­ку договариваться с ним». Может возникнуть впечатление, что вве­дение Джугашвили являлось лишь инициативой Ногина и Фрумкина. Конечно, это не так. Такой важный вопрос, как членство в ру­ководстве ЦК, не мог решаться без прямого согласования с Лениным.

Визит Ногина был зафиксирован Бакинским ГЖУ, которому агент «Дубровин» сообщил: «14—15 марта в Балаханах и Баку на­ходился член ЦК РСДРП, интеллигент, работал летом 1906 года в Бакинской организации под кличкой «Макар»... Цель приезда его заключается главным образом в том, чтобы объединить работав­шие самостоятельно фракции социал-демократов, большевиков и меньшевиков».

Считается, что поездка Ногина закончилась безрезультатно, но то, что позже Иосиф Джугашвили был введен в состав ЦК без фор­мальных процедур — практически заочно — свидетельствует, что предварительное согласование этого вопроса все-таки состоялось. Правда, из-за последовавшего вскоре ареста официальное закреп­ление решение получило лишь после его освобождения из ссылки.

Конечно, жизнь Иосифа Джугашвили не замыкалась лишь в жестких рамках напряженной революционной работы. Именно в это время в его судьбе появился личный момент, мимо которого историки торопливо проскочили, а он символически многозначи­телен. И на определенные логические выводы исследователей мог­ло натолкнуть краткое сообщение, написанное на стандартном картоне почтового ведомства. Еще 30 ноября 1909 года «бакин­ская почта проштамповала открытку», посланную им в Сольвычегодск Татьяне Суховой:

«Вопреки обещаниям, — пишет И. Джугашвили, — помнится, неоднократным, до сих пор не посылал Вам ни одной открыточки. Это, конечно, свинство, но это факт. И я, если хотите, при-но-шу из-ви-не-ния. От Ст.(ефании) (Петровской) получите письмо. А пока примите привет. Мне живется в общем хорошо, если хо­тите, даже очень хорошо. Мой адрес: Баку. (Каменистая). Бюро увеченных, Дондарову. Для Осипа. Где Антон и Сергей? Пишите. Осип». Историки не сразу установили, что под сокращением «Ст.» скрыто имя Ст(ефания).

Напомним, что по окончании своего срока ссылки Стефания Петровская выехала из Сольвычегодска не в Одессу, не в Москву, а на Кавказ. В Баку. Приезд Стефании изменил его жизнь. Более того, в человеческом аспекте, период с лета 1909 по март 1910 года, на­верное, стал одним из лучших в его жизни. Он был полон сил и энергии. Он стоял во главе одной из самых крупных революцион­ных организаций в России, заняв положение признанного лидера. Он занимался делом, которому посвятил свою жизнь, — борьбой за освобождение трудящихся.

Но следует с полной определенностью сказать, что в этот пери­од особую окрыленность ему придавало присутствие рядом с ним женщины, к которой он испытывал значительно более сильные чувства, чем просто естественные симпатии. Конечно, Иосифу Джугашвили не было чуждо ничто человеческое. Но, может быть, впервые его захватило чувство, которое бывает в жизни каждого нормального человека. Освященное мудростью самой природы и вдохновляющее личность законченной полнотой человеческих эмоций.

Пожалуй, это был самый счастливый период его жизни. Может быть, впервые он не ощущал себя одиноким. Он любил и был лю­бим прекрасной Стефанией. Более того, дочь одесского дворянина стала его женой. Конечно, при его положении нелегала, укрывав­шегося под чужими документами, они не имели возможности официально зарегистрировать этот брак.

Но могло ли это менять существо их отношений? Ибо давно об­разно сказано, что все истинные браки заключаются на небесах. И он, не скрывая, признается, что ему «живется... даже очень хоро­шо». Это было действительно так. Свидетельством этого является своеобразная «тайна вождя», избежавшая до сих пор любопытства истории. Но об этом речь пойдет несколько позже.

Все оборвалось, когда в конце первого месяца весны он снова оказался в руках охранки. И, как ни парадоксально это звучит, но Иосиф Джугашвили сам ускорил свой арест. Как бы доказывая это, начальник Бакинского охранного отделения ротмистр П. Марты­нов 24 марта 1910 года пишет:

«Упоминаемый в месячных отчетах под кличкой Молочный, известный в организации под кличкой Коба член Бакинского ко­митета РСДРП, являвшийся самым деятельным партийным ра­ботником, занявшим руководящую роль, принадлежавшую ранее Прокофию Джапаридзе... задержан по моему распоряжению чи­нами наружного наблюдения 23 сего марта.

К необходимости задержания Молочного побуждала совер­шенная невозможность дальнейшего за ним наблюдения, так как все филеры стали ему известны, и даже назначаемые вновь, при­езжающие из Тифлиса, немедленно проваливаются, причем Мо­лочный, успевая каждый раз обмануть наблюдение, указывал на него и встречавшимся товарищам, чем, конечно, вредил делу».

В рапорте о задержании Иосифа Джугашвили от 23 марта 1910 года отмечалось: «Ко мне, околоточному надзирателю 7-го участка г. Баку Шамриевскому, агентом охранного отделения был достав­лен в управление участка неизвестного звания молодой человек, который при допросе показал, что происходит из жителей селения Диди Лило Тифлисской губернии и уезда Иосиф Виссарионов Джугашвили, определенного места жительства не имеет.

При личном его обыске при нем оказалась: бессрочная пас­портная книжка за №4682, выданная управлением бакинского полицмейстера 16 июля 1907 г. на имя жителя селения (Богаи) Елисаветпольской губернии и уезда Закара Крикоряна Меликянца, одно письмо на русском языке на имя Стефании, два письмен­ных отрывка с разными заметками».

Иосиф Джугашвили сразу признался в побеге из Вологодской ссылки, но отрицал наличие у него паспорта на имя Оганеса Тото­мянца. Обнаружение у него письма на имя Стефании Петровской оказалось достаточным для того, чтобы в этот же день ее тоже аре­стовали в 8-м участке Баку. В сообщении Департаменту полиции ротмистр Мартынов доложил: «Названные лица заключены под стражу и со сведениями и протоколами обысков переданы мною начальнику Бакинского ГЖУ от 23 сего марта за № 1272... У задер­жанного Джугашвили при личном обыске, кроме подложного до­кумента, ничего не обнаружено».

Начатое Бакинским ГЖУ 24 марта 1910 г. дело № 42 — 28 «По исследованию политической благонадежности крестьянина Тиф­лисской губернии Иосифа Виссарионова Джугашвили и дворянки Херсонской губернии Стефании Леандровны Петровской» вел по­ручик Подольский. На допросе 26 марта Иосиф Джугашвили под­твердил признание, что бежал из Вологодской ссылки, но заявил: