В годы гражданской войны работы по восстановлению железнодорожных мостов, с которыми не успевают справиться головные поезда Наркомата путей сообщения, оттесняют на задний план все другие дела. Но, обсуждая вопрос, где, по справедливости, надлежит пребывать строительной конторе - в Московском машинотресте или в Наркомпути,- оба инженера, конечно, не знают, что именно сегодня открывается новая глава в творческой биографии Шухова, да, пожалуй, и в их собственной судьбе.

Нефтепромышленники и судовладельцы, инженеры-путейцы и подрядчики-строители, корабелы и математики, химики и металлурги, артиллеристы и театральные режиссеры, коммерции советники и профессиональные революционеры - с кем только ни сводила судьба Владимира Григорьевича, с кем ни приходилось ему встречаться. Круг знакомств Шухова так же широк, как и рамки его инженерной деятельности.

Теперь в этот круг входят еще и представители молодой, но уверенно прокладывающей себе дорогу отрасли знания - радиотехники. Среди них заметную роль играет П. А. Остряков - руководитель московского бюро Нижегородской радиолаборатории. Остряков занимается строительством радиостанции на Вознесенской улице, за Курским вокзалом.

Владимир Григорьевич из тех, кто умеет не только интересно рассказывать, но и хорошо слушать. Его внимание поощряет Острякова, и тот вспоминает немало любопытных, а подчас и забавных эпизодов из истории беспроволочного телеграфа в царской армии. Незадолго до начала войны, например, слушатели офицерской электротехнической школы, среди которых был и нынешний специалист Нижегородской радиолаборатории М. А. Бонч-Бруевич, неподалеку от Царского Села вели практические занятия на типовой полевой радиостанции.

– Искровые передатчики,- рассказывает Остряков,- производили немалый шум. Как только дежурный «слухач», сидя на табуретке у двуколки, начинал выстукивать текст, в разряднике с громким треском проскакивали ослепительные искры. Это, как видно, и привлекло внимание коменданта царскосельского дворца генерала Воейкова, совершавшего майским утром верховую прогулку.

Подъехав поближе, он осведомился:

– Что это такое?

Ему ответили, что это полевая корпусная радиостанция мощностью 2 киловатта.

Глубокомысленно помолчав, генерал опасливо кивнул на мачту и поинтересовался:

– А это что? Анатема?

Как видно, придворный вспомнил название известной драмы Леонида Андреева и употребил его вместо слова «антенна».

– Э… скажите,- продолжал допытываться любознательный царедворец,- а этот… радий… он, что же, наверху?

– Так точно, ваше превосходительство,- бодро рапортовал Бонч-Бруевич,- наверху анатемы, в маленькой коробочке. - Благодарю вас, господа. Все это очень интересно!

И серая кобыла унесла прочь сановного всадника.

Говорили и о трагической судьбе армии Самсонова, разгромленной на полях Восточной Пруссии в первый год войны в какой-то мере и из-за неумения грамотно пользоваться радиосвязью.

Владимир Григорьевич мог и сам привести не менее красочные примеры на эту невеселую тему. Ему, работавшему двенадцать лет назад вместе со старым товарищем Худяковым над книгой «Путь к Цусиме», доподлинно известно, какую роковую роль в судьбе русского флота во время русско-японской войны сыграло пренебрежительное отношение к радиосвязи. Перед входом в Цусимский пролив японский крейсер «Идзуми» около часа шел одним курсом с русской эскадрой, беспрепятственно передавая по радио своему командованию донесения о численности эскадры, ее курсе и построении.

Другой случай: командир крейсера «Урал», оснащенного мощной аппаратурой беспроволочного телеграфа, запросил у командующего эскадрой Рожественского разрешения заглушать, или, как мы теперь выражаемся, «забивать» радиодонесения с японских кораблей. «Не мешайте японцам телеграфировать»,- коротко ответил вице-адмирал.

В труднейших условиях гражданской войны и иностранной интервенции власть Советов сумела за какие-нибудь два года сделать для прогресса радиосвязи больше, чем царизм за два предшествующих десятилетия.

Разруха хватает за горло новорожденную республику. Старый хозяйственный уклад сломан. Деньги стремительно теряют цену: миллион рублей стал разменной монетой - «лимончиком». Территория многих заводов и фабрик зарастает травой. В шахтах бурлит вода, замирает движение на железных дорогах. В городах царят голод и холод. В Москве дома не отапливаются, а улицы ночью утопают во тьме.

Железный обруч блокады наглухо отгораживает Страну Советов от всего мира. Но терпеливые «слухачи» на слабосильных станциях в Детском Селе, Пулкове, на Ходынке, продираясь сквозь шорохи, скрежеты, писк разноязычных сигналов, ухитряются распознавать голоса врагов и друзей. К людям революционной России приходят вести о кровавой расправе над восставшими рабочими в Берлине, о недолгих днях советской республики в Баварии, о забастовках английских докеров, бросивших клич: «Руки прочь от Советской России».

Каждый номер «Правды» открывается крупно набранным обращением: «Газет мало. На всех не хватит. Читайте газеты совместно». Казалось бы, самое время шире использовать радиотелеграф для широкой информации и пропаганды. Но сочетания записанных «слухачом» телеграфных сигналов нужно перевести в буквы, слова, текст, а затем еще размножить и распространить.

В. И. Ленин сразу распознает безграничные возможности, которые таятся в новом, не вышедшим еще из стадии лабораторных опытов средстве связи - радиотелефонии. Одно дело - пользоваться условным языком телеграфа - сочетаниями точек и тире. Совсем другое - передавать прямую человеческую речь. «Французские газеты попадают к нам редко, потому что мы окружены кольцом,- говорил Ленин на 1-м Всероссийском съезде по внешкольному образованию,- но по радио сведения попадают, воздух захватить все-таки нельзя».

«Газета без бумаги и расстояния» - такова удивительная по меткости и точности ленинская характеристика нового средства общения с массами. Не забудем, что сказано это в пору, когда еще живуче недоверие к этому новшеству, когда и за границей многие солидные специалисты видят в радиотелефоне лишь пустую забаву. Уже идет в Москве строительство первой мощной радиотелефонной станции, а опытные передачи, которые ведутся из Нижегородской радиолаборатории, вызывают иной раз переполох, особенно в отдаленных местах. В одном северном городе радиотелеграфист, услышав в наушники человеческую речь, бросает аппаратуру и с криком: «Бес, бес говорит!» - выбегает в страхе па улицу. И все же слово «радио» с каждым днем все прочнее укрепляется в быту, входит в сознание масс как новое средство связи, вызванное к жизни Октябрьской революцией, Советской властью.

Подробную техническую характеристику сооружений будущей радиостанции Шухов должен получить у одного из инженеров Государственного объединения радиотехнических заводов (ГОРЗы). Этот человек, в прошлом по-видимому тучный, сейчас основательно спал с тела. Дряблые щеки свисают на воротник слишком просторного парусинового пиджака. Но важность выполняемого дела словно возвращает ему былую дородность, осанистость. - Не хотите ли стаканчик чаю, Владимир Григорьевич? Увы, могу предложить только морковного. И это, сами знаете, по нынешним временам роскошь. Если уж коллегия Наркомпочтеля решала вопрос о кипячении чая для сотрудников! Ну, если неугодно чаю, перейдем к делу. Вы уже знаете из беседы с Акимом Максимовичем, насколько оно важно. Правда, в прошлом конторе Бари давались, возможно, п более выгодные заказы…

– Да и правление РОБТиТ тоже, кажется, не жаловалось на судьбу,- мягко напоминает Владимир Григорьевич.

Шухов слишком хорошо знаком с московской промышленностью того времени, чтобы не знать, что ГОРЗы - новое, принятое после национализации название бывшего РОБТиТ.

Выясняется, что в ГОРЗы разработано несколько вариантов новой мощной московской радиостанции. Один из них (оптимальный, как выразились бы мы сейчас) гарантирует круглогодичную связь Москвы с Красноярском 24 часа, а с Владивостоком и Нью-Йорком - 22 часа в сутки. Станция должна располагать воздушной сетью, подвешенной на три башни высотой 350 метров, или же на две башни высотой 350 метров и две башни - 275 метров. Имеется в виду, что Шухов возьмет на себя проектирование и строительство 350-метровых металлических башен.