Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Искушение Китаем

Европа Китая не знала до тех пор, пока ее с ним не познакомил Марко Поло. Напротив, иранский мир всегда поддерживал с Китаем контакт и испытывал на себе его мощное влияние. Политические и экономические связи между ними осуществлялись постоянно как по суше (Шелковый путь), так и по морю, что, впрочем, не помешало возникновению идеализированного и даже почти фантастического представления о Дальнем Востоке, столь близком и столько же далеком. Монгольская гегемония одновременно расширила знания о Китае и укрепила миф о нем. Великие ханы, законные владетели всех монгольских улусов, даже когда их предводители вели себя как независимые государи, еще при Хубилае поселились в Пекине, где под именем Юани заняли место в ряду китайских династий. В некоторой степени Китай теоретически властвовал над Ильханами, Золотой Ордой и Джагатаидами.

Изгнание монголов в 1368 году никак не повлияло на сложившуюся ситуацию. Династия Мин, наследница Юаней, полагала, что все, признававшие превосходство ее предшественников, должны признать и ее главенство. Так думать принужден был и Тимур. Блоше считает, что эту мысль он усвоил «без труда», но мы вправе предположить, что Тимур с нею смирился скрепя сердце: его гордыня могла этому подчиниться с большим напряжением. Несомненно, нам возразят, что, согласившись действовать от имени ханов-марионеток, он вполне мог оказывать почести «Великому хану китайскому», который стеснял его не больше них. Мы, напротив, полагаем, что он разницу чувствовал прекрасно: формальный суверенитет, признаваемый им за джагатаидским ханом, компенсировался подлинным авторитетом, коим он действовал на него; претендовать на возможность воздействовать своим авторитетом на Китай он как раз не мог.

Все указывает на то, что Тимур чувствовал себя униженным. Нетрудно догадаться, с каким удовлетворением от возможности досадить китайцам он принял решение пойти на них войной. Принимая однажды в Самарканде иностранных дипломатов, он не мог устоять перед соблазном выказать больше уважения послу далекой и крошечной Кастилии, нежели представителю заносчивого Сына Неба, заявив последнему, «что ему надлежит сидеть ниже, поскольку он является послом бандита и его личного врага». [122]

Официальные историографы Тимура, как и хронисты его преемников, за исключением Абд аль-Разака Самарканди, хранят полное молчание о связях, существовавших между Тамерланом и Китаем, явно надеясь, что память о них утратится. Подчеркивать зависимое положение Тимура никому не хотелось. Этой меры предосторожности, конечно, оказалось недостаточно и пришлось вести идеологическую кампанию в поддержку идеи чистокровно-монгольской принадлежности династии Мин (Шахрух даже выводил ее происхождение от потомков эмиров-Джагатаидов). В письме от 1412 года в Пекин помимо прочего Шахрух упоминает о «дружбе» его отца с Сыном Неба.

Более многословные китайские источники совсем по-другому подают информацию. Упомянутое письмо от 1412 года является ответом на записку китайскую, где, расставляя все точки над говорится, что Тимур «признал себя вассалом… и никогда не переставал слать подарки и послов». Что касается дипломатических миссий, направлявшихся Тамерланом, то в китайских летописях сохранились записи под 1388, 1392 и 1394 годами, и все позволяет предполагать, что имелись и другие. Они указывают на то, что Великий эмир отчитывался о своих поступках и завоеваниях точно так же, как Джагатаиды, Джучиды и Ильханы, чем признавал, что совершал их от имени государя династии Мин. Что до миссии 1394 года, то документы уточняют, что Тимур отослал в качестве дани двести лошадей и в очередной раз подтвердил уважение к императору. Сам по себе дар скромен, но символичен. И этого довольно.

Позволительно спросить, по каким соображениям Тимур так долго поддерживал с Пекином эти отношения вассальной зависимости, в конечном итоге довольно тесные. Бояться, что Китай объявит ему войну или в чем-либо ущемит его права, ему не приходилось. Был ли он так осторожен, что не хотел подвергать себя ни малейшему риску в этом отношении? Вероятнее всего, он подчинялся некоторым экономическим потребностям. Известно, что он очень интересовался вопросами международной торговли, и обмен товарами с Китаем являлся для него фактором наиважнейшим. Надо было любой ценой добиваться того, чтобы у Китая не имелось никаких поводов для его прекращения или торможения. [123]

Самолюбие, страдавшее при отправке очередного посольства, почти мистическая тяга к Китаю, требование возвращения всего наследства Чингисидов — таковы причины, по которым Тимур задумал очередную кампанию. Но, как всегда, он придал ей совершенно иную мотивацию, уверяя, что подошел к такому возрасту, в каком уже думают лишь о прощении за совершенные ошибки, и что «священная война» с «неверными» является, как сказал пророк, самым лучшим средством для его обретения. Пожалуй, это был единственный случай, когда он не искал «неверных» там, где их нет.

Выступление в поход на Китай

Однажды Тимур сказал: «Чтобы вести войну с Китаем, надо обладать огромной мощью». Чтобы ее заиметь, он не пренебрегал ничем. Он создал самую многочисленную армию, когда-либо у него имевшуюся: 100–200 тысяч всадников, несметная пехота, не поддающиеся исчислению транспортные средства… По его приказу были составлены описи дорог, климата, ресурсов стран, по которым предстояло идти. Он заранее направил землепашцев, охраняемых воинами, для выращивания пшеницы вдоль дорог, коими он рассчитывал продвигаться вперед, во всяком случае там, где хлебопашество было возможным. В нескольких крупных населенных пунктах: в Отраре, Алмалыке и Турфане были созданы запасы провианта. На 500 повозок были погружены войлочные палатки, тысячи дойных верблюдиц должны были следовать за войском, давая ему мясо и молоко. Великий эмир предусмотрел специальную экипировку, позволявшую ратникам благополучно пересекать огромные пустынные и заснеженные пространства. Он не предоставил случайности ни малейшего шанса, не желая вновь испытывать страдания, коим подвергся, преследуя Тохтамыша. Еще никогда он так хорошо не был подготовлен, и еще никто вплоть до новых времен так тщательно этим не занимался, как он. Тимур должен был добиться успеха. И он преуспел бы.

Смерть Тимура

Он выступил в поход 27 декабря 1404 года, то есть в самый разгар зимы, как любил делать. Он переправился через Сырдарью по льду. От холода немало животных околело. Тимур это предвидел и запасся ими в достаточном количестве, дабы не иметь лишних забот. Великий эмир намеревался пройти Центральную Азию за три месяца, чтобы нанести по Китаю внезапный удар. Однако слухи о приготовлениях в Трансоксиане до Пекина дошли, и им были приняты меры для ответного удара. Но ожидали ли китайцы, что боевые действия начнутся в столь неблагоприятное время года? [124]

Тамерлан двигался так, как если бы совершал паломничество, одно из тех чудовищных паломничеств, когда кровь должна течь рекой. Он сказал: «Я поведу с собой тех людей, которые стали орудием моих прегрешений, чтобы они стали орудием моего покаяния». Он сделал остановку в Отраре, покинуть который ему суждено не было. Тимур заболел. Потом рассказывали, что соединились все самые мрачные признаки, чтобы возвестить о его близкой кончине. В первую же ночь по прибытии во дворце Берди-Бег случился пожар. Это было грозным предзнаменованием. Однако Тамерлан несчастья избежал и увидел в этом божественное покровительство. Звездочеты заявили, что расположение планет неблагоприятно. Это вызвало некоторое беспокойство. Но Тимура астрологи интересовали только тогда, когда они предсказывали удачу.

Он страдал, но болезнь переносил стойко. От Тохтамыша прибыл посланец с мольбой о прощении и помощи. Тимур дал первое и посулил второе. Он порасспросил своих скороходов. Снег в горах выпал более обильный, чем предполагалось: его толщина достигла высоты двух копий. Дороги нуждались в расчистке. Великий эмир готовился к пиру, который был приурочен к прощанию с принцессами и юными принцами его дома, сопровождавшими его до Отрара и которым надлежало возвратиться в Самарканд.

34
{"b":"114972","o":1}