– Так вот как ты служишь Мортимеру и королеве?! Ты их мастер-строитель?

Ее голубые глаза сверкали гневом. Тон был таким же негодующе обвинительным, как и три дня назад, когда он провожал ее до городских ворот.

– Я служу короне.

– Это тебе только кажется, но на самом деле ты служишь именно им, ты потакаешь их прихотям, спешишь выполнить все их капризы.

– Может быть, со стороны это так и выглядит, но…

– Они растрачивают богатства королевства, стремясь удовлетворить все свои желания, тратят тысячи на праздники и развлечения, а ты помогаешь им в этих сумасбродствах?

– Короне служит очень много каменщиков. У меня было всего несколько заказов, и они вовсе не были сумасбродными.

– Но ты надеешься на большее?

Ее воинственность начала выводить его из себя.

– Это мое ремесло, этим я зарабатываю на хлеб. Да, я надеюсь на лучшие заказы.

Но что-то в ее словах задело его за живое, и он почувствовал себя оскорбленным. Мало ему того, что в глубине души он сам мучился от своего выбора; не хватало еще, чтобы эта женщина заставила его оправдываться.

Однако Джоан и не думала униматься.

– Тогда, три дня назад, ты сказал мне, что не строил крепостных стен, но однажды наступит такой день, когда тебя попросят это сделать, не так ли? Не вырезать узоры, не высекать статуи из камня, а создавать сторожевые башни и разрабатывать планы фортификационных сооружений? Когда Мортимер присваивает себе чье-то поместье, он вызывает одного из своих строителей и приказывает ему восстановить укрепления, которые только вчера его солдаты разрушили во время штурма. В один прекрасный день таким строителем станешь и ты, не так ли?

– Сомневаюсь. Я не принадлежу к его фаворитам.

– Ты успокаиваешь себя, но в глубине души знаешь, что такой день настанет. Ты слишком молод для мастера, а это означает, что ты более искусен, чем другие. Когда речь идет о стенах, поддерживающих власть, мастерство – вот что имеет значение.

– Ты не знаешь, о чем говоришь. Мастерство в этом мире не имеет практически никакого значения.

Она взглянула на него, презрительно усмехаясь.

– Я считаю, что в глубине души ты уже сделал свой выбор. Ты сделаешь все, что тебя попросят, если, конечно, за это хорошо заплатят, а оправдаешь свои поступки тем, что просто оттачиваешь свое мастерство. Вероятно, ты утешаешь себя мыслью о том, что твои действия не имеют значения, ведь нельзя одним благородным поступком положить конец несправедливости.

Ее самоуверенность и напыщенный тон чертовски возмутили его. Риз разозлился не на шутку.

– Если я и рассуждаю подобным образом, то лишь потому, что так оно и есть. Я каменщик, женщина, не рыцарь и не барон, а каменщики всего лишь возводят дома, в то время как иные дерутся за власть и стараются поделить между собой мир.

– Каменщики – это люди, которые возводят стены вокруг крепостей, они участвуют в создании осадных машин. Пусть сами они и не сражаются с мечом в руках, но откажись они помогать недовольным своим положением амбициозным рыцарям, баронам, графьям – может быть, не было бы ни войн, ни борьбы за власть.

– Тебя разъедает далеко не праведный гнев оттого, что ты не в силах изменить обстоятельства. Как многие невежественные люди, ты смотришь на мир слишком просто и, высказывая свои глупые мысли, слишком самонадеянно считаешь, что только тебе открылась истина.

– Я не настолько невежественна и глупа, чтобы не разглядеть в человеке лакея.

– Не знаю, что уж ты там видишь, но сейчас перед тобой мужчина, который уже жалеет о своем порыве милосердия и в ярости от того, что вынужден выслушивать оскорбления в своем собственном доме. Не вини меня за несправедливость, царящую в этом королевстве. Если ты думаешь, что каменщик может хоть что-то изменить, то сильно ошибаешься.

– Любой, у кого есть ум, отвага и честь, может что-то изменить. Каменщики, крестьяне и даже…

– …даже плиточники? Если ты в это веришь, то глубоко заблуждаешься. Ты просто наивная дура и мечтательница.

Джоан вспыхнула, словно он влепил ей пощечину.

– Лучше быть дурой, чем добровольно оставаться жертвой! Лучше мечта, питающая надежду, чем покорность, лишающая воли!

Она была сильно возбуждена, казалась доведенной до отчаяния. В ее словах звучал упрек, но не только, в них было что-то еще, словно она пыталась высказать свои потаенные мысли вслух, формулируя их скорее для себя, чем для того, чтобы оскорбить Риза. Но при этом ее слова все-таки были оскорбительны, порождая в нем протест и ярость.

Надо отметить, что это была не только ярость: в продолжение всего спора к ней примешивалось еще и острое желание.

Риз хотел заставить замолчать эту дерзкую, неблагодарную женщину, которая бросала ему в лицо обвинения, сама не вполне понимая, насколько это ранит его. Но не ладонью или словом он хотел остановить ее, а поцелуем. Риз хотел сжать в своих объятиях это трепещущее от мятежной страсти тело и превратить огненные язычки негодования в ее глазах в чистое открытое пламя любви.

Когда Джоан, разгоряченная спором, зло уставилась на него, в его голове возникло видение: он силой овладевает ею. То, что в пылу спора она забыла о своей наготе, лишь усугубляло положение. Отчетливо видимые очертания груди и бедер только распаляли его воображение. Горячечная, бурлящая фантазия вот-вот готова была одержать верх над самообладанием, чего прежде с ним никогда не случалось даже во время физической близости. Вызов, ярость во взгляде девушки еще сильнее распаляли его желание, он сдерживал себя из последних сил. Риз должен был либо подчиниться своему порыву и осуществить его, либо уйти.

Он был в ярости, но какое ей до этого дело?!

Джоан вся кипела от негодования. Как он посмел назвать ее дурой! Что этот каменщик может знать о ней и ее мечтах?! Ему ли понять ее? Конечно, до тех пор пока его счета оплачиваются, в мире не существует такой несправедливости, с которой он стал бы бороться.

Риз смотрел на нее молча, а в ушах эхом звучали ее гневные слова. Он не отводил от нее взгляд так долго, что она вдруг поняла: черты его лица искажены не только яростью, а блеск в глазах появился не только от гнева. Взгляд Риза скользил по ее телу, и она внезапно осознала, что он видит. В запале она совсем забыла о своей наготе, но он, конечно же, не забыл.

Риз хотел прикоснуться к ней, прикоснуться, обуреваемый яростью и желанием. Джоан прочла это в его синих глазах.

Прекрасно. Пусть так и будет. Тогда она сможет ударить его. Ах, как ей этого хотелось! Это помогло бы ей прогнать прочь сомнения, которые внезапно проснулись в ней под влиянием его жестоких слов. Сомнения, которые жили в ее сердце, но от которых она пыталась отмахнуться, чтобы не потерять смысл жизни.

Риз поднялся с места. Затаив дыхание, она напряглась.

Но он не прикоснулся к ней, просто встал, чтобы снять с огня последнее ведро. Вылив парующую воду в ванну, он поспешно вышел из комнаты.

Джоан собралась с мыслями и, успокаивая себя, погрузилась в воду. Последнее ведро сделало ванну снова восхитительно теплой и расслабило ее тело и душу.

Она не смогла бы насладиться купанием по-настоящему, если бы он остался. Она вспоминала его изменившийся взгляд; в его поведении явно что-то было не так. Ее тело могло бы расслабиться под его пальцами, вновь ожить под компрессами, но, пока он стоял на коленях за ее спиной, осознание его близости напрягало ее, и она ничего не могла с этим поделать.

Он не прикоснулся к ней, но хотел это сделать. Не только сейчас, а с того самого момента, как принес ее в этот дом. Нет, с того самого момента, как заговорил с ней. Его желание было таким же осязаемым, плотным, как пар, идущий от ванны.

Вода стала остывать. Дрожь пробежала по ее телу от макушки до кончиков пальцев. Настало время покинуть этот дом.

Ноги больше не казались отделенными от тела – пожалуй, она сможет идти. Опираясь о края ванны, Джоан попробовала встать, осторожно поставила ногу на пол. Наклонившись, чтобы взять полотенце, она едва не упала, но, сконцентрировав на этом все свои силы, с трудом удерживая равновесие, быстро вытерлась.