Соответственно прыгнула безработица.

До этого считалось, что рабочие места, потерянные в результате информационной революции в материальном производстве, компенсируются ростом занятости в торговле и банковском деле, в области оказания услуг. Но газета «Уоллстрит джорнэл» писала ещё в феврале 1994 года: «Бóльшая часть огромного сектора услуг в США, кажется, находится на грани переворота, аналогичного тому, который уже потряс сельское хозяйство и обрабатывающую промышленность, где занятость сокращается уже многие годы, в то время как производство постоянно растёт…»

А ведь этого и следовало ожидать. Обрабатывающая промышленность и сектор услуг, переживая технологическую революцию, уже давно теряют миллионы рабочих мест. В ход идут автоматы, а живые люди остаются за пределами прогресса и вряд ли когда-либо смогут попасть в новую высокотехнологичную мировую экономику. Теперь, вслед за исчезновением «синих воротничков» (производственный рабочий класс), подобная судьба постигла и «белых воротничков» (сектор финансовых и прочих услуг). В американских банках места кассиров заняли компьютерные системы. Сокращается число секретарей.

За 1990-е потеряны сотни тысяч рабочих мест в таких сферах, как страхование, бухгалтерско-аудиторский учет, средства связи, авиатранспорт, розничная торговля, гостиничное дело и т. п. С начала 2000-х в ту же сторону двинулась сфера оптовой и розничной торговли. Ожидается, что со временем большая часть оптовой торговли может вообще исчезнуть в результате информатизации и более совершенной координации между производителями и сферой сбыта. Что до розничной торговли, то, по мнению авторитетного журнала «Форбс», новые технологии «представляют серьезную угрозу для традиционного розничного сектора страны и для 19 млн. занятых в нём людей».

Технологический прогресс начинает сказываться даже в сфере образования и искусства. Библиотекарей заменяют электронные системы. Появление электронных синтезаторов музыки негативно повлияло на судьбу многих музыкантов: по оценке одного из руководителей Американской федерации музыкантов, занятость музыкантов-исполнителей в последние годы сильно сократилась; с помощью синтезаторов исполняется свыше 50 % музыки к телевизионным коммерческим программам. Новые электронные технологии уже создают угрозу даже занятости актёров-исполнителей! Сегодня продюсеры кино– и телефильмов могут, используя кинокадры из архивов, создавать новые фильмы с участием кинозвёзд прошлого, в том числе уже ушедших из жизни. Спрос на живых актеров может резко упасть. Ведь покойные «звёзды» обойдутся для продюсеров неизмеримо дешевле.

Однако научно-техническая революция не сводится только к увеличению безработицы. Падает реальная заработная плата и у тех, кто остаётся работать! В США свыше четверти всех работников уже трудятся по временной схеме, получая, разумеется, более низкую зарплату. Понятие «работающий бедняк» – новое слово глобализма; оно обозначает людей, которые, имея рабочее место, всё же недостаточно зарабатывают для покрытия элементарных жизненных потребностей.

Одновременно происходит значительная интенсификация труда, растёт утомляемость трудящихся всех категорий, причём их усталость не физическая, как раньше, а нервно-психическая, связанная с изменением самого характера труда. И при этом производительность не выросла! Если в статистике сравнительной производительности в Европейском Союзе и США не учитывать производительность собственно информационно-технологического сектора, то выработка за человеко-час окажется выше в ЕС, чем в США. Почему-то об этом не так уж часто упоминает международная финансовая пресса, МВФ или кто-либо другой.

Так что, к сожалению, приходится расстаться с надеждой, что американская экономика сильна и конкурентоспособна.

Но есть опасность куда более неприятная. Мы имеем в виду проблемы с надёжностью фондового рынка США.

Экономисты не любят употреблять слово «кризис» в разговорах о США. Говорят: рецессия. Не любят намёков на перегретость их фондового рынка; говорят: американский фондовый «пузырь» не столь уж и спекулятивен, и вообще его нет. Но вот, весной 2000-го этот рынок обвалился; произошло падение индекса NASDAQ (отражающего как раз состояние дел в сфере высоких технологий) на 30—40 %. Известный финансист Джордж Сорос вследствие этого потерял три четверти своих активов. Тогда он и произнёс свою знаменитую фразу: «Музыка кончилась, а они всё танцуют», имея в виду участников рынка.

К середине 2000 года проявился и другой «негатив». В июле сильно упал индекс PMI, очень показательный индекс, характеризующий будущую активность реального сектора экономики. Его падение комментировалось специалистами не просто в тревожных тонах – речь пошла о макроэкономических проблемах, о том, что импульс, заданный мировой экономике внедрением новых информационных и телекоммуникационных технологий, исчерпан, что впереди – затяжной и болезненный спад. Начиналось бегство частных капиталов из США. В ноябре 2000-го правительство впервые заявило о прямой поддержке фондового рынка. В январе 2001 года ФРС США начала резко снижать учётную ставку в расчёте на то, что удастся поддержать фондовый рынок, но из этого ничего не получалось.

Теперь курс акций принял типичный для рецессии (кризиса, скажем прямо) характер. То есть за стремительным провалом курса следует медленный, постепенный подъём, который не успевает достичь прежнего уровня, как следует новый спад. Сначала думали, что рецессия затронет в основном сектор «виртуальной», высокотехнологичной экономики; год спустя стало ясно, что это кризис действительно структурный, затрагивающий и средне-, и низкотехнологичные звенья американской экономики, в которой идёт сокращение рабочих мест.

Росли процентные ставки, отчисления в резервный фонд и доходность, а снижалась стоимость корпоративных бондов. В результате промышленность начала испытывать нехватку денег, и процесс двинулся с положительной обратной связью, то есть проблемы нарастали как снежный ком по схеме: падение кредитования – падение потребления – падение производства – неплатежи.

Так закончился успешный деловой цикл США, который начался в 1982 году при Рейгане. Этот период, за исключением небольшого спада начала 1990-х годов, имел высокие темпы роста экономики, низкую инфляцию, характеризовался низким уровнем безработицы.

Если анализировать, что принесло такой успех, то среди прочего на первый план выходит кредитная экспансия, которую осуществляла ФРС. Инструмент денежной «накачки» был применён при кризисе недвижимости конца 1980-х, и при кризисе сберегательных банков начала 1990-х, при кризисе мексиканского песо в 1995 году. Аналогичное поведение ФРС можно было наблюдать во время азиатского кризиса 1997, российского дефолта и девальвации 1998. Экономика в результате такой политики просто расцвела. А мы и всегда говорили, что для развития экономики нужно только средство обмена, а портит его исключительно процентная составляющая.

И всё было бы хорошо, но уровень корпоративных долгов быстро пошёл в гору. Потерялось представление о том, какой уровень корпоративных долгов вообще допустим, а какой нет. То же самое произошло и с персональными долгами. В 1990-е пользоваться кредитными карточками смогли категории населения, которые до этого никогда не могли бы и мечтать об этом, чем был очень мощно подкреплён потребительский спрос; в 2000 году американцы («мировые челюсти») потребили на 700 млрд. долларов больше, чем заработали.

Сегодня долги максимальны на уровнях домашних хозяйств, на уровне корпораций, и на уровне федерального правительства. А у ФРС по-прежнему нет других инструментов, кроме повышения или понижения кредитной ставки и допечатки денег. В целом эта стратегия, хотя и воспринимается рынками как естественная, кажется очень рискованной. Если стратегия не сработает, и снижение стоимости денег не приведёт к оживлению экономики, начнётся сильный рост безработицы и дальнейшее сокращение потребительских расходов. Если же, наоборот, окажется удачной, и потребительские расходы начнут расти – экономика «оживёт», но все присущие ей дисбалансы сохранятся. Ничем хорошим это кончиться не может.