Трепет жизни сторожит.
Спи, дитя мое желанное,
Кто безмолвен – тот забыт.
1898–1900
В НАШИ ДНИ
Что за нравы, что за время!
Все лениво тащат бремя,
Не мечтая об ином.
Скучно в их собраньях сонных,
В их забавах обыденных,
В их веселье напускном.
Мы, застыв в желаньях скромных,
Ищем красок полутемных,
Ненавидя мрак и свет.
Нас не манит призрак счастья,
Торжества и самовластья,
В наших снах видений нет.
Все исчезло без возврата.
Где сиявшие когда-то
В ореоле золотом?
Те, что шли к заветной цели,
Что на пытке не бледнели,
Не стонали под кнутом?
Где не знавшие печалей,
В диком блеске вакханалий
Прожигавшие года?
Где вы, люди? – Мимо, мимо!
Все ушло невозвратимо,
Все угасло без следа.
И на радость лицемерам
Жизнь ползет в тумане сером,
Безответна и глуха.
Вера спит. Молчит наука.
И царит над нами скука,
Мать порока и греха.
1898–1900
«He сердись на ветер жгучий…»
He сердись на ветер жгучий,
Что средь каменных громад
Он забыл простор могучий
И разносит дым и чад;
Что от выси лучезарной
Он, склонив полет живой,
Дышит тягостью угарной
Раскаленной мостовой.
Взмах один воскрылий сонных -
И открыт забытый след.
Снова листьев благовонных
Потревожит он расцвет.
Заиграется на воле
С белым облаком вдали -
И всколышет в дальнем поле
Позлащенные стебли.
1898–1900
«Восходит месяц златорогий…»
Восходит месяц златорогий -
И свет холодный, но живой,
Скользит над пыльною дорогой,
Над побелевшею листвой.
Колосья клонятся дремливо.
О сон! – желанный мир пролей,
Слети, как радостное диво,
На ширь взволнованных полей.
Обвей прощеньем и забвеньем
Мои отравленные дни,-
И благодатным дуновеньем
Ресниц воскрылия сомкни.
1898–1900
НАСТУРЦИИ
Песня без слов
Розоватым пламенем зари
Засветился серебристый вал.
Спишь ли ты, единственный? – Смотри,
Как на море ветер заиграл.
Как цветы настурций, будто сон,
Обвили стеклянный мой балкон,
Чтоб качаться тихо, и висеть,
И сплетаться в огненную сеть.
Я смотрю сквозь зелень их листов
На свободу ветра и волны.
И поется песнь моя без слов,
И роятся сказочные сны.
И мечты нездешней красоты
Обвивают душу, как цветы,
Как цветы из крови и огня,
Как виденья царственного дня.
1898–1900
НЕРЕИДА
Ты – пленница жизни, подвластная,
А я – нереида свободная;
До пояса – женщина страстная,
По пояс – дельфина холодная.
Любуясь на шири раздольные,
Вздымаю вспененные волны я,
Желанья дразню недовольные,
Даю наслажденья неполные.
И песней моей истомленные,
В исканьях забвения нового,
Пловцы погибают влюбленные
На дне океана лилового.
Тебе – упоение страстное,
Мне – холод и влага подводная.
Ты – пленница жизни, подвластная,
А я – нереида свободная.
1898–1900
АНГЕЛ НОЧИ
Мне не надо наслаждений
Мимолетной суеты.
Я живу среди видений
Очарованной мечты.
Только ангел темной ночи
Свеет к ложу моему,-
Я замру, вперяя очи
В неразгаданную тьму.
И с тоской неутолимой
В полусонной тишине
Кто-то близкий и любимый
Наклоняется ко мне.
Я шепчу ему с тревогой:
– Сгинь, ночное колдовство!
Ангел ночи, ангел строгий,
Бдит у ложа моего.
Но в смущении бессилья
Чистый ангел мой поник,
И трепещущие крылья
Закрывают бледный лик.
1898–1900
ЭЛЕГИЯ
Свершится. Замолкнут надежды.
Развеется ужас и страх.
Мои отягченные вежды
Сомкнутся в предсмертных мечтах.
Быть может, в гробу мне приснится -
Кто будет склоняться над ним;
Кто будет рыдать и молиться
Над трупом холодным моим.
Но дух мой, дорогою ближней,
Поднимется в дальнюю высь,
Где сонмы неведомых жизней
В созвездиях вечных сплелись.
1898–1900
ПАМЯТИ ПУШКИНА
В счастливый майский день – над детской
колыбелью -
В венке лавровом, с полевой свирелью,
Склонилась фея, светлая, как сон,
И молвила: "Дитя, несу тебе я звон
Весенних ландышей и ветра вздох шуршащий,
Раздавшийся в лесу над пробужденной чащей;
Улыбку алых зорь, что в небе разлита,
Весь трепет ясных звезд, все радуги цвета,
И слезы, и восторг, и ропот дальней бури,
Всю музыку ручьев, всю глубину лазури,
И все, что создает свободная мечта!"
Сказала – и, свирель вложив в персты ребенка,
Исчезла, как туман. – И птицы ей вослед
Защебетали радостно и звонко.
Ребенок спал – и видел яркий свет.
Из золота зари и пурпура заката
Горячие лучи сверкали и росли,
И вызывали жизнь из черных недр земли;
И розы, полные живого аромата,
Торжественно и гордо расцвели.
В лучах горячих царственного света
Раскрылись пышно майские цветы -
В бессмертии могучего расцвета
Невянущей и вечной красоты.
ЖЕЛТЫЙ ИРИС
Как хорош, как пригож мой развесистый сад,
Где узорные сосны недвижно стоят.
Весь пропитан смолой их лесной аромат.
Как хорош, как пригож мой запущенный сад.
Я устала смотреть, как струится поток,
Как глядится в него одинокий цветок.
Желтый венчик его, будто шлем золотой,
Блещет в сумраке грез непокорной мечтой.
Я пошла на лужайку, где ныла пчела,
Где разросся жасмин и сирень отжила,
Где рассыпала жимолость розовый цвет,
Где жужжанье и свет, где молчания нет.
Я бродила в тени, под навесом ветвей,
Где прохлада и тишь, где мечтанья живей,
Где на мшистой траве, и бледна, и чиста,
Белых лилий сплелась молодая чета.
Я искала огня – и наскучил мне зной,
Но томилась душа в полутени больной.
О, как грустно одной в этой чаще глухой,
Где назойлива жизнь и неведом покой!
И вернулась я вновь в мой забытый приют,
Где сказания, как волны, плывут и поют,
Где, журча до камням, так певуч, так глубок,
О прошедшем звенит говорливый поток.
И дремлю я, и внемлю. И грезится мне
О далеких веках, о забытой стране.
И на тонком стебле тихо клонится вниз
Символ рыцарских дней – благородный ирис.
1898–1900
ВАЛЬС
1
В сиянии огней
Блестящий длился бал.
Все тише, все нежней
Старинный вальс играл.
В кругу нарядных пар
Плыву я сквозь туман.
Гирляндой ненюфар
Обвит мой тонкий стан.
Болотная трава
Скрывает мрамор плеч,
Условна и мертва
Моя пустая речь.
Чужой руки едва
Касается рука,
Ответные слова
Звучат издалека.
2
Этот вальс мне напомнил сгорающий день,
Золотисто-румяный закат.
На террасе акаций подвижную тень,
Майских девственных роз аромат.
В дымке алой, с весенним цветком на груди,
Я смотрю в беспредельную даль.
– Где ты, радостный мой? – я твержу. -
Погляди
На мою молодую печаль!
Но была я чиста и, как снег, холодна,
И свободна, как ветер степной
