Жильят внезапно почувствовал, как порыв ветра взметнул его волосы. Несколько крупных капель дождя пауками расползлись вокруг него по скале. Затем раздался второй удар грома. Поднялся ветер.

Терпение тьмы лопнуло; первый удар грома всколыхнул море, второй удар раскроил облачную стену сверху донизу, образовалась пробоина, – оттуда хлынул ливень. Расщелина превратилась в раскрытую пасть, брызгавшую дождем и изрыгавшую бурю.

То была страшная минута.

Потом – ураган, вспышки молнии, залпы грома, вздыбленные до облаков волны, пена, треск, исступленные корчи, вопли, рычанье, пересвисты – все сразу. Сорвавшиеся с – цепи чудовища.

Ветер грохотал и выл. Дождь не лился, он обрушивался.

Для несчастного, который очутился, подобно Жильяту, с нагруженной лодкой в ущелье меж скал среди открытого моря, более угрожающего мгновения быть не могло. Опасность прилива, побежденного Жильятом, нельзя было сравнить с опасностью бури.

Жильят, вокруг которого разверзлась бездна, оказался в роковую минуту перед угрозой величайшего бедствия искусным стратегом. Он нашел опорную точку в расположении самого противника: он вступил в союз с Дуврским утесом; риф, его бывший враг, стал его секундантом в ужасном поединке. Жильят подчинил его себе. Гробницу Жильят превратил в крепость. Он создал бойницы в этом чудовищном морском лабиринте. Он был осажден, но за каменной стеной. Он как бы стал лицом к урагану, защитив рифом тыл. Он забаррикадировал теснину – улицу волн. Впрочем, это было единственное, что ему оставалось делать. Быть может, баррикады образумят океан, как и всякого деспота. Ботик был защищен с трех сторон. Стоя на трех якорях, словно стиснутый двумя внутренними стенами рифа, он с севера прикрывался Малым Дувром, а с юга – Большим, этими дикими громадами, привыкшими скорее устраивать кораблекрушения, нежели предотвращать их. На западе его охранял заслон из балок, принайтовленный и прибитый гвоздями к скалам; то было заграждение испытанное, победившее лютый натиск прилива, настоящие крепостные ворота, боковыми столбами которых служили скалы – оба Дувра. Тут бояться было нечего. Опасность угрожала только с востока.

На востоке стоял лишь волнорез. Волнорез – это аппаратраспылитель. Его необходимо снабдить, по крайней мере, двумя решетками. Жильят уепел построить только одну. Он возводил вторую в самый разгар грозы.

К счастью, дул северо-западный ветер. Порою море допускает оплошность. Этот ветер, древний норд-вест, не добился успеха, налетая на Дуврские скалы. Он штурмовал риф сбоку и не гнал волну ни к одному, ни к другому входу в ущелье; вместо того чтобы ворваться в эту океанскую улицу, он разбивался о гранитную стену. Буря повела атаку неправильно.

Но ветры постоянно меняют фронт, и следовало ожидать внезапного нападения. Если нападение начнется с востока до того, как будет достроена вторая решетка волнореза, грозная опасность неотвратима. Буря вторгнется в пролив между скалами, и тогда конец всему.

Ошеломляющий грохот нарастал. В бурю удар следует за ударом. В этом сила ее, но в этом и ее слабость. Она – воплощение бешенства, поэтому разум берет над ней верх, и чело. век защищается. Но как сокрушительна эта сила! Нет ничего беспощаднее. Ни отсрочки, ни перерыва, ни перемирия, ни передышки. В расточительности того, что неисчерпаемо, таится какая-то низость. Чувствуется, что здесь работают легкие самой бесконечности.

Словно весь необъятный бушующий простор ринулся на Дуврский риф. Раздавались бесчисленные голоса. Чьи это были вопли? В них слышался панический ужас древних времен. Порою казалось, что где-то переговариваются, как бы отдают приказание. И вдруг – гиканье, звуки охотничьих рожков, странный топот, раскатистый и величественный рев, называемый моряками «зовом океана». Бесконечные убегающие спирали ветра с диким свистом крутили воду, валы превращались в вертящиеся колеса, и их, точно гигантские диски, метали в скалы невидимые атлеты. Огромные гривы пены повисли на утесах. Сверху – потоки ливня, внизу – плевки моря. Затем рычанье усилилось. Ни шум толпы, ни звериный вой не могут дать представления о том смешанном грохоте, которым сопровождаются перемещения боевых сил океана. Туча палила из пушек, град осыпал картечью, валы шли на приступ.

В иных местах все было недвижимо; в других ветер проносился со скоростью двадцати сажен в секунду. Куда ни падал взгляд, всюду море было белым; на десять миль вокруг бушевали взмыленные воды. Огненные ворота распахнулись. Тут и там облака, словно поджигая друг друга, клубились дымом над грудами багровых туч, похожих на раскаленные угли.

Какие-то летающие фигуры сталкивались в небе и сливались, изменяя очертания. Неисчислимыми ручьями струилась вода.

В небесах гремели залпы целых взводов. Посреди темного купола будто опрокинулась громадная корзина, и из нее вперемежку сыпались смерч, град, багровые огни, голубые искры, тьма, свет, молнии. Вот чем грозит влечение бездны к бездне!

Жильят, казалось, ни на что не обращал внимания. Он склонился над работой. Вырастало второе решетчатое заграждение. На каждый удар грома он отвечал ударом молота.

Среди хаоса явственно различались эти мерные звуки. Голова Жильята была непокрыта: шквал унес его шапку.

Ему хотелось пить. Вероятно, у него был жар. Вокруг него в углублении скал разлились дождевые луж-и. Время от времени он черпал горстью воду и пил. Затем, даже не взглянув на то, что творит буря, снова принимался за работу.

Минута могла решить все. Жильят знал, что его ждет, если он не успеет достроить волнорез. Стоит ли терять время, чтобы заглянуть в лицо приближающейся смерти?

Море бурлило вокруг него, как кипящий котел. Раздавался треск и гул. Порою молния сбегала вниз, точно по лестнице. Электрические разряды не утихали на остроконечных выступах скалы, видимо, богатой прожилками диорита.

Падали градины величиною с кулак. Жильяту приходилось встряхивать складки куртки. Даже в карманы набился град.

Шторм теперь налетал с запада, он ударял в плотину между Дуврами; но Жильят доверял плотине и был прав.

Сделанная из большого куска носовой части борта Дюранды, она мягко отбрасывала удары волн; упругость – это противодействие; вычисления Стивенсона устанавливают, что против волны, которая сама по себе эластична, деревянное сооружение нужных размеров, сделанное на пазах и определенным способом укрепленное цепями, является препятствием более стойким, чем каменный волнорез. Дуврская плотина удовлетворяла этим требованиям; вдобавок она была так удачно поставлена, что волна, ударяя в нее, как молот, забивающий гвоздь, еще плотнее и прочнее вгоняла ее в скалы; пришлось бы опрокинуть Дувры, чтобы ее разрушить. Действительно, шторму только и удалось, что оплевать пеной ботик поверх заграждения. С этой стороны, натыкаясь на плотину, буря разрешалась одними плевками. Жильят не обращал внимания на ее неистовство. Его ничуть не тревожила бессильная ярость врага, нападавшего с тыла.

Хлопья пены, летевшие отовсюду, напоминали клочья шерсти. Необозримые бушующие воды затопляли скалы, взбирались на них, проникали внутрь, просачивались сквозь сеть трещин в гранитных глыбах и выходили наружу через узкие щели, похожие на полуоткрытые рты, откуда, не иссякая, мирно били небольшие фонтаны. Серебристые струйки грациозно сбегали из этих отверстий в море.

Вспомогательная решетка восточного заграждения была почти готова. Осталось связать лишь несколько веревок и цепей, приближалась минута, когда и этот заслон, в свою очередь, вступит в борьбу.

Вдруг прояснилось, дождь прекратился, тучи раздвинулись, ветер переменился, в зените распахнулось что-то вроде большого мутного окна, и молнии померкли; можно было подумать, что наступил конец. Но то было начало.

Юго-западный ветер сменился северо-восточным.

Гроза вместе с новым полчищем ураганов собиралась возобновить бой. Свирепый северный ветер готовился к атаке. На языке мореходов такое опасное возобновление бури называется «контршквалом». Южный ветер несет больше дождей, северный – больше молний.