Гернсеец испуганно окликнул капитана:
– Капитан Клюбен!
– Что такое?
– Ведь мы идем прямехонько на Гануа!
– Ошибаетесь, – сдержанно ответил Клюбен, – Я в этом уверен, – настаивал гернсеец.
– Этого не может быть.
– Я только что видел утес на горизонте, – Где же?
– Вон там.
– Там открытое море. Этого не может быть.
Клюбен продолжал держать курс именно в том направлении, куда указывал пассажир.
Гернсеец опять навел "подзорную трубу.
Через минуту он снова прибежал на корму, – Капитан!
– Ну что еще?
– Меняйте курс.
– Зачем?
– Уверяю вас, что я видел высоченную скалу и совсем близко. Это – Большой Гануа.
– Вы просто увидели туман погуще.
– Нет, это Большой Гануа. Меняйте курс, ради бога!
Клюбен повернул руль.
V. Восхищение Клюбеном достигает предела
Послышался треск – Когда корабль в открытом море налетает на риф и получает пробоину, раздается самый заунывный звук, какой только можно вообразить. Дюранда остановилась на полном ходу.
От толчка кое-кто из пассажиров упал и покатился по палубэ.
Гернсеец простер руки к небу и воскликнул: – Гануа и есть. Ведь я говорил!
На палубе послышался вопль:
– Мы погибли!
Отрывистый и резкий голос Клюбена заглушил крики:
– Никто не погиб! Спокойствие!
Из люка котельной высунулась черная, голая по пояс фигура Энбранкама.
Негр сообщил с невозмутимым видом:
– Хлынула вода, капитан. Сейчас зальет машину.
Минута была страшная.
Удар об утес походил на самоубийство. Даже если бы все было подстроено нарочно, ничего ужаснее не могло произойти. Дюранда ринулась на утес, словно брала его штурмом.
Острый выступ скалы гвоздем вонзился в судно. В обшивке образовалась дыра величиной с квадратную сажень, форштевень был сломан, носовая часть сплющена. Разверстый корпус, захлебываясь и хрипя, вбирал морскую воду. В открытую рану проникала смерть. Толчок был так силен, что сорлинь лопнул, и болтавшийся руль бросало из стороны в сторону.
Вокруг судна, пробитого подводным камнем, не было видно ничего, кроме сплошного, плотного, почти черного тумана.
Наступала ночь.
Дюранда погружалась в воду носом. Она была подобна лошади, брюхо которой пропорол рогами бык.
Она умерла.
Начинался прилив, и это чувствовалось.
Тангруйль протрезвился: пьяных во время крушения не бывает; он сошел на нижнюю палубу, потом бросился наверх со словами:
– Капитан, трюм заливает! Через десять минут вода будет вровень со шпигатами.
Пассажиры в ужасе метались по палубе, ломали руки, перевешивались через борт, бегали к машине в той бесполезной суете, которую порождает паника. Турист потерял сознание.
Клюбен сделал знак, и все замолкло. Он спросил Энбранкама:
– Сколько времени еще может работать машина?
– Пять-шесть минут.
Затем он обратился к гернсейцу:
– Я стоял за рулем. Вы заметили скалу. На который из утесов Гануа мы налетели?
– На Чайку. Сейчас в просвете я отлично рассмотрел Чайку.
– Если мы на Чайке, то Большой Гануа находится у нас с правого борта, а Малый – с левого, – продолжал Клюбен. – Мы в одной миле от берега.
Экипаж и пассажиры слушали капитана с напряженным вниманием и, дрожа от страха, не сводили с него глаз.
Пытаться облегчить судно было бессмысленно и просто невозможно. Чтобы выбросить груз в море, пришлось бы открыть люки, а это увеличило бы приток воды. Бесполезно было и вставать на якорь: пароход и так был пригвожден.
Да к тому же якорь раскачивался бы на скалистом дне, а шток запутался бы в якорной цепи. Машина не была повреждена и могла действовать до тех пор, пока не заглохнет огонь в топке котла, то есть еще несколько минут; заставив усиленно поработать пар и колеса, можно было дать задний ход и сняться с рифа. И тут же пойти ко дну. Острие скалы все же затыкало пробоину и не пропускало воду. Оно служило для нее преградой. Но если бы открыли отверстие, нельзя было бы удержать напор воды и откачать ее насосами. Кто выхватит кинжал, вонзенный в сердце, тот вмиг погубит раненого. Сняться со скалы – значило потонуть.
Из трюма послышалось мычание быков, их заливало водой.
– Спустить баркас! – скомандовал Клюбен.»
Энбранкам и Тангруйль бросились отвязывать крепления.
Остальные смотрели, словно окаменев.
– Все за работу! – закричал Клюбен.
На этот раз все подчинились.
Клюбен продолжал хладнокровно отдавать приказания на том устаревшем языке, который был бы не совсем понятен современным морякам:
– Пошел шпиль. – Заело шпиль, наложить тали. – Стоп тали. – Тали травить. – Не давай сходиться блоками талей.
Трави помалу. – Трави ходом. – Разом. – Не давай зарыться носом. – Береги тали! – Пошел гинь-лопаря. – Раздернуть!
Баркас спустили на воду.
И в тот же миг колеса Дюранды остановились, дым исчез, топку залило.
Пассажиры, скользя по трапу, цепляясь за бегучий такелаж, падали, а не спускались в лодку. Энбранкам подхватил туриста, потерявшего сознание, отнес его в шлюпку и поднялся снова.
Вслед за пассажирами бросились матросы. Им под ноги скатился юнга; шагали прямо по нему.
Энбранкам загородил проход.
– Никто не пройдет раньше мальца! – крикнул он.
Своими могучими черными руками он растолкал матросов, схватил мальчика и передал гернсейцу, стоявшему в шлюпке.
Когда юнга был спасен, Энбранкам посторонился и сказал:
– Проходите.
Тем временем Клюбен пошел в свою каюту, связал судовой журнал и инструменты. Снял компас с нактоуза. Бумаги и инструменты он вручил Энбранкаму, а компас – Тангруйлю и скомандовал: «Марш на баркас!»
Негр и рулевой спустились последними. Шлюпка была переполнена. Края ее бортов были вровень с водой.
– Отчаливай! – крикнул Клюбен.
– А вы, капитан? – закричали на баркасе.
– Я остаюсь.
У того, кто попал в кораблекрушение, нет времени рассуждать, а тем более – умиляться. Однако пассажиры баркаса, находившегося в относительной безопасности, встревожились, и отнюдь не за себя. Все стали дружно упрашивать:
– Поедемте с нами, капитан!
– Я остаюсь.
Гернсеец, хорошо знавший море, возразил:
– Послушайте, капитан. Вы наскочили на Гануа. Вплавь отсюда только миля до Пленмона. Но шлюпка может причалить лишь у Рокена, а это две мили отсюда. Кругом подводные камни и туман. Наша шлюпка доплывет до Рокена часа через два, не раньше. Уже будет глубокая ночь. Прилив растет, ветер крепчает. Надвигается шторм. Мы рады бы вернуться за вами, но, если разразится буря, это будет невозможно. Остаться вам здесь – значит погибнуть. Поедемте с нами.
В разговор вмешался и парижанин:
– Шлюпка полна, даже переполнена, это верно: еще один человек – уже человек лишний. Но нас тринадцать – дурное предзнаменование, и лучше уж перегрузить шлюпку, взяв еще одного человека, чем оставить в ней чертову дюжину. Едемте, капитан.
– Все вышло по моей вине, а не по вашей. Несправедливо, что вы остаетесь, – прибавил Тангруйль.
– Я остаюсь, – сказал Клюбен. – Ночью пароход будет разбит бурей. Я его не покину. Когда корабль гибнет, капитан умирает. Про меня скажут: «Он выполнил свой долг до конца». Тангруйль, я прощаю вас.
Скрестив руки, он крикнул:
– Слушать команду. Отдай конец. Отваливай.
Шлюпка дрогнула. Энбранкам взялся за руль. Все, кто не был на веслах, протянули руки к капитану. Все в один голос закричали: «Ура капитану Клюбену!»
– Вот человек, достойный восхищения, – заметил турист.
– Сударь! Он честнейший человек на всем нашем море! – вскричал гернсеец.
Тангруйль лил слезы и бормотал:
– Я бы остался с ним, только духу не хватает, Шлюпка нырнула в туман и пропала.
Больше ничего не было видно.
Удары весел, постепенно затихая, смолкли, Клюбен остался один.
VI. Глубь бездны освещена
Он остался один на утесе, под нависшими тучами, среди водной пустыни, вдали от всего живого, вдали от людской суеты, обреченный на смерть, во власти наступающего прилива и надвигающейся ночи, и жгучая радость охватила его.
