– И самая лучшая из них – прямо бочка на четырех подпорках.

– Красота животных совсем не то, что красота человеческая.

– А женская особенно.

– Что правда, то. правда.

– Мне по вкусу хорошенькие женщины.

– А мне по вкусу женщины ненарядней.

– Да, да, чтобы чистенькая была, аккуратная, стройная, выхоленная.

– И притом свеженькая. – У девушки должен быть такой вид, словно она только что вышла из рук ювелира.

– Кстати, насчет быков. Эти самые бычки, которых я видел, продавались на ярмарке в Туаре.

– А, знаю Туарскую ярмарку. Туда собирались поехать хлеботорговцы Бонно из Ла Рошели и Багю из Марана.

Слышали о них?

Турист и парижанин разговаривали с американцем, распространявшим Библию, Тон их беседы тоже свидетельствовал о безоблачной погоде.

– Известна ли вам, сударь, – разглагольствовал турист, – вместимость судов цивилизованного мира? Франция – семьсот шестнадцать тысяч тонн; Германия – миллион; Соединенные Штаты – пять миллионов; Англия – пять миллионов пятьсот тысяч тонн. Прибавьте флот малых стран. Итого: двенадцать миллионов девятьсот четыре тысячи тонн, распределенных на сто сорок пять тысяч судов, разбросанных. по всем водам земного шара.

Америкалец прервал:

– Сударь. Это в Соединенных Штатах, а не в Англии, пять миллионов пятьсот тысяч тонн.

– Согласен, – молвил турист. – Вы американец?

– Да, сударь.

– Тем более согласен.

Наступило молчание, и миссионер-американец уже, подумывал, не кстати ли сейчас предложить Библию.

– Правда ли, сударь, – снова заговорил турист, – что вы, американцы, такие охотники до прозвищ, что наделяете ими всех своих знаменитостей и даже известного миссурийского банкира Томаса Бентона зовете «Старым Слитком»?

– Мы и Закари Тейлора называем «Старым Заком».

– А генерала Гаррисона – «Старым Типом», не так ли? А генерала Джексона[138] – «Старым Орехом»?

– Потому что Джексон тверд, как орех, а Гаррисон разбил краснокожих при Типпеканэ.

– У вас византийский обычай.

– Нет, наш собственный. Мы называем Вен-Бьюрена – «Куцым Колдуном»; Сьюарда, приказавшего выпустить бумажные деньги мелкими купюрами, – «Крошкой Биллем»; Дугласа, иллинойсского сенатора, демократа – он всего четырех футов ростом, зато очень красноречив, – «Великанчиком». Вы можете проехать от Техаса до самого Мэна и не услышать ни имени Кесс: его зовут «Длинноногим мичиганцем», ни имени Клэй: его зовут «Рябым парнем с мельницы».

Клэй – сын мельника.

– Я бы все же предпочел звать их Клэй и Кесс, так ведь короче, – заметил парижанин.

– Вы бы нарушили установившуюся традицию. Мы называем Кервена, секретаря казначейства, – «Возчиком»; Даниэля Вебстера[139] – «Черным Дэном». А Винфилда Скотта[140] мы прозвали: «Живо-тарелку-супа», потому что, расколотив англичан при Чиппевее, он сразу уселся за стол.

Комок тумана, видневшийся вдали, увеличился. Теперь он занимал сегмент горизонта, равный градусам пятнадцати.

Казалось, облако само ползло по воде, потому что ветра не было. Бриз почти совсем стих. Гладь моря была недвижна.

Полдень еще не наступил, а солнце меркло. Оно светило но не грело.

– Погода, по-моему, меняется, – сказал турист.

– Пожалуй, будет дождь, – добавил парижанин.

– Или туман, – подхватил американец.

– В Италии, сударь, – заметил турист, – дождей выпадает меньше всего в Мольфетта, а больше всего в Тольмеццо.

В полдень, по островному обычаю, прозвонил колокол к обеду. Обедать шел кто хотел. Кое-кто захватил с собой провизию, и пассажиры весело закусывали прямо на палубе.

Клюбен не обедал.

Разговор не умолкал и за едой.

Гернсеец, чутьем угадавший в американце распространителя Библий, подсел к нему. Американец спросил его: – Вы знаете здешнее море?

– А как же, я ведь здешний.

– Я тоже, – отозвался один из малоэнцев.

Гернсеец подтвердил его слова кивком головы и продолжал:

– Мы сейчас в открытом море. Хорошо, что не попали в туман, когда плыли мимо Менкье.

Американец обратился к малоэнцу:

– Островитяне большие знатоки моря, чем жители побережья.

– Это верно, куда нам? Ведь мы и не на земле и не в море.

– Что это за штука – Менкье? – спросил американец, – Куча вредоносных камней, – отвечал малоэнец.

– Есть у нас еще и Греле, – присовокупил гернсеец.

– Правильно, черт возьми, – подтвердил малоэнец.

– И Шуас, – добавил гернсеец.

Малоэнец расхохотался и сказал:

– Ну, если так, то есть у нас и Дикари, – И Монахи, – заметил гернсеец.

– И Селезень, – воскликнул малоэнец.

– Сударь! Последнее слово осталось за вами, – вежливо вставил гернсеец.

– Малоэнцы не младенцы! – ответил, подмигнув, малоэнец.

– Разве нам придется проходить мимо всего этого скопища утесов? – спросил турист.

– Нет. Мы их оставили на юго-юго-востоке. Уже миновали.

И гернсеец продолжал:

– В Греле наберется пятьдесят семь скал, считая большие и малые.

– А в Менкье – сорок восемь, – подхватил малоэнец.

Тут между малоэнцем и гернсейцем разгорелся спор:

– Мне кажется, уважаемый господин из Сен-Мало, что вы забыли присчитать еще три скалы.

– Все сосчитаны.

– От Дерэ до Главного острова?

– Да.

– А Дома сосчитали?

– Семь скал посредине Менкье? Да.

– Вижу, вижу, вы знаток скал.

– Куда годится малоэнец, ежели он не знает скал!

– Приятно послушать рассуждение француза.

Малоэнец, поблагодарив его поклоном, сказал:

– Дикари – это три утеса.

– А Монахи – два.

– А Селезень – один.

– Понятно. Раз селезень – значит, один.

– Ничего не значит. Вот Сюарда одна, а в ней четыре утеса.

– Что вы, собственно, называете Сюардой? – спросил гернсеец.

– Сюардой мы называем то, что вы называете Шуасом.

– Нелегко пробираться между Шуасом и Селезнем.

– Да, только птицам удается.

– И еще рыбам.

– Не очень-то. В бурю их бьет о скалы.

– А в Менкье есть отмель? – Вокруг Домов.

– Восьми скал, которые виднеются с Джерсея?

– Вернее, с Азетского побережья, да только не восемь, а семь.

– В отлив по Менкье можно даже прогуляться.

– Конечно, ведь там встречаются мели. – А Дируйль?

– Ну, Дируйль ничуть не похож на Менкье.

– Я хочу сказать, что там тоже опасно.

– Со стороны Гранвиля.

– А вы, жители Сен-Мало, видать, так же, как и мы, любите плавать по здешним водам.

– Совершенно верно, – ответил малоэнец, – но только с той разницей, что у нас говорят: «Мы привыкли», а у вас:

«Мы любим».

– Вы – отличные моряки.

– Я-то торгую скотом.

– Забыл, как звали знаменитого моряка из Сен-Мало?

– Сюркуф.[141]

– А другого?

– Дюге-Труэн.

Тут в разговор вмешался коммивояжер из Парижа:

– Дюге-Труэн? Тот, которого поймали англичане? Вот был храбрец и любезник! Он пленил одну молоденькую англичанку, и она вызволила его из тюрьмы.

В этот миг раздался громовой голос:

– Да ты пьян!

Пассажиры обернулись.

Оказалось, капитан кричал на рулевого.

Сьер Клюбен никому не говорил «ты». И раз Клюбен набросился на рулевого Тангруйля, значит – он был вне себя от ярости или же притворялся разъяренным.

Своевременная вспышка гнева слагает ответственность а иной раз и переносит ее на другого.

Клюбен, стоя на капитанском мостике между двумя кожухами, пристально смотрел на Тангруйля. Он повторил сквозь зубы: «Пьяница!» Рулевой из благородных понурил голову.

Туман все ширился. Он уже заволакивал чуть ли не полгоризонта. Он расползался по всем направлениям: ведь туман растекается, словно масляное пятно. Он наплывал незаметно.