– Да, пожалуйста. Скажите, что я получила письмо от нового виконта и заходила, чтобы переговорить с ним об этом. Оно касается границ пасторской земли.

Это было правдой, она получила письмо.

– Скажите ему, я буду дома вечером, может быть, он зайдет обсудить это дело. Это весьма важно.

Это было неправдой; в письме Себастьяна говорилось, что она может поступать с пасторской землей как хочет.

– Конечно, скажу, – встревоженно кивнула миссис Ладд.

– Спасибо.

Энни улыбнулась своей будущей экономке, думая, что, к счастью, они нравятся друг другу, и ушла.

Когда Кристи расседлал лошадь, церковные часы пробили половину одиннадцатого, и, когда он вошел с черного входа к себе домой, его никто не ждал. Миссис Ладд оставила на кухне свет и еду в еще теплой духовке. Он с трудом заметил записку под канделябром на столике.

Итак, Энни приходила. Записка заставила его улыбнуться, в ней было милое коварство. Но он был рад, что не встретился с ней. Ему надо было сделать выбор, а стоило ему ее увидеть, как его способность мыслить здраво куда-то улетучивалась. Не снимая пальто, не поев – миссис Ладд, должно быть, забыла, что он сегодня постится, – он снова вышел, аккуратно закрыв за собой дверь.

Было первое марта, ветрено и довольно тепло; его мать сказала бы, что это погода для простуды. В облачном небе была видна луна, но не звезды. Весна уже чувствовалась, хотя еще отдаленно, в запахе потревоженной земли и в возне червей, копошившихся в садовом удобрении. Решительно миновав мощеную дорожку, ведущую в ризницу, Кристи обошел церковь, чтобы зайти в главный портал, потому что этим вечером он пришел в церковь как человек, а не как священник. Его приветствовали знакомые запахи камня, застоявшегося воздуха и умирающих цветов. Свет исходил только от высокой алтарной свечи, заключенной в красное стекло, теплый, но одинокий огонь. Его шаги по каменному полу главного нефа отдавались тихим эхом; он дошел до средокрестия и сел, слегка дрожа от внезапного холода.

Он попытался прояснить свои мысли. Сначала ему пришла на ум лишь молитва, которую он повторял всю дорогу домой из Мэрсхеда: «Благодарю, Господи, за спасение ребенка Дрейперов, прошу тебя, храни его».

Благодарю, Господи. Прошу тебя, Господи.

Постепенно темнота и полное безмолвие принесли ему некоторое умиротворение. Он подумал об Энни. Если бы он был католиком, он мог бы пойти к знакомому священнику и исповедоваться, очистить совесть, сохранив тайну. Впервые ему понравилась эта идея, и это было странно, потому что раньше подобный ритуал всегда казался ему возмутительным, почти святотатственным извращением таинства искупления. Теперь он видел преимущества: личный характер, быстроту и немедленный результат: отпущение грехов.

Трудность с отпущением грехов заключалась в том, что требовалось раскаяние. Грешник не должен был больше грешить. Но любовь Кристи к Энни никогда, даже в глубине сердца, не казалась ему грехом, и отказ от любви выглядел святотатством. Не происки ли это Сатаны? Он улыбнулся про себя, думая, как бы она разозлилась, если бы знала о его мыслях. Правду сказать, он никогда особенно не верил в Сатану, и концепция зла была для него скорее абстракцией, чем реальностью; в нее гораздо труднее было поверить, чем в существование милосердного и любящего Бога.

Энни шутила, что он и она напоминали Иисуса и Марию Магдалину. Сравнение с Христом смущало Кристи, он казался сам себе слишком ничтожным, но что сказать об Энни? Видит ли Бог греховность одного из своих созданий, которое не может верить? Нет, это невозможно; Кристи чувствовал всем сердцем, что Энни – дитя Бога. Тогда как любовь к ней может быть злом?

Соскользнув со скамьи, он встал на колени на деревянную молельную скамеечку и закрыл лицо руками. Ему казалось, что хаосу в его душе вот-вот придет конец. Он хотел тишины и покоя в сердце, чтобы услышать послание Бога, если оно будет.

Шум. Путаница. Он стал читать известную молитву: «Дай нам во всех сомнениях и колебаниях мудрость понять в чем воля Твоя, ибо Дух мудрости спасет нас от неправого выбора и в Твоем сиянии мы узрим свет и в Твоих прямых путях не поколеблемся».

Часы на колокольне пробили одиннадцать.

В тишине после последнего удара Кристи стал молиться вслух:

– Боже, я не знаю, слуга я Тебе еще или нет. Я знаю, как легко обмануть себя, но мне стало казаться, что Ты не отвергаешь мою любовь к Энни, что я еще исполняю Твою волю, так же несовершенно, как всегда, но все же это Твоя воля. Помоги мне отличить то, чего хочешь Ты, от того, чего хочу я. Помоги мне не смешать это. Я хочу видеть правду. Мне нужно твое руководство. Господи, чтобы понять, что есть истина, а что моя себялюбивая мысль. Пожалуйста, помоги мне. Покажи мне путь.

В его голове по-прежнему была путаница.

– Прошу тебя, Боже, – напевно молился он, закрыв глаза и набожно сложив руки. – Покажи мне правый путь. Молю тебя, Боже. Это испытание? Энни мне послана для испытания или это благословение? Если она – Твое благословение, помоги мне узнать, что я сделал, чтобы заслужить его.

Ответа не было.

– Помоги мне, Боже, помоги мне, – начал он опять, чтобы изгнать из головы назойливые осколки мыслей. – Почему наша плотская любовь не кажется грехом? Дай мне мудрость и сострадание, чтобы понять, что правильно. Я думал, что знаю, но с тех пор, как она появилась, я не уверен, что знаю хоть что-нибудь. Помоги мне.

Если бы не звон часов, он не знал бы, идет время или стоит неподвижно. Маленький огонек на алтаре, который казался ему тусклым, горел в его глазах, как красное солнце, даже когда он закрывал их ладонями. Его колени, а потом пальцы на руках и ногах онемели. Он все время слушал, слушал. Иногда Бог говорит тихо, а он не мог позволить себе не услышать. Ближе к рассвету раннее пение зяблика пробудило его от какого-то оцепенения. За окном придела святой Екатерины местные воробьи чирикали в ветвях ясеня. Кристи поднял голову со скрещенных рук. Серебряный рассвет заполнял темные углы; белое покрывало алтаря ровно светилось, это был самый яркий предмет, который он видел, он был даже ярче свечи. И что-то произошло, установилось у него внутри. Он еще будет молиться, будет молиться всегда, в надежде, что это правда, а не самообман, но сейчас это казалось правдой. Сейчас этого было достаточно.

– Спасибо, – молился он, слишком уставший, чтобы радоваться. Это тоже придет потом.

Кристи должен это нарисовать, – громко сказала Энни. У нее вошло в привычку говорить с самой собой. Она склонилась над незаконченным рисунком, лежавшим у нее на коленях. Она выбрала не тот материал – теперь это было ясно; попытка передать эффект солнечного освещения берега реки карандашом и углем была глупа изначально, она явно переоценила свое артистическое дарование. А Кристи мог бы это написать. Акварелью. В этот самый момент, когда цветы наполняются солнцем, как чашки чаем.

Она находилась в прелестном месте, в середине длинной ясеневой рощи, в полумиле от дороги на Тэвисток, о котором никогда бы не узнала, если бы Кристи не назначил ей встречу здесь в три часа. Каждый день она открывала для себя новые интересные и красивые места в ближайших окрестностях. Как она могла когда-то думать об Уикерли как о провинциальном болоте? Это была ошибка, которая больше говорила не о деревне, а о состоянии ее души.