Ее подбородок опустился на грудь, она заснула. Мисс Уйди бросилась к матери и подхватила пустую чашку из ее руки, прежде чем та упала на пол.
– Мы все за вас очень рады, сэр – тихо сказала она, покраснев и вертя чашку в руках. – Я уверена, вы будете творить справедливость.
– Ну, спасибо за это, мисс Уйди, – прогудел капитан. Казалось, он был доволен и горд. – Я расцениваю это как честь и серьезную ответственность и собираюсь сделать все, что смогу.
– Нам теперь придется величать вас «ваша милость»? – шутя поинтересовалась миссис Сороугуд. Капитан откинул голову и засмеялся. Мисс Уйди не удержалась и засмеялась вместе с ним.
– С меня хватит и «капитана». Знаете, Вэнстоун носит парик, а я не собираюсь. Неудобная штука, я в нем буду выглядеть как последний болван. – Его выпуклые щеки стали бронзовыми. – О, я прошу прощения.
Старые дамы хихикали и покашливали, закрываясь рукавами и делая вид, что они глубоко шокированы. Но Энни подозревала, что им импонирует его грубоватость, мужская прямота, ворвавшаяся в их утонченную дамскую обстановку, как свежий воздух в комнату, слишком долго простоявшую закрытой.
Пробило четыре часа, время, когда все чаепития в Уикерли подходят к концу. Уже на пороге во время прощания Энни вспомнила свой давний разговор с Кристи: он уверял, что она ошибается, считая, будто жители деревни питают к ней уважение, но отказывают в подлинной сердечности. Теперь, увидев их новым взглядом, она больше не искала скрытого смысла в словах благодарности и признательности, которыми капитан Карнок и старые леди благодарили ее за компанию. Еще важнее было то, что она сама отбросила собственные предубеждения и начала свободно выражать свое хорошее отношение к этим людям. Не удивительно, что все они были довольны встречей, и от мисс Уйди поступило удивительно смелое предложение: она попросила Энни называть себя Джесси.
Прекрасно проведенный день, думала Энни, стоя на тропинке позади чахлого зимнего сада семейства Уйди. Только вот Кристи не пришел. Глупо беспокоиться о нем: целая дюжина церковных дел могла его задержать. Но ей его недоставало; она не видела его целых три дня. Она чувствовала себя выбитой из колеи, когда столько времени проходило между их встречами. Мысль о возвращении в Линтон-холл в наступающих сумерках тяготила ее. Нельзя ли этого избежать? Она решительно повернулась, зашелестев юбками, и пошла на запад, к дому викария.
Она направилась вверх по Главной улице, кивая и возвращая поклоны всем, кто приветствовал ее. Ее одетая в черное, одинокая фигура была теперь привычным зрелищем и, слава Богу, больше не вызывала любопытства. Она прошла ряд домов, здание муниципалитета, постоялый двор, дом доктора Гесселиуса. Приятный запах свежего пива приветствовал ее у открытой двери «Святого Георгия». Кузница Суона, центр деревенских сплетен, надежных, как газета, была переполнена обычной компанией местных глубоких умов и просто шалопаев. Сидевшие на скамьях поднялись, увидев ее; все снимали шляпы и кланялись ей, а Трэнтер Фокс, как ей показалось, подмигнул. Какой смешной человечек. Он ей нравился, и Кристи тоже, хотя он почти не бывал в церкви и любил порассуждать о том, какой он большой грешник.
Проходя мимо претенциозного, в стиле Тюдоров, дома мэра, Энни увидела, как открылась парадная дверь и Онория Вэнстоун вышла в сопровождении Лили Гесселиус. Как некстати, подумала Энни, замедляя шаг. Она собиралась пойти домой к Кристи, чтобы выяснить, где его черти носят, и ей не хотелось попусту тратить время, а в Уикерли, по ее мнению, не было никого, кто умел бы попусту тратить время лучше, чем Онория Вэнстоун.
– Леди д’Обрэ, какой приятный сюрприз! – воскликнула эта девица, едва завидев ее.
– Приятный сюрприз, – эхом повторила Лили, постоянная спутница Онории в последние дни.
Обе дамы дружно раскрыли зонтики, хотя зимнее солнце уже скользнуло за деревья, в серую дымку. Пока они обменивались соображениями о погоде и разных деревенских событиях, Энни отметила любопытную двойственность в отношении к себе Онории. Она уже так не лебезила и не заискивала, как раньше, и эта перемена наступила сразу после смерти Джеффри. Энни все еще оставалась леди д’Обрэ, но всем уже было известно, что новым виконтом и новым владельцем Линтон-Грейт-холла был Себастьян Верлен. Так какое же место на социальной лестнице следовало отвести вдовствующей виконтессе, у которой, похоже, не было гроша за душой? Растерянность Онории была забавна, но лишь до известного предела; она была настолько несносной, что Энни не доставляло удовольствия даже иронизировать над ней.
Онория, как она поняла, умела извлечь пользу для себя из самого тривиального разговора. Вот и на этот раз, едва покончив с дежурными любезностями, она сразу перешла к делу. С деланной улыбкой она спросила:
– Какие новости о Себастьяне, миледи? – Себастьян? Какая фамильярность!
– Пока ничего интересного, – ответила Энни и добавила, не удержавшись: – Я не знала, что вы были представлены кузену моего мужа.
На самом деле, насколько она знала, сам Джеффри встречался с Себастьяном Верленом только два или три раза в жизни.
Онория слегка покраснела и сказала:
– О, да, мы встречались в детстве, много лет назад, но я этого никогда не забуду. Себастьян – лорд д’Обрэ – приезжал в Линтон-холл с родителями.
– О, понимаю. Так вы встречались в Линтон-холле?
Короткое, но красноречивое молчание.
– М-м-м, в Линтон-холле, верно, – подтвердила Онория, неожиданно растерявшись, и немедленно сменила тему.
Глупая гусыня, раздраженно думала Энни. Возможно, Онория «встречалась» с будущим виконтом на улице, может быть, они дрались из-за мячика или куличика из грязи, может, вместе прыгали через лужи в течение получаса. И на этом основании он с тех пор навсегда будет «Себастьяном» для мисс Вэнстоун.
– Мы идем в магазин мисс Картер купить лент, пока он не закрылся, – выпалила миссис Гесселиус, как будто это была самая приятная прогулка, какую она могла вообразить. Впрочем, может быть, так оно и было. Лили была еще глупее, чем Онория, но по некоторым причинам Энни относилась к ней лучше. Кристи рассказал ей по секрету, что Лили была страшной кокеткой и доставляла бедному доброму доктору Гесселиусу немало хлопот, что не вызвало сочувствия в суровом сердце Энни: по ее мнению, человек, женившийся на разбитной, легкомысленной женщине много моложе себя, обычно получал, что заслужил. И все же Лили не была так уж плоха. Безвредную глупость можно легко простить; несмотря на все легкомыслие Лили, Энни иногда улавливала проблески сообразительности, которые, дай ей время, могли бы вырасти во что-то более значительное. Времени потребуется не так уж много, если она поймет, что может заняться чем-то более интересным, чем проводить время с такой особой, как Онория Вэнстоун.
– Значит, вы спешите, – сказала Энни, довольная тем, что встреча так быстро заканчивается. – Я не буду держать вас посреди улицы.
Она пожелала им доброго вечера и отошла от них прежде, чем они успели спросить, куда она направляется, хотя в Уикерли это все равно невозможно было удержать в секрете. Она не сомневалась, что не меньше дюжины пар глаз провожали ее взглядом, пока она шла по улице, срезала угол по газону перед домом Кристи, поднималась по мощеной дорожке и стучала во входную дверь.
Открыла миссис Ладд. У нее была мука на переднике и пепел на лбу, оставшийся там с Великопостной службы[14]. Кощунственная мысль мелькнула в голове у Энни: если бы она знала, что не встретится с Кристи сегодня за чаем, она, может быть, пошла бы утром на службу, и у нее на лбу тоже остался бы отпечаток его пальца.
– Здравствуйте, миссис Ладд. Преподобный Моррелл дома?
– Его нет, миледи, – запинаясь, ответила экономка. – Он поехал в Мэрсхед в полдень на крестины. Я думаю, он отправился прямо к Уйди, если поздно выехал обратно.
– Нет, его там нет, я только что оттуда.
– Ну, я надеюсь, с ребенком Дрейперов ничего плохого не случилось. Элли Дрейпер уже потеряла трех новорожденных, двух девочек и мальчика, уж больно они у нее хилые. Если она потеряет еще одного, это разобьет ей сердце. – Обе женщины поцокали языками и покачали головами, чтобы выразить сочувствие миссис Дрейпер. – Хотите, чтобы я передала что-нибудь викарию, миледи?
