. – Ты будешь прекрасно смотреться в этой роли.

– Но это не мой дом. Я… я хочу вернуться в Италию, в Равенну, где я выросла.

– Равенна?

Он впервые услышал об этом и попытался говорить без раздражения, но это становилось все труднее.

– У тебя там кто-то есть? Кто-то из семьи?

– Я была там счастлива. – Она уклонилась от прямого ответа. – Мы уехали после смерти матери, но у меня остались воспоминания.

– Энни, тебе было семь лет!

Она отвернулась на секунду, потом повернулась обратно. Страдание, написанное на ее лице, заставило его подойти вплотную и взять ее за руки.

– О, Кристи, – простонала она, – это безнадежно. Просто я тебе не жена. И ты это знаешь, я думаю. – Он начал отрицать это, но она положила пальцы на его губы. – Но мы все-таки можем быть вместе. Мы все-таки можем быть счастливы.

Она ласкала кончиками пальцев его щеки, затем губы. Встав на цыпочки, она поцеловала его в губы, шепча его имя. Он близко видел ее глаза и чувствовал, как его тело содрогается от желания.

Он положил руки ей на плечи и мягко отвел ее от себя. Она покраснела. Сначала он не поверил; он решил, что она сейчас заплачет. Но она не заплакала, а румянец – он видел его у нее впервые – был вызван смущением. Такой поток нежности захлестнул его, что он не выдержал.

– О Боже, Энни, – пробормотал он, устремляясь к ней.

Но она отпрянула, теперь в ее глазах горел адский огонь.

– О, значит, поцеловать меня сейчас – это грех? – сказала она язвительно. – Я ненавижу твою религию. Ты говоришь, что любишь меня, а сам не хочешь стать моим любовником. Разве любовь может быть грехом? – Она высвободила руки и опустила их. – О, это совершенно бесполезно. Извини, Кристи, я ошиблась. Правда в том, что ты слишком провинциален для меня. Теперь я вижу, мы совсем друг другу не подходим.

Она уже положила руку на дверь стойла, когда он понял, что она уходит. Уходит. Было нелегко двинуться так быстро, чтобы поймать ее, и при этом плавно, чтобы не вспугнуть Молли. Ему это удалось, и дополнительным удовольствием было видеть, как изменилось выражение лица Энни, от непреклонного до изумленного, когда он схватил ее, прижал к загородке и зарычал на нее:

– Мы, провинциалы, целуемся так.

Ее удивленный рот был легкой мишенью. Его поцелуй был глубок, от него перехватывало дыхание: он целовал снова и снова.

Она поникла. Постанывая, она сумела обхватить его и, положив руки ему на бедра, притянула к себе. Жар грубой страсти сжигал его. Он откинул ей голову и поцеловал ее в горло горячим, открытым ртом, а его пальцы шарили по мягким холмикам ее груди, гладили их, заставляя ее стонать от страсти.

– Выходи за меня, – прорычал он, слегка покусывая ее за шею. – Выходи за меня, Энни. – Она попыталась покачать головой, но он не дал ей. – Выходи за меня.

Все, что она могла произнести, было «Н-н-н», после чего он заставил ее замолчать поцелуем. Он чувствовал, что теряет голову, но в последний момент понял, что обольщение Энни принесет победу ей, а не ему.

Дрожа от возбуждения, он оторвал рот от ее рта и, чтобы отдохнуть, прижался лбом к ее лбу. Их соединенное дыхание звучало хрипло и прерывисто, но он не чувствовал облегчения от того, что ему удалось довести ее до такого же, как у него, возбуждения; на самом деле он ощущал раскаяние. Без особой надежды он произнес:

– Нам можно не ждать целый год. К черту, пусть будет шесть месяцев.

Она потрясла головой и сказала:

– Нет, нет, нет, нет, нет.

Передышка. Их руки разъединились, но они не отодвинулись друг от друга. На вид она была так же опустошена, как и он.

– Я тебя допеку, – предупредил он.

– Я собираюсь тебя обольстить.

– Вовсе не собираешься.

– Нет, собираюсь. Если я грешница и должна отправиться в ад, я чертовски хочу быть там с тобой. – Внезапно она улыбнулась. – Только с тобой. Подумай об этом, Кристи, – ты и я в аду. Может, это станет раем?

Он отступил, пораженный. Если она – дьявол во плоти, то его бессмертная душа подвергалась серьезной опасности.

– Лучше беги, – ядовито усмехнулась она. – Все равно ты мне достанешься.

Он погрозил ей пальцем.

– Чем больше грешишь, тем глубже падение. Ты мне достанешься.

Шум перед входом в загон заставил их вздрогнуть.

– Колли вернулся! – виновато шепнула Энни. Кристи подобрал с пола сюртук и сказал, обращаясь к Богу:

– Спасибо Тебе.

Небеса возрадуются, земля расцветет, море взволнуется и все, что в нем скрыто; пажити возрадуются и все, что на них. Все лесные дерева возликуют в радости перед Господом, ибо он явился, явился судить землю.

«Когда он явится судить землю, – подумала Энни, – у меня будут неприятности. Потому что я пыталась совратить одно из его лучших созданий».

Сидя на теплой, мягкой церковной скамье семейства д’Обрэ, она подняла взгляд от своего молитвенника и остановила его на Кристи. Он читал 96-ой псалом, держа Библию в левой руке, поводя правой в медленном завораживающем ритме, точно попадая в тон радостной вести псалма. Его облачение было белым в честь праздника Рождества. В свете алтарных свечей, его праздничные одежды сверкали, как жемчуг, а его великолепные золотистые волосы излучали свет, который она могла считать только священным нимбом.

Священным? Боже правый! Но это правда, она часто думала о нем как о представителе небесного воинства, и это впечатление всегда усиливалось, когда он носил торжественные одеяния при свете свеч и золотого распятия. Она сомневалась, что кто-нибудь из прихожан удивился бы, если бы он неожиданно распростер крыла и обнажил огненный меч.

А она пыталась его соблазнить. Если бы воспоминание о том вечере в стойле Молли не было таким ярким, она могла бы подумать, что это галлюцинация. Соблазнить викария церкви Всех Святых? Посмотрите на него! Он читал краткую молитву, готовясь к отрывку из Писания и проповеди – она теперь знала литургию назубок, как примерная прихожанка, – и его голос возносился, провозглашая Рождество единственного сына Божия от Пречистой Девы и становление его человеком. Энни опустила глаза, испытывая стыд. Ей бы следовало попросить прощения у Бога, если бы он существовал, но, так как его не было, она подумала, что должна попросить прощения у Кристи.

Она не встречала его наедине после столкновения в конюшне. Он пригласил ее запиской посетить выступление церковного хора во время рождественского поста, и она пошла, не зная, чего ожидать. Как оказалось, ждать было нечего: после пения он исчез. Без сомнения по церковным делам, но она не хотела спрашивать преподобного Вудворта, по каким именно. И однажды он пришел в Линтон-холл, чтобы выгулять Дьявола, но сразу после этого ушел, не заходя в дом, не попытавшись увидеть ее; она бы даже ничего не узнала, если бы об этом в разговоре с ней не упомянул Уильям Холиок. С тех пор – ничего.

Это означало, что он пришел в себя, и это было хорошо. Это было лучшее из всего возможного. Да, да, да, но почему же она чувствует себя разочарованной? Весь этот пыл, это новое запретное желание, восторг и твердый, надрывающий душу отказ в конце – все исчезло! И, очевидно, забыто им, как будто этого и не было никогда. Неужели он на самом деле мог так легко ее отбросить, как опасную и не очень нужную вещь? Как тот вид греха, которого его душе лучше сторониться? Эта мысль не только печалила, но и причиняла постоянную боль, Она и без того гордилась его силой воли, ей не хотелось добавлять себя к списку удачно преодоленных им соблазнов.

Но он сказал, что любит ее. О Боже. Он ее любит.

Конечно, он ее не знал; если бы знал, то не смог бы любить. Внутри у нее слишком много горечи, слишком много отчаяния и пустоты. Если их сравнивать, то он – солнечный бог Аполлон, а она – Диана. О, но он сказал это: «Я люблю тебя, Энни», – а значит, он верит в это, Кристи никогда не стал бы врать. Так что она могла сохранить это на память, что бы еще ни случилось.