29 сентября – Михаилов день

Сегодня Уильям Холиок отправляется в Тэвисток на ярмарку рабочей силы. Мы договорились, что он наймет только нового пастуха и одного подсобного рабочего. Это значит, что как минимум до Дня Благовещения[13] на молочной ферме и в конюшне Колли Хоррока не будет хватать рабочих рук. Ничего не поделаешь, мы справимся.

10 октября

Даже в Провансе мне не приходилось видеть такую прекрасную осень. Из окна моей мансарды мир кажется картиной голландской школы, в палитре которой и золото, и янтарь, и пурпур, сверкающие оранжевые и ослепительные желтые краски. Тыквы огромными кучами свалены на полях, а в воздухе пахнет древесным дымом. Прошлой ночью морозило, но сегодня опять потеплело, и небо такое голубое, что больно смотреть. Цветы… кто бы мог подумать, что их так много будет в октябре? Я очарована, околдована этим обилием красоты. И она, как любовь, скоротечна.

17 октября

Вчера бедная миссис Уйди упала в своем саду и сломала шейку бедра. Мисс Уйди вне себя от отчаяния. Я принесла еду, сидр, свежий хлеб и т. д. и пыталась помочь. Они не хотели пускать меня. Старые леди охраняют ее, как часовые, и не допускают посторонних, а главное – людей, стоящих выше их на социальной лестнице. Кристи прошел беспрепятственно. Вряд ли ему даже пришлось говорить; само его присутствие смягчает боль и успокаивает.

Доктор Гесселиус говорит, что больная со временем поправится, но не исключено, что она больше не сможет ходить. Мисс Уйди не заслужила такого – ее мать, конечно, тоже, но, на мой взгляд, дочь пострадает от этого больше. Между ними чувствуется нежность и любовь, которая просто завораживает меня. Иметь такую мать, знать, что тебя так любят, без всяких условий, просто ради тебя самой, – это так трогательно. Что будет с мисс Уйди, если она останется одна? Куда уйдет вся эта любовь? Я так хочу ей помочь – о, я хочу сделать что-нибудь! Но сделать ничего нельзя.

Кристи видит подобную боль и несчастья ежедневно. Я не представляю себе, как он это выносит.

3 ноября

Я забросила мой дневник. Привычку порой легко бывает забыть и, по-видимому, трудно восстанавливать. Всплески чувств заставляют меня писать – глубокая меланхолия, сильная радость, – а прозаическое течение спокойных, однообразных дней повергает в апатию. Мне требуется встряска.

У меня появилось немного свободного времени, потому что мисс Уйди, сославшись на проливной дождь, отвергла мое приглашение к чаю, равно как и предложение прислать за нею экипаж («слишком высокая честь, не могу обременять вас»). Она не желает позволить мне стать ее другом. Если бы она знала, как это ранит меня, ее бы это убило, так что нет возможности дать ей это понять. Я «выше» ее по общественному положению, и поэтому мне не положено ничего, кроме обычной светской вежливости и официального обращения. Мне это дали понять, и мне приходится смириться.

Писем от Джеффри я больше не получала, но Кристи на днях он все-таки написал, а тот показал мне. Их полк пересек Черное море без происшествий еще во вторую неделю сентября, но из-за плохой погоды смогли высадиться только восемнадцатого. Двадцатого числа 50 тысяч английских, французских и турецких пехотинцев атаковали русских и одержали победу. Был захвачен какой-то холм, название которого я забыла. Вышла «чертовски славная мясорубка», хотя три тысячи британских солдат в ней погибли. Теперь его полк расквартирован под Балаклавой и готовится к следующей осаде, предположительно Севастополя.

Писания Джеффри всегда напоминают шифровки; о войне я гораздо больше знаю из газет, которые полны подробностей об этой битве, одновременно и славной, и ужасающей. Мне хотелось бы знать, как он там, как он себя чувствует, что он думает. Когда он уезжал, ему было значительно лучше, он бросил пить после той памятной ночи с Салли и прочими. Но он все равно болен. Он никогда не поправляется полностью. То, что ему вообще разрешили отправиться на войну в подобном состоянии, свидетельствует, на мой взгляд, не в пользу выдающегося ума высокого армейского начальства.

Уже шесть! Я, кажется, потеряла счет времени, а между тем нужно спешить. Сегодняшнее чтение начинается на полчаса раньше обычного. Так было решено на прошлой неделе: начав пораньше, мы сегодня же сможем закончить нашего «Копперфилда». Никто из моих слушателей не пожелал ждать захватывающей развязки целую неделю. Интересно, каким новым деликатесом сегодня угостит меня Кристи за нашим традиционным чаем после чтения? На прошлой неделе это был ягодный пирог – произведение мисс Джейн Люс; а еще раньше – своего рода самодельное суфле со шпинатом, изготовленное неистребимыми сестрами Суон. Я постоянно подтруниваю над его бесчисленными обожательницами женского пола, а он закатывает глаза. Это очень забавно.

– Так теперь у них, стало быть, все чин-чинарем, правда ведь? В общем, будут они жить-поживать, Дэвид и эта его Агнесс – аж на сердце тепло, ваше величество…

– Да, я тоже за них очень рада, – отвечала Энни, силясь сдержать смех. Ей приходилось слегка нагибаться, чтобы ее глаза были на одном уровне с глазами Трэнтера Фокса. Бравый корнуэлец едва ли был выше пяти футов. – Надеюсь увидеть вас через неделю, – сказала она, – когда мы начнем «Айвенго».

– Ну-у, я, пожалуй, не то чтобы в этом уверен покамест…

– О нет! Почему же?

– Не хочу никого обижать, ваша светлость, только мы можем начать хоть «Ивана Грозного», но мне оно будет интересно не иначе, как если читать станете вы.

Она не смогла сдержать хихиканье, а Трэнтер Фокс тихо заржал в ответ, довольный тем, что вызвал в ней столь бурный отклик. Он ухмылялся во весь свой щербатый рот, а его черные глаза сверкали, и вообще он был неотразим.

– Я польщена, – сказала Энни без тени насмешки.

Маленький шахтер нахально подмигнул, повернулся и направился к выходу. Он последним из слушателей покидал дом викария. Кристи стоял в дверях, устало улыбаясь прощальным выходкам Трэнтера. В конце концов тот исчез.

«Наконец-то мы одни», – подумала Энни, а вслух сказала:

– Ну, слава Богу, это закончилось. – Кристи ничего не ответил, и она поспешила объяснить: – Я шучу. Вы же знаете, Кристи, как я вам благодарна за то, что вы заставили меня проводить эти чтения. Не стану отрицать, для меня стало настоящей радостью нести, так сказать, светоч знаний. Вы знаете, что миссис Армстронг поменялась с Софи? Софи собирается в Эксетер на рождественские каникулы и не хочет прерывать свою книгу на середине.

Энни остановилась, не уверенная в том, что Кристи вообще ее слушает. Она и раньше заметила, что он весь вечер рассеян.

Она пересекла пустую комнату и подошла к нему. Он с монотонным лязгающим звуком машинально снова и снова открывал и закрывал дверную щеколду. На нем был его «черный балахон», потому что сюда он прибыл прямиком с отпевания в Принстауне. Его светлые волосы резко контрастировали с черным облачением, и Энни в который раз отметила, что во всей армии Господа Бога едва ли найдется другой такой же красивый солдат.

– Ну, что же? – лукаво спросила она. – Не перейти ли нам в другое помещение? Я умираю от любопытства, что же ваша последняя воздыхательница приготовила нам сегодня к чаю.

Но когда он поднял на нее глаза, их угрюмое выражение испугало ее.

– Сегодня неудачный день, – быстро проговорила она. – Это ничего, все в порядке.

Он по-прежнему не отвечал, но смотрел на нее с чувством, которое она не могла определить. Тут ей пришло в голову, что она никогда еще не просила его об этих еженедельных свиданиях наедине; она считала их чем-то само собой разумеющимся и сейчас была смущена.

– Вы устали… У вас был такой трудный день. Я тоже с ног валюсь. Мы можем и через неделю… Или нет… Я, собственно…