– Отличная мысль.

– Ладно. Доброе утро. Лили. Прелестно выглядишь. По крайней мере то, что мне видно, выглядит просто…

– Вон!

– Уже бегу!

Он весело подмигнул и закрыл за собою дверь. Дэвон обратился было к Лили, но вновь быстро повернулся, когда дверь опять распахнулась.

– Может, позавтракаем в деревне? Уайли с утра немного не в себе и не припас ничего…

– Вон отсюда, черт тебя дери! Убирайся!

– Что-то мы сегодня с утра не в духе, а? Клей засмеялся и снова закрыл дверь. Вскоре они услыхали его шаги, поднимающиеся по трапу. Дэвон обернулся к Лили.

– Болван, – пробормотал он, не сумев, однако, скрыть веселой искорки в глазах за сердитой гримасой. Лицо Лили побелело, как простыня.

– Что случилось? – бросился к ней Дэвон. – Лили, он тебя не видел, это просто…

– Дело не в этом.

Она знала, что ведет себя глупо, но ничего не могла с собой поделать. Когда руки Дэвона обвились вокруг нее. Лили прижалась к нему всем телом.

– Что, что случилось? – Тепло ее кожи воспламенило его кровь, но он сдержался, стараясь успокоить ее. – В чем дело? Скажи мне, любовь моя, – добавил Дэвон, видя, что она по-прежнему не отвечает.

– Мне страшно.

– Почему? Чего ты боишься? Лили знала, что он не успокоится, пока она не скажет ему.

– Трэйера.

– Ну уж нет!

Чтобы развеять ее страхи и убедить, что она в безопасности, Дэвон обнял ее покрепче и осторожно прижался к ней всем телом.

– Он тебя и пальцем не тронет. Я не позволю.

– Клей сказал, что ты можешь его арестовать. Это правда?

– Разумеется! Если он посмеет остаться где-то поблизости, его поймают, и я посажу его в тюрьму.

– Но если… Разве ты можешь его посадить?

– Запросто. Я же окружной судья [19]. Местный констебль уже предупрежден о его возможном появлении, и, если Трэйер подойдет к тебе ближе, чем на милю, его арестуют. Я передам его выездной сессии Бодминского суда. Богом клянусь, Лили, я добьюсь, чтобы его повесили.

Сперва она оцепенела, а потом ослабела и безжизненно повисла у него на руках.

– Лили?

Ее плечи тряслись, ему показалось, что она плачет.

– Дорогая, – прошептал он и отклонился, чтобы заглянуть ей в лицо.

Нет, она не плакала. Напротив, она смеялась. Но в се смехе слышались горечь и даже легкая истерическая нотка, встревожившая его.

– Так ты судья? – переспросила Лили.

– В нашем округе. Так что ты в безопасности, милая.

– В безопасности. О, Дэв!

Она покачала головой. Ее улыбка была пронизана сожалением.

– Лили, в чем дело?

– Ни в чем. Обними меня.

Лили заставила его обнять себя покрепче, и тепло его тела помогло ей успокоиться. Они поцеловались. Впоследствии Дэвон так и позабыл спросить, что она хотела рассказать ему о себе. Долгое время он совсем не вспоминал об этом.

Для Лили началась новая жизнь, представлявшая собой изматывающую нервы смесь радости и опасений, восторга и душевных мук. Она была счастлива, потому что Дэвон был ее любовником; но одновременно из-за этого проистекали и ее страдания. Их отношения становились простыми и ясными только по ночам. Кем она была для него, кем он был для нее… Когда их тела сплетались в объятиях, это не имело значения. Они были любовниками, и в эти часы их плоть, души и сердца пребывали в полной гармонии.

Но Лили чувствовала, что Дэвон в затруднении, он не знает, какое место отвести ей в своей жизни. Как и он, она сама не знала, в чем состоит ее новая роль. Она сказала ему, что не желает никакого “соглашения”, но как еще можно было назвать ту жизнь, что ей приходилось вести? Ведь она ела его хлеб и спала под его крышей, не платя ему ничем, кроме собственного тела!

Пока она была не в силах работать после болезни, ее безделье еще можно было как-то оправдать. Однако она выздоровела, и теперь ничто не мешало ей заняться работой по дому, только вот Дэвон едва не впадал в буйство при одном упоминании об этом. За неимением лучшего Лили пришлось взять на себя роль домашней портнихи. Она обшивала весь дом, включая хозяина и всю его многочисленную дворню, но это не облегчало мучительной тяжести, томившей ее душу. Целыми сутками она сидела в четырех стенах, ела прямо в спальне и почти не выходила наружу, занятая своим бесконечным рукоделием. В тех редких случаях, когда они встречались днем. Лили не знала, как ей обращаться к Дэвону, он же бывал с нею неизменно вежлив, но несколько замкнут и скован. Его отчужденность больно ранила ее и укрепляла в решимости держаться от него подальше… пока не наступала ночь. Тогда он опять приходил к ней и делал ее своей.

Как-то раз ей пришла в голову мысль вновь перебраться к Лауди в каморку на чердаке. Ответ Дэвона можно было с легкостью предсказать заранее: он отказался обсуждать и категорически запретил ей даже думать об этом. Но что за игру он с ней ведет? – спрашивала себя Лили. Самообольщаться было не в ее натуре. Хотя Дэвон больше не возвращался к мысли о денежном вознаграждении в обмен на ее милости, суть дела от этого не менялась. Лили прекрасно понимала значение слова “содержанка”. Лицемерие тоже было ей чуждо. Если в скором будущем положение не изменится, ей придется либо покинуть Даркстоун, либо смириться с тем, что – отвергнув поначалу подобное предложение с благородным негодованием – она в конце концов все-таки стала его любовницей.

Где же выход? Иногда ей казалось, что все наладится, если она наберется смелости и расскажет ему всю правду о себе. Ей хватило проницательности почувствовать, что его нежелание вступать в более близкие отношения с нею лишь отчасти связано с тем, что он видит в ней девушку из простонародья. Да, Дэвон все еще слепо и безрассудно верил, что женщины такого рода, женщины, подобные Мауре, по природе своей корыстны и бессердечны, что они используют мужчин, чтобы вырваться из своего окружения и подняться по общественной лестнице. Но неужели что-то на самом деле изменится, если она расскажет ему, что она дворянского рода, образованная, бедная, но порядочная девушка, что совсем не так давно она сама нанимала слуг? Лили полагала, что нет. Предубеждение Дэвона лежало глубже и Касалось всех женщин без исключения. Чем сильнее они затрагивали его чувства, тем скорее он стремился от них убежать.

К тому же она не могла сказать ему правду. Он же был окружным судьей! Какая злая шутка. Вполне возможно, что ее все еще разыскивают за кражу и нанесение телесных повреждений, а ее угораздило влюбиться в человека, который по долгу службы был бы обязан ее арестовать, если бы узнал об этом. До сих пор Лили не подозревала, что у Всевышнего столь извращенное чувство юмора.

Поэтому ей ничего иного не оставалось, как ждать. Может быть, скоро от кузена Сомса придет письмо с прощением. Или Дэвон влюбится в нее по-настоящему. Быть может, и то и другое случится прежде, чем его укоренившееся предубеждение разрушит хрупкую связь, возникшую между ними, или прежде, чем стыд вынудит ее покинуть Даркстоун.

… Стоял ненастный августовский день, мелкий, затяжной дождик, подхваченный теплым ветром, хлестал по стене дома, когда Лили вдруг услыхала цокот копыт и звон упряжи на усыпанной гравием подъездной аллее у себя под окном. Кареты редко появлялись в Даркстоуне: иногда в экипаже приезжал Фрэнсис Морган, но больше, пожалуй, никто. Устав от многочасового сидения за работой, Лили поднялась, отложила шитье и подошла к окну, чтобы взглянуть, кто приехал.

Это был не Фрэнсис Морган. На черной лакированной дверце экипажа красовался герб виконта Сэндауна, однако сам экипаж она, безусловно, видела впервые. Ливрейный лакей соскочил с запяток, распахнул дверцу и опустил складную лесенку. Показалась высокая, худощавая, уже довольно пожилая дама. Спускалась она с осторожностью, глядя себе под ноги, однако, достигнув благополучно земли, обернулась, чтобы дождаться своей спутницы. Тут Лили рассмотрела ее лицо и сразу догадалась, кто она такая, хотя никогда не видела ее раньше. Это была мать Дэвона, вдовствующая виконтесса Сэндаун.