– Это мальчик, правда? Я точно знаю, что мальчик!

– Да, это мальчик. Он прекрасен. Посмотри на него, Лили!

– О Боже.

Да, это был самый прекрасный малыш на свете! Мокрый, красный, он заорал во всю глотку, едва появившись на свет, и принялся энергично вырываться из рук Дэвона. Лили разглядывала с жадностью его маленькие пальчики, у него был прелестный носик и пухлые губки. Он дрыгал ножками, и на них тоже были пальчики, крошечные и круглые, как горошины. От темени до пят все в этом ребенке было бесподобно.

Лили протянула руку Дэвону, и он сжал ее. Она так устала, что почти не могла двигаться, но ее охватило неудержимое ликование. Ее пальцы тонули в его сильном и теплом пожатии, в его глазах она увидала отражение своего собственного восторга. Но больше всего ее изумило то, что он плакал, плакал открыто и без стеснения.

– О, Лили, – повторял Дэвон, качая головой и держа на руке своего новорожденного сына, – как он прекрасен! И точь-в-точь похож на меня!

К рассвету ливень, всю ночь хлеставший зубчатые обломки скал у подножия утеса, перешел в мелко сеющийся дождичек и наконец утих. Берег заволокло серым туманом, который скрадывал все очертания и делал перспективу неясной, но над морем, на самом горизонте, виднелись ослепительно белые облака. Еще выше одна за другой гасли звезды. День обещал быть хорошим.

Дэвон вдохнул терпкий запах морских водорослей и прибитых к берегу штормом обломков древесины. Ничего не было слышно, кроме тихих и мерных вздохов моря. На него нахлынули воспоминания об отце, беспорядочные, но неотвязные, как шум прибоя.

В памяти Дэвона хорошо сохранился образ отца. Эдвард Дарквелл был высоким, сильным и красивым мужчиной, но его темно-каштановые волосы поседели после сорока. Он был порывистым и щедрым, глубоко порядочным человеком, но его мятущаяся душа, разрываемая на части противоречивыми страстями, не знала покоя, а мучительные перепады настроения не давали ему надолго утешиться мирными радостями семейной жизни.

Дэвон всегда знал, что пошел характером в отца. Мать говорила, что он все принимает слишком близко к сердцу. Клей считал, что его старший брат, как и отец, привязан к морю, потому что оно приносит им “успокоение”. Теперь Дэвон знал, что их с отцом объединяет кое-что еще. Тридцать лет назад Эдвард совершил грех супружеской неверности. Последствия этой измены разрушили семью и привели к гибели двух человек, одним из которых оказался его собственный сын. Порой возмездие заставляло себя ждать, но оно было неотвратимо. За грехи отцов приходилось расплачиваться детям.

На востоке, позади острых зубцов скал, все еще полузатопленных приливом, в небе показался бледный краешек солнечного диска. Волны приобрели пурпурно-зсленоватый оттенок, удивительный “павлиний” цвет, свойственный морю только в Корнуолле и нигде больше. Дэвон прислонился головой к шершавой внешней стене пещеры, чувствуя, как его охватывает неодолимая усталость. За его спиной внутри пещеры Лили и ребенок все еще спали под теплым меховым одеялом. На мгновение он позволил себе увлечься сладкой мечтой о чуде. Ему хотелось удержать их обоих, прожить счастливую жизнь вместе с Лили и сыном. Но чудесный сон рассеялся, когда в душе Дэвона заговорил бесстрастный и неумолимый голос совести, напомнивший ему о старых счетах, о все еще неоплаченном долге. Неужели в награду за собственную глупость, за слепоту и жестокость, за черные дела можно ждать исполнения своего самого заветного желания? Нет, в том мире, где жил Дэвон, надеяться на это было бы чистейшим безумием.

Над пещерой взмыла в небо ранняя чайка. Последняя звезда погасла в лучах зари. Этим удивительным майским утром, в первый день жизни своего сына Дэвон понял, что все во Вселенной так же упорядочение, как смена приливов и отливов. Ни одно деяние не остается без последствий, и его собственная судьба предрешена. От нее не уйти. Он медленно разогнулся и встал, в последний раз бросил взгляд на выступающие из морской пены обломки скал у себя под ногами и начал подниматься по каменным ступеням обратно, во чрево пещеры, где смутно виднелся мерцающий огонек фонаря.

Лили проснулась с ощущением пустоты и тяжести в голове, но уже через минуту ее охватило радостное волнение, не менее сильное, чем ночью, словно и не было перерыва на сон. Открыв глаза, она увидала сидевшего к ней боком Дэвона. Не отрывая восторженного взгляда от личика спящего младенца, он качал на руках Чарли, закутанного в тонкий муслин и теплый бархат. Лили окликнула его по имени и протянула ему руку.

Он поднял голову. Восторг на его лице уступил место иному выражению, смысл которого она сразу не смогла уловить. Не отводя взгляда, Дэвон подошел к ней. Ребенок захныкал. Лили выжидательно протянула к нему руки, улыбаясь и чувствуя, как радость переполняет все ее существо. Но молчание затягивалось, ее улыбка угасла, и страх пронзил ей сердце ледяной иглой… как раз за миг до того, как Дэвон наклонился, передал ей младенца и отступил прочь.

Впервые в жизни взяв на руки сына, Лили тотчас же позабыла свои страхи, позабыла обо всем на свете, захваченная удивительным переживанием. Она уже обожала сына.

– Взгляни на него, Дэв! Нет, ты только посмотри! У него твои волосы. Подбородок, мне кажется, мой. Не знаю, чей это носик, но он чудесный!

Очарованная, Лили кончиком пальца коснулась носа ребенка, а потом сбросила меха, чтобы открыть грудь.

– Он уже проголодался! Да, мой маленький! Сейчас, сейчас! Вот так… Ты посмотри, он уже все умеет! Это так…

У нее не хватило слов, и она блаженно закрыла глаза. Чарли тем временем принялся мирно посасывать молоко из ее груди. Девять месяцев это крохотное существо обитало в ее утробе, а теперь она кормила его своим телом. Просто невероятно! Постигая великую гармонию природы. Лили не могла вдоволь налюбоваться совершенством дарованного ей чуда.

Чарли уснул прямо с открытым ртом, подняв к лицу сжатые в кулачки ручонки.

– Радость моя, – ворковала над ним Лили, целуя пушистую макушку.

Он крепко зажмурился, причмокнул губками и заснул еще крепче. Она поудобнее устроила его у себя на сгибе локтя и подоткнула муслиновую простынку.

– Начался отлив.

Лили подняла взгляд. Дэвон стоял в полумраке, там, куда не доставал теплый свет фонаря, и казался смутной, едва различимой тенью на фоне тьмы, сгущавшейся за его спиной.

– Который сейчас час, как ты думаешь?

– Ранний.

– Подойди поближе, Дэв, я тебя не вижу.

– Нас, наверное, искали всю ночь; перед рассветом я видел фонари на вершине утеса. Я сейчас поднимусь туда. Лили. Ты побудешь одна? Я скоро вернусь.

Она кивнула, вглядываясь в мутный сумрак.

– Но сначала я должен кое-что тебе сказать, – продолжал Дэвон.

Ей хотелось прикоснуться к нему, но он казался замкнутым и далеким.

– Я тебя не вижу, – повторила Лили. Он помедлил, но все-таки вошел в очерченный фонарем световой круг. Она приглашающим жестом похлопала по меховому одеялу рядом с собой. После странной, напряженной паузы Дэвон подошел ближе и сел рядом с нею. Лили чувствовала себя такой счастливой, такой довольной и умиротворенной, что его мрачная серьезность удивила ее.

– Я принял решение, – сказал Дэвон. Тревожное чувство заставило ее крепче прижать к себе младенца.

– Ты говоришь о Чарли? – спросила Лили, чувствуя, как кровь обжигающей волной приливает к лицу. Дэвон недоуменно нахмурился, и она пояснила:

– Я дала ему имя уже давным-давно. Так звали моего отца.

На мгновенье его глаза вспыхнули светом, он даже выдавил из себя слабую улыбку.

– Хорошее имя. Жаль, что я не был знаком с твоим отцом.

Решив оставить подробности на потом. Лили заставила себя задать главный вопрос:

– Так что за решение ты принял?

Дэвон ответил не сразу, и ее вновь охватил страх, а вслед за ним и гнев. Какая неслыханная жестокость: сообщить ей об этом прямо сейчас, когда она слишком слаба, чтобы оказать сопротивление, слишком…