Ее разбудил шум ливня, хлещущего струями по полузакрытым окнам. В комнате было сыро и полутемно. Лили стало холодно: ведь она спала совершенно нагая. Скомканная простыня сбилась у нее в ногах. Зябко поежившись, она села в постели. Дэвона не было рядом, обведя комнату полусонным взглядом. Лили обнаружила его у южного окна, выходящего на море. Одетый в коричневый камзол с жилетом и галстуком, он наблюдал за нею.

– Дэв, – прошептала она, улыбнувшись и мысленно спрашивая себя, давно ли он вот так смотрит на нее, стоя у окна.

– Уже светает.

– Да, – кивнула Лили.

Она была немного озадачена: его голос звучал как-то странно. Ей хотелось, чтобы он подошел и прикоснулся к ней.

– Пора, Лили.

– Пора?

– Пора тебе возвращаться в свою комнату.

– Вот как…

Она смотрела на него во все глаза, ни о чем не думая, но ей вдруг стало неловко из-за своей наготы. Кое-как расправив перекрученную и сбившуюся комом простыню, Лили натянула ее на себя. Кровь прихлынула к ее лицу жарким румянцем стыда.

– Ты хочешь, чтобы я… – Она замолкла и судорожно сглотнула. – Ты меня отсылаешь? Он насмешливо поднял брови в ответ.

– А чего ты ожидала?

– Ничего. Ничего.

В единый миг, подобный вспышке молнии, она поняла самое страшное, поняла все. Закутавшись в простыню, Лили выбралась из постели. Ее одежда смутным пятном белела на полу у дверей.

– Оставь меня на минутку, чтобы я могла одеться, – торопливо проговорила она.

– Ты что, стесняешься. Лили? Уж теперь-то какой в этом смысл?

– Смысла мало. Но я буду вам очень признательна, если вы выйдете.

Он небрежно пожал плечами и вышел. Как только дверь за ним закрылась. Лили рухнула на кровать. Слезы душили ее, она ощущала их повсюду – в носу, в горле, в груди, – только не в глазах. Глаза были совершенно сухими. Жалкая, презренная дура! Какое безумие ее поразило, какая чудовищная, невообразимая слепота! О Боже! Об этом даже подумать страшно. Нет-нет, она не станет думать об этом прямо сейчас – так и умереть можно! Позже, когда она останется одна, у нее будет сколько угодно времени для размышлений. Шатаясь, Лили поднялась с постели и неловкими, угловатыми движениями натянула на себя одежду. Онемевшие пальцы плохо слушались ее. В последнюю очередь она натянула чепец, запихнув под него волосы и стараясь не вспоминать, что он говорил, когда снимал его. Случайно бросив взгляд в зеркало, она увидела себя: белую, как мел, и жалкую в своем бесслезном горе.

Лили отшатнулась прочь от зеркала, но въевшийся в память образ вызвал у нее вспышку гнева. Расправив плечи и высоко держа голову, она открыла дверь.

Дэвон стоял, прислонившись к противоположной стене и сунув руки в карманы. Вид у него был скучающий, и она поняла, что он не собирается хотя бы для виду проявлять к ней нежность, утешать ее ласковыми словами, поцелуями или фальшивыми обещаниями. Присыпанные пеплом угли в ее сердце вспыхнули ярким пламенем. В эту минуту она возненавидела его.

– Мы не обговорили сумму заранее, – начал Дэвон, вытаскивая руку из кармана сюртука. – Столько я тебе должен?

Этого он сказать не мог, наверное, она ослышалась. Лили и глазам своим не поверила, когда увидала у него в руках сложенную вдвое пачку банкнот. Собственное тело показалось ей в эту минуту как будто стеклянным, готовым вот-вот рассыпаться на кусочки.

– Дэвон! Вы… – только теперь до нее наконец дошло. – Вы думаете, что это я украла у вас четырнадцать фунтов! – Никакое другое объяснение просто не укладывалось у нее в голове. – Но раз так… Как вы могли ко мне прикоснуться?

– Ну, это было нетрудно. – Улыбка, игравшая на губах у Дэвона, не согрела плотной и непроницаемой бирюзы его глаз.

Лили попятилась. Краска выступила пятнами на ее бледных щеках, словно он надавал ей пощечин.

– Ублюдок, – прошептала она почти беззвучно.

– Возьми деньги, милая. И другой награды от меня не жди. Это все.

– Нет, это не все, – тихо возразила Лили, продолжая отступать. – Есть еще и позор. Вы сполна наградили меня позором.

Она повернулась спиной, демонстративно не замечая его протянутой руки, и бросилась бежать.

– Ну и жарища, – простонала Лауди, откинув со взмокшего лба густую прядь волос. – Ну зачем эта старая жаба заставила нас выбивать ковры сейчас, а не в конце августа? Только из вредности! – пояснила она, увидев, что Лили медлит с ответом. – Злоба из нее так и брызжет. Ты это знаешь, и все знают. Она пострашней гадюки будет! Да лучше с волком повстречаться нос к носу, чем повернуться к ней спиной хоть на минутку!

Слушая вполуха, Лили что-то рассеянно хмыкнула в знак согласия. Жара была нестерпимой. Им не удалось начать работу в час утренней прохлады, пока солнце еще не вылезло из-за высоких труб на западной стороне особняка; сейчас оно сухими волнами беспощадно изливало на них свой жар, не смягченный даже легчайшим дуновением ветерка. Лили откинулась и села на корточки, вытирая с лица пот тыльной стороной руки. Внезапно накатившая дурнота заставила ее побледнеть. Ей приходилось, стоя на четвереньках, щеткой втирать высушенные чайные листья в ковер с цветочным рисунком, разложенный на газоне возле подвальных окон, отчего колени у нее болели, а спина и руки ныли от напряжения. Лауди тем временем выбивала пыль из другого ковра, перекинутого через веревку. Теперь она тоже решила передохнуть.

– Говорите что хотите, мисс Постная Рожа, да только ни одна душа в доме не думает, будто это вы украли деньги у старой ведьмы. Спросите сами, если мне не верите.

– Не стану я у них спрашивать, – устало возразила Лили. – К тому же ты ошибаешься, Лауди. Они меня не знают, почему же они должны мне доверять?

– А вот и спроси у них! Стрингер сказал, что ты не брала, а повариха говорит…

– Оставим этот разговор. Теперь уже все равно.

– Тьфу! – в сердцах сплюнула Лауди. Запах разогретой солнцем шерсти и чайных листьев душил Лили, вызывая тошноту. Сидя на земле, она тупо проследила взглядом за каплей пота, упавшей на бессильно опущенную руку. Лауди продолжала болтать о миссис Хау, о переводе Доркас из поломоек в посудомойки, о Гэйлине Маклифе и о собрании методистов [15], на которое он ее пригласил. Ее речь через неравные Промежутки прерывалась шлепаньем железного прута о ковер. Лили рассеянно прислушивалась, закрыв глаза, и вдруг едва не подскочила, словно прутом огрели ее самое. Она взглянула на Лауди, не дыша, застыв в изумлении, к которому примешивались ужас и надежда.

– А я и говорю: “Может, пойду, а может, и нет, мистер Маклиф. Загляну-ка я сперва в свою записную книжку: а ну как это и есть мой выходной”. – Весело хихикнув, Лауди выбила из ковра новое облачко пыли. – Погляжу-ка я в записную книжку: может, это и правда мой выходной, – повторила она, упиваясь собственной шуткой. – А может, ты тоже хочешь пойти? – вдруг спохватилась Лауди. – Тебе полезно проветриться, ей-богу. Лили. Проповедь будет в следующее воскресенье в Труро, на Монетном дворе.

Голос Лили от волнения прозвучал как скрип несмазанной двери:

– Как, ты говоришь, зовут проповедника, а, Лауди?

– Преподобный Соме из Эксетера. Гэйлин говорит, так было написано на доске объявлений в Тревите. А ты когда-нибудь была на собрании методистов? Нет? Вот черт, им это может не понравиться. Как-то раз…

– Ты уверена, что Соме?

– Угу, Роджер Соме. Моя подружка Сара из приюта (она теперь живет в Лонстоне), так вот, она видела его в Редруте еще в том году. Так она говорит: его послушать – сразу поджилки затрясутся. А я – ну просто обожаю проповедников. Такое мне видение бывает, будто бы Бог и дьявол дерутся за мою душу, а я все никак не могу решить, кому из них ее отдать. Ну что, Лили, хочешь пойти с нами?

– Что? Нет, Лауди, я не могу.