Дэвон запустил пальцы себе в волосы, разлохматив при этом аккуратно заплетенную косичку. Он с досадой сорвал тонкую бархатную ленточку и бросил ее на стол. Все раздражало его в этот день. Жара виновата, это из-за нее ему никак не удается сосредоточиться на списке арендаторов, твердил он себе, угрюмо уставившись на столбик цифр, которые вот уже пять минут безуспешно пытался сложить. Зря он вообще утруждал себя: обычно счетами арендаторов занимался Кобб, и можно было по пальцам одной руки сосчитать те случаи, когда хозяину удавалось поймать своего управляющего на какой-нибудь ошибке. И все же лучше сидеть здесь в одиночестве, бессмысленно тасуя цифры на странице гроссбуха, чем выйти наружу и вновь наброситься на служащих с бранью. Дэвон привык гордиться своим самообладанием, и ему трудно было примириться с внезапно свалившейся на него неспособностью сдерживать раздражение.

Беспокойный рокот моря заглушал все остальные звуки, однако какое-то неясное ощущение заставило его поднять голову, откинув со лба завесу прямых темно-каштановых волос. Лили предстала перед ним черным силуэтом на фоне ослепительного сияния дня, но он узнал ее тотчас же, и его сердце невольно ускорило свой бег в радостном ожидании. Она в нерешительности застыла на пороге. Дэвон едва не сломал перо пополам, но усилием воли заставил себя тихонько положить его на стол. Высокая, стройная, гибкая, как ивовый прут, она робко сделала шаг ему навстречу.

Лили едва различала его во внезапно наступившей полутьме. Он сидел за своим заваленным бумагами столом, в точности как она и ожидала. Несмотря на жару, на нем был черный камзол, выглядевший особенно мрачно в сочетании с белоснежным кружевом рубашки. Когда ее глаза немного привыкли к полумраку, Лили заметила, что он смотрит на нее терпеливо и спокойно, немного сурово. Никогда в жизни ей не приходилось сталкиваться с судьями, но Дэвон в эту минуту показался ей похожим на судью. Что ж, прекрасно. Все идет отлично, твердила она себе. Вот если бы в его взгляде промелькнуло хоть отдаленное воспоминание о том, что когда-то, тысячу лет назад, они были любовниками, лежали в постели обнаженные, сплетаясь в объятиях, стеная и хохоча от счастья, – тогда она наверняка струсила бы и убежала, не сказав ни слова. Но почему же его безразличие ранит ее так больно?

Девушка откашлялась и заставила себя сделать еще шаг вперед.

– Прошу прощения за беспокойство, но я должна сказать вам что-то важное. Насчет миссис Хау.

Он и сам не знал, что он ждал, но уж только не разговора о миссис Хау. Ему пришлось откинуться на спинку кресла – столь сильна была обрушившаяся на него волна разочарования.

– Миссис Хау? – переспросил Дэвон, рассеянно пропуская бородку пера между пальцев. – Интересно, что именно ты можешь мне сообщить о моей экономке?

Заслышав покровительственно-насмешливые нотки в его голосе. Лили решительно выпрямилась.

– Вы, видимо, не знаете, что она собой представляет. Вы не можете это знать, иначе вы не стали бы ее держать.

Ей пришлось остановиться и перевести дух: она вовсе не это собиралась сказать.

– В самом деле? А что она такого натворила? Глядя на тебя. Лили, я сказал бы, что она заставила тебя прыгнуть в колодец за упушенным ведром.

Он провел пером по застывшим в напряженной улыбке губам, небрежно оглядывая ее взмокшее, изжеванное платье и ветхий фартук. Щеки девушки, и без того раскрасневшиеся, вспыхнули багрянцем от смущения. Сердитым движением она отбросила назад выбившуюся из-под чепца прядь непокорных волос.

– Ничего она мне не сделала, речь идет о Лауди. Миссис Хау ее ударила! Девон нахмурился.

– За что? Что наделала эта девчонка?

– Ничего!

– Совсем-совсем ничего? Да будет тебе. Лили. Неужели она совсем ничего не сделала?

– Она прервала работу на жарком солнце, чтобы попить воды. – Лили очень хотелось бы ограничиться этим, но она не могла заставить себя солгать. – И еще она у она взяла яблоко из кухонной кладовой.

– Украла?

– Всего лишь яблоко – Понятно. И чего же ты хочешь от меня? Лили беспомощно развела руками: ее все больше охватывало чувство безнадежности.

– Сделайте что-нибудь!

– Что именно?

Дэвин откинулся в кресле и скрестил руки на груди Невольно возникшее желание объясниться с нею раздосадовало его, поэтому его голос зазвучал грубо и сердито.

– Миссис Хау работает у меня четыре года, и за это время у меня не было к ней никаких претензий. Я передал бразды правления своим домашним хозяйством ей в руки и с тех пор ни во что не вмешиваюсь. Мы друг другу не мешаем…

– Я просто ушам своим не верю, – перебила Лили, в негодовании забыв о страхе и почтительности. – Говорю же вам, она ударила Лауди. Ударила до крови. И Лауди не первая и не единственная. Вы готовы смотреть на это сквозь пальцы?

– Это зависит от обстоятельств, – ответил он ледяным тоном.

– От каких? От каких таких обстоятельств это может зависеть?

– Например, от того, говоришь ли ты правду.

– А зачем мне лгать? – возмутилась Лили. – Послушайте, это действительно важно…

– Зачем тебе лгать? Этого я не знаю. Но я не верю, что моя домоправительница могла кого бы то ни было ударить за украденное яблоко.

– Она это сделала, клянусь вам! А вы не хотите и пальцем пошевелить!

– Я поступлю по справедливости. Злоупотреблений в своем доме я не потерплю. – Он побелел от гнева, заслышав ее смех, полный недоверия и сарказма. – Но если окажется, что ты солгала, мы оба знаем, что это уже не в первый раз.

Лили закрыла рот: удар попал точно в цель.

Дэвон злорадно усмехнулся.

– Как я погляжу, на это у тебя нет ответа. Минута прошла в молчании.

– Я поговорю с миссис Хау, – сквозь зубы уступил он.

– Нет! – возразила Лили, собираясь с силами. -Поговорите с Лауди. Ради всего святого! Она расскажет вам всю пр…

– Довольно! – Внутренне признавая ее правоту, он разозлился еще больше- Как я уже сказал, это не мое дело. Не желаю иметь ничего общего с.

Лили не заплакала, не отвела глаз, но какая-то странная тусклая пелена затянула ее взгляд словно куриной слепотой. Непроизнесенное слово повисло между ними, пока наконец она не договорила за него:

– … прислугой. Дэвон поднялся.

– Лили, – начал он, понятия не имея, что говорить дальше. Впрочем, оказалось, что это не важно: она повернулась на носках и убежала через балконную дверь, растворилась в ярком блеске дня прежде, чем он успел сказать еще хоть слово.

Выходя из-за стола, он ударился коленом об острый угол и в сердцах с проклятьем пнул сапогом резную дубовую тумбу.

– Так его! Покажи этому сукину сыну, что играть надо честно, без подножек.

Дэвон обернулся. Его суровое лицо расплылось в радостной улыбке.

– Клей! Ах ты, чертов ублюдок! Слава Богу, наконец-то!

Они сошлись на середине комнаты. Не обращая внимания на протянутую руку Дэвона, Клей восторженно обнял брата и приветственно хлопнул его по спине. Дэвон поморщился и крякнул от боли. Клей отскочил.

– О Боже, Дэв, что случилось? Тебе больно?

– Да нет, все в порядке.

– Я же вижу, что что-то не так.

– Царапина. Все уже зажило.

Дэвон злился на себя за слабость: ведь стараясь свести на нет последствия безумной выходки Клея, чтобы пощадить его дурацкие чувства, он действовал вопреки своим же собственным намерениям, хотя с самого начала твердо обещал себе, что уж на этот раз выскажет младшему братцу все, что накипело.

– Что у тебя с плечом?

– Оно уже зажило и дает о себе знать только при встрече с каким-нибудь косолапым медведем. – Тут Дэвон решил объяснить все толком. – Один из офицеров конного отряда из Фальмута зацепил меня штыком. Но я отправил его отдыхать, – добавил он без ложной скромности. – Мне многое надо тебе рассказать, паршивый сукин сын.

Голубые глаза Клея заискрились.

– Нет, ты сперва меня послушай! – Он так горел желанием поделиться своими секретами, но тут же жалобно скривил губы. – Все дело в том, что я не могу тебе ничего рассказать. Ты же не хочешь ничего знать!