– Кажется, это твой праздник, – злорадно произнес фермер. – Ты разве не знала о нем?

Она мрачно, не глядя на Ришара, ответила ему:

– Я ему говорила не приходить.

– Он думал покрасоваться!

Ришар подошел к Жанни и поприветствовал ее. Но она, казалось, его не услышала и не увидела протянутой руки. А фермер, возмущенно пожимая плечами, сказал:

– Конечно, можно отупеть, но до такого! Да он совсем ослеп!

Я увидел, как Ришар внезапно побледнел; его взгляд перескакивал с девушки на фермера, возвращался к Жанни, останавливался; на его длинном скуластом лице отразились эти терзания…

– Да оставь ты их! – шикнула жена фермера.

– Лучше будет, если ты вернешься к своим делам.

– Я ухожу! Достаточно насмотрелся на сегодня. Хоть в альманах помещай. Развлекайся, моя девочка; это ненадолго, и ты это лучше меня знаешь.

– Ну что ж, что касается «мая», – промолвил Брюно, пока фермер шел к хлеву, – можно сказать, что с этим все в порядке!

В глубине кухни, на плите, запела вода в одном из чайников.

– Жанни, – начал было Ришар сдавленным голосом…

Но она вскинула голову, как будто бросая ему вызов, и, выйдя из дома, направилась к одному из сараев.

Что до меня, то у меня было одно желание, одна потребность: бежать из этих мест, где все, что ни видишь и ни слышишь, оборачивается дурной насмешкой. Я отошел к нашей повозке и растянулся на сене. В нескольких шагах от меня Ришар догнал девушку и снова окликнул ее. Она раздраженно обернулась.

– Вы разве не удовлетворены? – спросила она.

– Я же вас предупреждала.

– А я, Жанни, я вам сказал, что вы можете рассчитывать на меня, что бы ни случилось.

Она долго на него смотрела; можно было подумать, что она пыталась прочесть в его глазах что-то и не решалась, пока еще в этом сомневаясь.

– Вы не знаете, что говорите, – прошептала она. Она хотела уйти; он задержал ее за руку:

– Скажите честно: разве я не был всегда вашим другом?

Она покачала головой и по-прежнему недоверчиво проговорила:

– Но вы не знаете…

– А если я догадываюсь, Жанни?

Он говорил с ней долго, неуверенно, то запинаясь, то пылко, пытаясь вывернуть наизнанку самого себя. Но мне кажется, я не сумею передать его слова.

– О! Поверьте… – говорил он, – все выглядит так, как будто я думаю только о вас; но прежде всего я думаю о себе.

И он напомнил ей, как когда-то они познакомились, их встречи, разговоры – свои самые лучшие воспоминания. Они прекрасно ладили друг с другом, он и не желал большего. Он говорил себе, что позже, повзрослев, она уступит, может быть, другу детства. Но она была свободна; и ему было нужно прежде всего, чтобы она по-прежнему доверяла ему, чтобы она была счастлива или, на худой конец, как можно менее несчастлива и чтобы он это чувствовал.

– Вот видите, Жанни, – сказал он с обожанием, – вы мне уже столько дали, не подозревая о том, что вы можете просить о чем угодно.

Опустив руки и немного ссутулившись, Жанни слушала его не двигаясь, не сводя глаз с одного из углов двора. Когда он замолчал, она какое-то мгновение, казалось, продолжала слушать его; потом резким движением она положила руки на плечи юноши и, приподнявшись на цыпочки, подставила щеку.

– Поцелуемся, – сказала она, – потому что сегодня праздник.

За нами грянула танцевальная мелодия. «Май», верхушка которого была разукрашена розовыми и белыми лентами, полоскавшимися на утреннем ветру, стоял напротив стены. А на пороге дома два музыканта славили «май» и принявшую его девушку, девушку года, подругу призывников, Жанни из Морона. Было ли это только для того, чтобы сгладить впечатление от неприятного приема? Никогда раньше, как мне показалось, наши музыканты не играли так усердно и торжественно. Ришар, стоя к ним вполоборота, изредка украдкой поглядывал и на девушку: доверчивый и трогательный взгляд его превращал эту чествующую серенаду в настоящий триумф. А она сначала была как будто озадачена; потом мне показалось, что она разрывается между горем и льстивым призывом танца. Внезапно она закрыла руками лицо и убежала за сараи.

Взлетела к небу последняя нота.

– Вот так, – заключил Брюно, покачивая инструментом.

По приглашению жены фермера призывники вошли на кухню. Я остался один сидеть на повозке. Был еще не разгар дня, а самый чистый утренний час. В кронах деревьев дрожал позолоченный воздух. Голуби, сидевшие на поросшей мхом черепице, ворковали о своих радостях. Как устоять перед этими звуками? Я направился к саду, за дом.

Хватило одной ослепительной недели, чтобы распустились и опали все цветы фруктового сада. Ветки терялись под листвой, а земля была усыпана розовыми и белыми, как ленточки «мая», лепестками. В глубине сада одно-единственное персиковое дерево вытягивало рядом с ульем свои тонкие коралловые веточки. Под тенью деревьев было свежей, она еще хранила воспоминание о прохладе ночи; шаг в сторону, и теплый свет заставлял меня моргать. Луна еще мерцала над лесом, уже заметно потускнев и растворяясь в голубом небе, может быть, уже и не такая страшная, но еще четко были различимы очертания ее мертвенного лика.

Я услышал чьи-то шаги, ко мне подошла Жанни.

– Они уже вошли? – спросила она меня.

Она не казалась больше расстроенной; ее глаза, жесты, даже голос оживились. Как бы это поточнее сказать? Она сохранила ту же униженную манеру держаться, но в нее она сумела вложить неожиданную грациозность.

– Ты никогда раньше здесь не был? – продолжила она.

– Никогда.

– Ты бы сделал лучше, если бы не приходил…

Но тут же поправилась:

– Да нет, ты хорошо поступил, и я рада видеть тебя сегодня, особенно сегодня. Послушай…

Она наклонилась, сорвала маргаритку и помяла ее пальцами.

– Послушай, – сказала она наконец торопливо. – Мне нужно тебя попросить кое о чем, об одной важной вещи; да, о настоящей услуге… Тогда, в тот день, когда вы видели меня там, на выгоне… да, в пустыне, как вы говорите, в пустыне… я была не одна. Ты ведь знал об этом, ведь так?

– Да.

– Да, ну вот, я хотела бы, чтобы ты сходил и отыскал его, этого молодого человека…

– Жан-Клода?

– Жан-Клода. А! Ты знаешь его имя! И ты знаешь, где он живет – в замке, у своей кузины. Нужно, чтобы ты с ним увиделся наедине, не перед дамами, ты понимаешь? Ты ему скажешь… Что ты должен ему сказать?! Ты ему скажешь, что нужно, чтобы он повидался со мной еще раз, только один раз, но что это просто необходимо, ты меня слушаешь? Что ему нечего бояться, слушай внимательно, что я ни о чем не буду его просить, что он будет свободен, но мне необходимо его увидеть, хотя бы на четверть часа. Он не может мне в этом отказать. Это все, о чем я прошу. Ты ему скажешь, что завтра я буду на выгоне, как в прошлый раз, завтра, до полудня, и что я буду его ждать, и пусть он придет!

Со двора до нас долетел голос Ришара, который звал меня.

– Тебя зовут. Да, да, подожди, сейчас ты уйдешь. Послушай еще. Ты ему скажешь, что я хотела ему написать, что я пыталась это сделать десять раз, но не смогла, и потом мне было страшно, что его кузина увидит письмо. Нет, не говори этого.

Вновь раздался призыв Ришара, ближе к нам, в голосе его слышалось беспокойство; и девушка бросила в сторону дома гневный взгляд.

– Я ничего не забыла? Ты все понял, все запомнил? Что ты ему скажешь? Повтори, прошу тебя.

Пока я повторял ее слова, она кивала головой и помахивала рукой, как будто произносила их снова сама, как будто следовала за каждой фразой.

– Да, – приговаривала она, – да, все верно… А! – добавила она резко, – если он тебя спросит, а он может тебя спросить, как у меня дела, ты ему скажешь, что у меня все хорошо, только я хочу повидать его на минутку. Теперь иди, быстренько. Я не могу выразить, как я тебе благодарна.

Она взяла мою голову руками и приблизила к своему лицу, и я подумал, краснея от стыда, что она меня тоже поцелует. Но нет, может быть, она не решилась; я просто почувствовал, как ее слеза стекает по моей щеке – это было самым нежным вознаграждением, которое она могла мне дать. Бегом я возвратился к повозке.