Внезапно нагрянула весна; это был другой мир. Не прошло и недели, а все сады были в цвету. По правде говоря, мне кажется, я никогда не видел такой ранней буйной весны. В деревне все поменялось: другими стали дома, животные, сами люди, относившиеся с недоверием к ярко-голубому небу, не по-весеннему жаркому солнцу, к этим роскошным, пронзительно-ярким денькам. Проснувшись, мы произносили: "Ну нет, невозможно, чтобы было, как вчера", но за ставнями, притаившись и продолжая свое безумное существование, нас ждала весна еще более острая, страстная, яркая… Хлопнув ставнями, я высунулся в окно – по улице текла золотая река! Тонкая дымка поднималась от садов, принося себя в жертву новому дню. Птиц не было видно, но какой шум они устроили под крышей и на деревьях! На другой стороне улицы девушка качала ручку колонки, затем, опершись на чугунную тумбу – рука на бедре, блестящие глаза, чуть распахнувшийся халат, – девушка встала неподвижно, объятая свежестью льющейся воды и нарождающейся теплотой воздуха; вода лилась через край уже полного ведра, и гогочущие гуси бежали к этому ручейку.

А природа вокруг деревни! Однажды утром мы с Баско спустились со стороны садов в долину. Без какой-либо цели – только идти и наслаждаться природой. Справа от нас штурмовала склон кавалькада молодых яблонь в дымке только что распустившихся листьев и цветов. Все, пришло в движение: повсюду пятна ярко-зеленого цвета переиначивали, ломали линии и план привычного нам пейзажа. Черноватые мокрые стволы фруктовых деревьев, набухшие, как надувные игрушки, выделялись на фоне леса. На горизонте – желтый от цветов рапса, круглый и твердый – холм казался вызывающе ярким.

Было еще очень свежо, но уже слышно было, как жужжат пчелы, и солнечный свет дрожал над полями.

– Так можно обойти весь мир.

– Но не везде будет весна.

– А надо ее все время догонять; так мы увидим весну каждой страны.

Ну да, может статься, это когда-нибудь произойдет. А нам было достаточно этой весны, очарование которой было бесконечно. Спустившись с холма, мы пошли по проселочной дороге; по пастбищам и ивняку она привела нас на выгон. Было утро; мы и не надеялись увидеть Жанни. Одни в нашей пустыне, мы могли бы провести время в свое удовольствие.

Одни! Как только мы подошли к дому, до нас долетел звук голоса. Он, правда, был приглушен. На цыпочках мы обошли дом, чтобы проскользнуть в пристройку. В ее глубине Баско присел на корточки, прижавшись глазом к щели в двери, выходившей на кухню. Я молча ждал в нескольких шагах от него. И когда наконец с блестящими от возбуждения глазами и зазывным видом он позвал меня поближе, не знаю почему к ожиданию близкого удовольствия примешался страх. В свою очередь и я приник к щели. В полумраке комнаты увидел Жанни рядом с молодым человеком, которого я не знал.

– Это тот, с рождественской недели, – прошептал Баско, – тот, что приезжал в замок на каникулы.

Они сидели чуть в стороне от камина, на скамейке. В углу за ними на соломенной кровати лежало пальто.

– Надо убираться отсюда, – прошептал я. – Они догадаются, что мы здесь.

– Тогда прикуси язык. Лучше слушай; это того стоит.

Жанни говорила. Бог знает как она сумела так быстро перемениться; но такого голоса: страстного и робкого, томно-тягучего и порывистого, обнаженного голоса – и счастье, и смущение в нем – такого мы еще не слышали.

– Я прекрасно знала, – говорила Жанни, – что вы заняты вашей учебой и вашими родителями, друзьями. Жизнь в Париже, должно быть, такая бурная! Да, это я знала и твердила, как урок; но я ждала, почтальон нечасто приходит в Морон, но я старалась встретить его первой. Я даже не решалась спросить, нет ли мне чего-нибудь. Я ему просто говорила: "Что новенького?"

Она взяла в свои руки ладонь юноши:

– Скажи, Жан-Клод, ты что, не мог черкнуть мне словечко?

– Ну а если бы твои увидели письмо?

– Было бы очень плохо! А потом, ты знаешь, по-моему, они что-то подозревают. На Рождество, когда я пришла так поздно… ну не то что поздно, а утром… скажи, ты помнишь?.. Ну вот! Так фермер мне сцену закатил, ну и крику было! Я думала, он меня выставит за дверь.

– А ты говоришь…

– Но, Жан-Клод, я думаю только об одном…

Жанни, обняв юношу, прижалась щекой к его груди; он улыбнулся и легонько погладил ее по волосам. Я рассмотрел получше лицо молодого человека: красивое мужественное лицо с правильными чертами, разве только рот казался безвольным. Под черными, зачесанными назад волосами – открытый высокий лоб, взгляд небрежный и твердый. Он говорил уверенным тоном, в котором снисходительность смешивалась с благосклонностью. Он прикоснулся губами к затылку девушки; затем, освободившись, сказал:

– Я тебе обещал вернуться к Пасхе. Ты что, мне не верила?

– Да нет же, я верила. Что бы я делала, если бы это было не так? – Она повернула голову. – Но это так долго, Жан-Клод, так долго, вы себе не представляете. А если бы вы заболели!..

– А если бы со мной произошел несчастный случай?..

– Вы издеваетесь, негодник. Несчастный случай… Послушайте, достаточно мне открыть газету в воскресенье: такого там полно. Ну конечно, это не парижская газета… Ну и… – произнесла она тихо.

– Ну и?..

Она покачала головой.

– Что еще происходит в голове нашей малышки?

– Невеселые вещи!

– Спорю, что догадаюсь.

Она устремила на него пристыженно-лукавый детский взгляд.

– Мы тут себе представляли, – продолжил молодой человек, – что в Париже я забыл Жанни, что я вижу столько красивых дам, что моя маленькая дикарка не в счет. Что, разве не так?

– Так.

– Глупыш! И ты по-прежнему так думаешь?

– Нет, уже нет, – прошептала она, попыталась улыбнуться, но улыбка тут же исчезла.

– Ну все-таки есть же чуть-чуть?

– О! Жан-Клод, Жан-Клод! – сказала она, взяв опять его руку в свои и устремив на него свой пылкий взгляд. – Я знаю все, что нас разделяет, все, что против меня. Ты здесь, я держу твою руку, и в это мгновение… Я с трудом в это верю. А скоро, когда ты уже уйдешь и я останусь одна, я буду говорить себе: "А так ли это?" И так будет, пока ты не вернешься. Можно меня понять, Жан-Клод. Я тебя так сильно, так долго ждала!..

Молодой человек поднялся.

– Ты уходишь?! воскликнула она.

– Да нет, – сказал он, прислонившись к каминной полке. – Я устал сидеть.

Мне показалось, что тень пробежала по лицу девушки, но она продолжила:

– Пойми меня – мы встретились случайно, на каникулах. Ты вернулся в Париж, к своей жизни; а я, моя жизнь стали для тебя приятным сновидением. О, я не жалуюсь, я никогда ничего такого… такого красивого, нового не знала. Кажется, что меня подменили. Ты меня понимаешь, скажи?

– Ну да.

– И вот я себя спрашивала: "Что он сейчас делает? Вспоминает ли еще обо мне?" Шел снег, нескончаемый снег, потом дождь, и наконец-то, наконец-то первые весенние деньки, которые предвещали Пасху, дни, когда я могла уже выходить. Я их считала, эти дни; Пасха так поздно в этом году! И с каждым днем становилось на день меньше до нашей встречи; но и на день больше с того момента, как ты меня оставил, еще одним днем воспоминаний о тебе; ну разве ты не мог, в конце концов, забыть меня? Я тебе еще не надоела, Жан-Клод?

Он завел свои наручные часы.

– Да нет, – удивленно откликнулся он.

И обнадеженная Жанни продолжила:

– И все-таки…

– И все-таки?

– О! И все-таки я ждала тебя. Даже в самые плохие дни, когда я была полна черных мыслей, почти поддавшись унынию, я чувствовала вот здесь что-то, что говорило: "Он вернется".

– Ну вот, ты видишь, я вернулся.

– Ты вернулся, да.

Она повторила шепотом:

– Вернулся.

Потом протянула руки:

– Жан-Клод?

– Да?

– Пойди, присядь на чуть-чуть, поговори со мной. Так хорошо, когда мы рядом.

Когда он устроился рядом с ней, она опять заговорила: