Корова потерлась мордой о дверной косяк и тихо промычала. Комната уже наполнилась сумерками, с выгона поднимался влажный теплый воздух.

– Пора возвращаться: животные могут замерзнуть.

– Если вы хотите, я могу помочь вам отогнать их назад, на ферму, – вызвался Ришар.

– О! Они знают дорогу, да и я тоже.

Она держалась в тени, вполоборота к нам, но нам показалось, что она уходит отсюда не без сожаления, что наполнило всех троих необычайной радостью. Она поинтересовалась, придем ли мы на выгон в следующий четверг. Хороший вопрос! Жанни вроде бы не обращалась к Ришару, но он протянул руку: – Итак, до скорого?

Она ушла, не ответив, и мы вернулись в деревню. Долго еще в ушах у нас стоял топот стада в лесу, а иногда чистый журящий или ласкающий голос, который, казалось, уже так давно нам знаком.

Маленькая сухонькая седая женщина с острым взглядом, презрительно поджатыми губами и властным подбородком, с тщательно причесанными на пробор волосами, в высоких дамских ботинках, очень аккуратно одетая, однако без излишнего кокетства – вот портрет Колетт Блезон, вдовы Блезон – матери Ришара; мог ли кто-нибудь из незнакомых с ней сказать, что этот ласковый, большой и нескладный юноша – ее сын? Она, казалось, сама больше других удивлялась, глядя на него. Тревожась и волнуясь по пустякам, она не переставала следить за ним; когда он куда-нибудь уезжал, хоть и ненадолго, она беспокоилась и готовилась к худшему. А Ришар? Где он находил столько терпения и внимания? Дети в нашей деревне не жаловали своих родителей особым почтением, и для меня всегда было удивительно наблюдать отношение Ришара к матери. Уходя или возвращаясь, он обнимал ее: "Мамочка…"; выше ее на голову, иногда он обращался с ней как старший брат и восхищался ее почти детской хрупкостью. Она сопротивлялась, смущенно и натянуто улыбаясь: "Ради бога! Да отпустишь ты меня наконец?" – слегка раздраженная, но и безмерно счастливая.

К ней обращались «мадам», во-первых, наверное, потому, что она приехала из соседнего городка, где ее отец служил секретарем в суде, а во-вторых, еще и потому, что она была женой оптового виноторговца. О своем муже, умершем несколько лет назад, она никогда не говорила, и все остерегались затрагивать эту тему. Этот весельчак завел в близлежащих деревнях с полдюжины романов. Он и умер во время одного из своих похождений; многие вспоминали тот зимний вечер, когда огромное тело, уложенное на повозку, в последний раз возвращалось к семейному очагу. Новоявленная вдова с сухими глазами и непроницаемым лицом попросила перенести тело в кухню на складную кровать, где ее установили специально для этого. Все было готово: лампа, распятие, самшитовая ветвь в святой воде, даже кюре и могильщик были предупреждены. Мадам Блезон поблагодарила, заплатила и захлопнула дверь.

В то время Ришар учился в сельскохозяйственной школе. Находясь на грани разорения, она решила забрать его оттуда. "В конце концов, – говорила она, – Ришар знает уже достаточно, чтобы обрабатывать нашу десятину…"

Чего она не говорила, но что замечал каждый: жизнь началась для нее как бы заново; и она не хотела бы ее упустить. Теперь она имела опыт, знала слабости мужчин и обычные их соблазны. Когда какая-нибудь из соседок восклицала: "Вы такая счастливая – ваш мальчик такой умница! Он не то что наши – делом занимается, а не дурака валяет!" – она отвечала тихо: "Все мужчины одинаковы".

Наверное, она опасалась, как бы мягкость Ришара не сделала его легкой добычей. Я не знаю почему, но по какой-то странной логике она бывала раздосадована всякий раз, когда начинали хвалить его образцовое поведение.

Впрочем, молодой человек без видимого усилия над собой подчинялся причудам матери, страхи которой только веселили его. Никто не видел его вместе с девушками; он нигде и не бывал, лишь иногда по воскресеньям ходил с товарищами в деревенский кабачок. Но он уже достиг того возраста, когда юноши по-иному обращают на себя внимание девушек и их родственников. А скоро, через несколько месяцев, предстояли и служба в армии, и соблазны города, и сомнительные компании… Никогда раньше вдова не выказывала такого недовольства и подозрительности.

И вот однажды, спустя примерно неделю после нашей встречи в пустыне, Жанни пришла на двор Блезонов. Я был рядом с Ришаром, который, сидя у погребка, связывал спаржу в пучки. В бело-голубом воскресном платье, с распущенными волосами, держа в руке кошелку, Жанни остановилась посреди двора и улыбаясь смотрела на нас.

– Ришар, Ришар! – позвал я.

Он поднял голову:

– А?!

И, резко выпрямившись, застыл на мгновение в молчании и радостном удивлении. Сполоснув руки в лохани и тщетно пытаясь найти, обо что бы их вытереть, подошел к девушке, протянул было руку, но тут же отдернул ее:

– Простите, я не ждал вас так рано.

– Меня послали в лавку, и вот заодно я решила…

– Вот и хорошо, Жанни! Мама будет довольна получить мед! Да проходите, проходите!.. – засуетился Ришар и закричал, уже взбегая по ступенькам крыльца, – мама, мама, к нам пришли!

Еще только Жанни появилась во дворе, в кухонном окне чуть-чуть отодвинулась занавеска.

– Мама! – еще раз позвал Ришар, входя вместе с нами в прихожую.

Кухонная дверь открылась, и появилась мадам Блезон, пристальный взгляд которой, казалось, насквозь пронзил Жанни.

– Мадемуазель Жанни принесла тебе мед, – сказал Ришар, – тот, что я попросил для тебя на ферме у Морона.

И обращаясь к Жанни:

– Еще с осени у мамы болит горло, никакие лекарства не помогают, а вот мед, мед…

Вдова буквально сверлила глазами Жанни, и мы заметили, как смуглое лицо девушки медленно начало краснеть. Мадам Блезон стояла неподвижно у дверей и, похоже, совсем не была настроена впускать Жанни. Наконец явно не без сожаления она отступила:

– Ну что ж, входите… Большое вам спасибо. Последнее было произнесено с видимым усилием.

И так как Жанни уже вошла на кухню, мадам Блезон добавила:

– Вы уж извините, я еще не убиралась, служанок у нас нет.

– Вы пришли так издалека и не присядете?

– Ришар пытался загладить холодный прием, оказанный матерью. – Сколько же отсюда до фермы? Четыре, пять километров?! Ну, уж никак не меньше пяти! Представляешь, мама, больше лье! Вы ничего не хотите?.. Может, черносмородинной наливки?.. Мама сама ее готовит. Нет?

Жанни, потупив глаза, покачала головой.

– Может быть, ей предложить стаканчик вина?

– поинтересовалась мать.

– Я не пью вина.

– Вы не пьете вина? У вас слабый желудок? Стоя у плиты, она следила за молодыми людьми.

И каждый знак внимания, оказываемый Ришаром девушке, вызывал на лице мадам Блезон ироничную и язвительную усмешку.

– И давно вы там живете как прислуга? – спросила она.

– Но, мама, ты же знаешь, Жанни почти всегда жила в Мороне.

– Вот как!.. И что это вы надели такое прелестное платье, прямо как на смотрины собрались!

– Не правда ли, у нее очень красивое платье? Вы знаете, Жанни, мама в этом разбирается, наверное, не было в ее время девушки более кокетливой…

Но он напрасно тараторил, делая наивно-непринужденный вид: его добрые намерения и торопливость лишь усугубляли оскорбление. Он понял это, смутился и сел немного в стороне от Жанни. А девушка чувствовала себя как в ловушке; на ее лице отражались сожаление, стыд и раздражение оттого, что она попалась. Вскоре Жанни успокоилась, хотя, может, мне это только показалось? В ней открылось что-то или высвободилось. И очень спокойным голосом с вежливо-равнодушным тоном она начала задавать вопросы – о соседях, скоте, о полевых работах. И мадам Блезон оставила свой агрессивный тон:

– Наверно, тяжело жить вот так, вдали от людей?

– Да нет, – ответила Жанни, – привыкаешь. Люди не так уж и необходимы.

– Я знаю, но все-таки, все-таки…

Ришар из своего угла подмигнул мне: возможно, все наконец устроилось?