«За едой неприлично чем-либо греметь, двигать стул или стол, звенеть столовыми приборами, шаркать ногами, стучать рукой, откидываться на стуле, держать нос близко к тарелке, чавкать, сопеть, икать, рыгать, кашлять, стонать, отхаркиваться, цокать языком, захлебываться, громко втягивать пищу, булькать, обсасывать и разламывать кости, есть с жирным ртом и руками, облизывать пальцы… дуть на пищу, высовывать язык во время еды и питья, таращить глаза, (…) смотреть другим в рот, все время оглядываться вокруг, спешить, баловаться, крошить хлеб, бросать хлебом в других, смеяться, хохотать, кривиться, если проглотишь горячее, строить гримасы, махать рукой, лезть пальцами в рот, доставать соль из солонки грязным ножом, а тем более рукой, долго выбирать, сидеть с брезгливым лицом, дуться, сердиться, высмеивать других за неловкость в еде, показывать на них пальцем. (…) В конце обеда в состоятельных домах носят воду в кружках, ополаскивать рот. Большой промах — эту воду по незнанию выпить».
Нынешнее поколение уже не знает обычая ополаскивать рот после еды, а когда-то в господских домах это был признак аристократизма. Так меняются от поколения к поколению правила. Дедушка еще ополаскивал рот, этого требовали хорошие манеры, внуку же этот обычай внушает уже отвращение. Кто знает: может быть, и сейчас в моде много таких привычек, которые на сегодняшний взгляд представляют собой верный признак тонких манер и благовоспитанности, непременную принадлежность женского обаяния и изящества, знак принадлежности к хорошему обществу, — внуки же будут только ахать изумленно, слыша про такие привычки. Кто знает, не будут ли правила хорошего тона в будущем дополнены такими вот фразами:
«Во время еды не подобает вытаскивать палочки с помадой, мазать ими губы, вытирать о скатерть испачканные помадой пальцы, вынимать карманное зеркальце, смотреться в него, разглаживать брови; брать в руки тряпочку с пудрой, таращить глаза, вытягивать губы, размазывать и растирать пудру по физиономии…»
28. ОДЕРЖИМЫЕ ПЛЯСКОЙ
Часто упоминают о разразившейся в средние века эпидемии, известной в истории культуры под названием одержимость пляской (хореомания). По сути дела, об этой знаменитой болезни сохранились весьма скудные письменные свидетельства — несколько лаконичных записей в древних хрониках. Я знаю только одно подробное исследование на эту тему — книгу И. Ф. К. Геккера «Танцевальное бешенство, народная болезнь в средние века».[359]
В Лимбургской хронике есть рассказ о том, как в 1347 году в окрестностях Рейна и Мозеля народ вдруг начал исступленно танцевать. По целым дням не сходя с места, люди парами отхватывали трепака, потом валились с ног и, истоптанные другими танцующими, будто бы приходили в себя.
«Бежали от церкви к церкви, из одного города в другой и выпрашивали милостыню. Тогда обнаружилось, что все происходящее — гнусное еретичество и подстроено единственно ради денег, да еще ради того, чтобы мужчины и женщины могли предаваться разврату».
Запись от 1374 года в Большой бельгийской хронике[360] гласит:
«В этом году в Ахен прибыли толпы диковинных людей и отсюда двинулись на Францию. Существа обоего пола, вдохновленные дьяволом, рука об руку танцевали на улицах, в домах, в церквах, прыгая и крича безо всякого стыда. Изнемогши от танцев, они жаловались на боль в груди и, утираясь платками, причитали, что лучше умереть. Наконец в Люттихе им удалось избавиться от заразы благодаря молитвам и благословениям».
К 1418 году число людей, охваченных заразой, настолько возросло, что страсбургский совет решил заняться ими в официальном порядке. «Плясуны» были объявлены больными, их свозили в Часовню Святого Витта, держали под надзором и ухаживали за ними.
С административной заботой мы встречаемся и в XVII веке. В 1615 году одержимость пляской напала на одну базельскую барышню. Помощь городского совета заключалась в том, что именно он назначал больной партнеров, которые по очереди с ней танцевали. Болезнь свирепствовала целый месяц. Барышня танцевала днем и ночью, перехватывая на ходу какие-то крохи, спала всего пару часов, но и во сне тело ее сотрясалось. В довершение всего она сбила себе пятки. Тогда ее отправили в больницу и там с большим трудом выходили от хвори.
В Венгрии плясовая эпидемия широко не распространилась. Нам известна лишь одна плохонькая брошюрка, которая воздает должное эпидемии. Лайош Катона обнаружил ее в Национальном музее, я напал на более раннее издание в Столичной библиотеке — судя по всему, сей продукт печати пользовался в свое время успехом. Катона пишет,[361] что в основу событий, изложенных в брошюре в стихотворной форме, скорее всего, легло предание одной из провинций Северной Венгрии, которое проникло в Чехию, — если верить брошюре, события произошли в чешской общине Вирим, тогда как на самом деле общины с таким названием в Чехии не существует. Заглавие брошюры: «О неимоверно страшной и неслыханной истории неких неистовых плясунов».[362] Год издания 1753. Вот из нее отрывок:
«О НЕИМОВЕРНО СТРАШНОЙ И НЕСЛЫХАННОЙ ИСТОРИИ НЕКИХ НЕИСТОВЫХ ПЛЯСУНОВ»
Дело в Вириме случилось, да поныне не забылось,
кстати было б вам послушать, одарить примером уши.
Шесть парней, девчонок десять, рассудили те повесы:
пока к мессе не звонили, веселиться нам не грех.
Разом все бегут в корчму, за столом расположились,
пили палинку, плясали, да всю мессу прогуляли.
Музыкантов кликать стали, вдруг каких-то повстречали на дороге.
Кто такие — знать не знает ни один. Их спросили: что возьмете?
Да безделку, отвечают: пока будем мы играть, вам пристало танцевать.
Рассмеялись тут безумцы: что ж, наяривайте смело,
с девочками потанцуем и поскачем от души.
Вот пришел священник с паствой, слово божье на устах,
все упали на колени — те же пляшут и смеются.
Вот родители с рыданьем гнев свой высказать спешат:
«Чтоб вам вечно так крутиться, семя, проклятое богом!»
Четверо девиц послушных, кары божьей убоявшись, поспешили тут домой;
остальные стыд забыли, увлекли себя в беду.
Музыканты треплют струны, те ж поныне все танцуют,
горе мыкают свое, не едят, не пьют, не спят, вот господне наказанье.
Вся в прорехах их одежда, с ног, с ладоней кожа слезла, кости светятся оттуда,
все злосчастное веселье. Толпами народ стремится, чтоб на чудо подивиться,
кто увидит — ужаснется, вся душа перевернется.
То за срам им наказанье, добрым людям в назиданье,
родителей не слушали — и кара по заслугам им.
Предание ли северных провинций или какой другой области положено бульварным поэтом в основу рассказа, ответ на этот вопрос теряется в глубинах истории. Легенда об осквернителях праздника впервые появляется в хронике Уильяма Малмсбери «О деяниях англичан».[363] Согласно ей дело было в рождественскую ночь 1021 года. Малмсбери отводит событиям всего несколько строк, Тритемий, теософ-мистик из Шпонхейма, в своей Хирзаусской хронике останавливается на них уже подробнее, а венгр Янош Таксони делает из них красочную историю, давая поучительный пример того, как худосочные сведения средневековых хронистов обрастали на протяжении веков жирком. Вот отрывок из рассказа Таксони,[364] важный для понимания легенды:
