На надгробие Франклина этот текст не попал. На его могиле в Филадельфии, где он покоится вместе с женой, лежит простая каменная плита, и на ней всего лишь:
BENJAMIN
AND FRANKLIN DEBORAH
1790.
Шутка Франклина не оригинальна. Множество вариаций такого сравнения ходило по миру задолго до Франклина. Бостонский издатель Джон Фостер в 1661 году так увековечил память о себе на собственном надгробии:
Тело, некогда полное жизни, сброшено в корзину, как старый календарь.
Но неактуально оно только сейчас, еще будет в нем жизнь.
Этот прах в день воскресения вновь будет издан, без опечаток и краше.
Бог, автор великий, сделает это, повелев: Imprimatur.[250]
Отрывок из эпитафии лондонского книготорговца Джейкоба Тонсона (умер в 1736):
Замедли шаг, взглянув на эти плиты:
Покоится здесь книжник знаменитый,
В тираж отдавший жизни сочиненье, —
Ты видишь пред собою оглавленье.
Хотя тираж и канул весь в могилу,
Он твердо верил: есть такая сила,
Которая родит своим дыханьем
Расширенное новое изданье.
А на могиле лондонского книгопечатника Джона Хьюма в 1829 году высекли такую надпись:
БРЕННЫЕ ОСТАНКИ ДЖОНА ХЬЮМА
ПОКОЯТСЯ ЗДЕСЬ,
ПОДОБНО СНОСИВШЕЙСЯ ЛИТЕРЕ
В ОЖИДАНИИ СРОКА,
КОГДА В ГОРНИЛЕ СТРАШНОГО СУДА
ВНОВЬ ОТОЛЬЮТ ЕЕ И ВОССТАНОВЯТ
В НАБОРНОЙ КАССЕ ВЕЧНОЙ ЖИЗНИ.
Чтобы не кончать за упокой, вспомним Джона Дантона, который прославился тем, что написал историю своей жизни. У него был счастливый, очень счастливый, но очень короткий брак: молодая жена его рано скончалась. Дантон недолго ходил в трауре и через полгода женился вновь. И чтобы обосновать столь скорое утешение, он пишет в своей книге: «Я поменял только лицо, женские добродетели в моем домашнем круге те же. Моя вторая жена — не что иное, как первая, но лишь в новом издании, исправленном и расширенном, и я бы сказал: заново переплетенном». Редко услышишь более откровенное мужское признание. Любитель книги ценит именно первое издание, в каком бы состоянии оно ни находилось. Но библиофильский подход в других областях его жизни, видимо, не действует.
14. СЛОВАРЬ ДРАГОЦЕННОГО ЯЗЫКА И ГЕОГРАФИЯ ИЗЯЩНОСТЕЙ
Время действия — XVII столетие. Место действия — дворец маркиза де Рамбуйе.
Здесь, в знаменитом голубом салоне госпожи де Рамбуйе, собирались поболтать драгоценные парижские дамы; здесь они высиживали драгоценные законы об отношениях между мужчинами и женщинами. По этим законам, женщина всегда на пьедестале, и мужчина может смотреть на нее только снизу вверх. Взгляд снизу вверх следует понимать не как непристойное запускание глаз под юбку, подобное тому, какое мы видим на картине Фрагонара «Качели», а как свободное от всех земных страстей мечтательное и набожно-очарованное созерцание высшего существа. Женщина вправе требовать от мужчины почитания, обожания и служения. В награду мужчине может быть обещана дружба и нежное отношение. Но не больше. Чистые, как ангелы, драгоценные дамы, правда, вынуждены порою этими принципами по отношению к мужчинам пренебречь, но это не значит, что обожатели драгоценных дам могут даже подумать о том, чтобы воспользоваться открывшимися при этом греховными возможностями. Необходимо, словом, удовлетворяться исключительно воздушной, бескровной и бестелесной любовной игрой.
Нежные, как лепестки роз, уста этих высших существ не могли, конечно же, раскрыться для грубой, повседневной речи. И для собственного употребления они вывели особенный язык, в котором выражения и слова, осужденные как вульгарные, были заменены на более тонкие и изящные. Скопившуюся «драгоценную» лексику издал один из посетителей салона, писатель Антуан Бодо Сомэз в «Le grand dictionnaire des Pretieuses»,[251] вышедшем в Париже в 1660 году. Этот странный словарь содержит в алфавитном порядке словарный набор голубого салона, который иначе, чем белибердой, не назовешь. Здравым умом трудно постичь, почему им не годилось слово «окно» и почему его надо было окрестить «дверью стены», причем слово «дверь» тоже было в свою очередь выброшено за окно, а водворен на его место «верный страж».
У драгоценных дам не было ни глаз, ни ушей, ни зубов, ни рук, ни ног. Глаз как «зеркало души» еще пережил прошедшие с тех пор времена, пристроившись в языке нашей эпохи как общее место, но почему «зеркало» в свою очередь сослано и перетолковано как «советник грации», понять трудно. «Нос» фигурирует в словаре как «врата величавого», причем надо знать, что «величавый» означает «ум, мозг». «Зубы» — «меблировка уст».
«Рука» — «прекрасный двигатель». Ладно. Но кому пришло в голову назвать «ноги» «милыми страдальцами»? Потому что они должны носить тело? Ведь меблировка была не только у уст, но и в салонах, и если дама уставала, она могла сесть на стул, то есть — пардон — на «приспособление для беседы». И чем она садилась? Почему эта часть тела получила название «нижнего лукавого»?[252] Ведь она тем и знаменита, что заявляет о себе довольно откровенно. И все-таки не совсем подходил драгоценный язык к теории платонической любви, потому что груди получили название «подушечки любви». А, может, они только ими и были? Значительно понятнее вздох замужней женщины в начале беременности: «Чувствую стук дозволенной любви» (но при этом почему стук в начале беременности?). Метафорический перенос приводит на память слово «дверь», а выражение «стучать в дверь», кстати говоря, очень грубое. Правильнее: «заставить говорить немого».
Но хватит критиканствовать. Последуем-ка лучше за словарем Бодо Сомэза без всяких комментариев:
Ночь — богиня теней.
Луна — факел ночи.
Звезды — родители удачи и склонностей.
Свеча — восполнение дня, горение.
Бумага — немой толкователь сердец.
Книги — немые мастера.
Книготорговля — усыпальница живых и мертвых.
Поэт — младенец, кормящийся грудью муз.
Романы — приятная ложь, глупость мудрецов.
Пьеса — глашатай грехов и добродетелей.
Музыка — рай слуха.
Эхо — невидимый собеседник.
Слезы — дочери боли.
Врач — внебрачный сын Гиппократа (!).
Словарь служит вместе с тем и кладезем образцов драгоценной беседы. Несколько примеров будет достаточно, а то читателем овладеет «великий пост развлечения», т. е. скука.
Я очень люблю остроумных людей:
К остроумным людям испытываю страстную нежность.
Вы говорите очень длинно:
Кажется, что во время беседы вы только и делаете, что роняете капельки мыслей.
Эти слова очень грубы:
Чувствительный слух страдает при звуке этих слов.
Эта мадемуазель очень остроумна:
Эта мадемуазель не что иное, как экстракт человеческого духа.
От этой мадемуазели можно добиться, чего хочешь:
У этой мадемуазели приятные добродетели.
Мадемуазель начинает стареть:
Снег лица мадемуазели начинает таять.
Ваша собака здесь нагадила:
Ваша собака вела себя преувеличенно.
