Максвелл сонно махнул рукой: лишний раз убедился, что Лукреция Борджиа, по своему обыкновению, не дает Фалконхерсту прийти в запустение.

– Отнесу-ка я ее в сарай для тканей, там ее будет сподручнее чинить. – Она нагнулась за съехавшим на пол полотенцем. – Не то гусиное перо разлетится по всему дому.

Она немного подождала и, зная, что молчание хозяина равнозначно одобрению ее действий, покинула Большой дом через парадную дверь и устремилась к сараю, распевая во все горло.

В сарае она положила свою ношу на стол и подмела пол, куда и переместилась затем пуховая перина.

Она удовлетворенно оглядела дело своих рук. Впрочем, ложе ложем, а все равно чувствовалась какая-то незавершенность в устройстве любовного гнездышка.

– Придется принести простыню, – сообразила она. – Нельзя, чтобы Омар лежал голым прямо на перине. Мало ли что!.. А перина новехонькая. С простыней у меня не будет мороки: спрячу ее под фартуком – и дело с концом. Вот перину там явно не спрятать. Нет, это мне не под силу, пусть меня и называют жирной. Хорошо, что Омару по вкусу толстые женщины! Вот бы перенестись в его края – там мне, с моими-то грудями, проходу бы не было. – Она зацокала языком, взбивая перину на полу. – Держу пари, Омар никогда раньше не спал на перине. Только здесь ему не удастся сомкнуть глаз. У меня совсем другие виды на эту ночь!

Ее звонкий смех был куда мелодичнее, чем неумелое пение. Пока все получалось именно так, как она задумала. Как только стемнеет, они с Омаром встретятся. Она уже предвкушала, как будет наслаждаться его гладкими руками и ногами, его каменной, упругой плотью. Ей было достаточно одних этих мыслей, чтобы распалиться. Она надеялась, что теперь пуховая перина не будет пустовать. Лично она не станет подсказывать Максвеллу и Хаммонду, кого дать Омару в сожительницы. Пускай сами разбираются; каждая выгаданная ночь прибавит ей счастья. Да и ему – тоже: она сумеет предложить ему гораздо больше, чем любая необъезженная девственница. На что ему какая-то пигалица, кожа да кости? Даже Мем отдавал ей должное, признавая, что она куда лучше, чем любая другая женщина на плантации, знает, как доставить мужчине удовольствие. Лишь одно из того, что хотелось бы предложить Омару, у нее отсутствовало: увы, он будет у нее далеко не первым мужчиной. Она сама давным-давно позабыла, кто и когда лишил ее девственности.

Да, она могла доставить Мему много радостей, но он редко позволял ей делать это, так как свихнулся на девственницах. Нет, сейчас ей совершенно не хотелось вспоминать Мема. Пускай объезжает хоть всех кобылок на плантации. В один прекрасный день она расскажет хозяевам о его проделках. Но не теперь! Ей придется обвести его вокруг пальца, иначе, вернувшись, как водится, на кухню перед рассветом и найдя их общий тюфяк холодным, он помчится к Максвеллу и выдаст ее.

А может, этого и не произойдет: он тоже не хочет, чтобы хозяева узнали о его блуде. Как бы то ни было, сейчас у нее не болела по этому поводу голова. Приближалась ночь, на полу дыбилась перина, дверь была заперта, ее мысли занимал Омар. Предвкушение удовольствия само по себе делало ее счастливой. Она была готова заголосить во все горло – настолько радости было тесно у нее в груди.

Хаммонд не собирался обедать дома, поэтому она решила накормить его папашу чем-нибудь особенным и тем задобрить. На ферме как раз закололи несколько свиней, и она решила нажарить для него отбивных – румяных, с жирком по краям, именно так, как он любил. На гарнир она задумала подать рис и фасоль. Потом, когда с поля вернется Хаммонд, они сытно поужинают.

Она была переполнена счастьем и очень хотела дать ему выход, балуя хозяев вкусной едой. Пускай им тоже будет хорошо, даже от такой мелочи, как пища. Лично она имела куда больше оснований радоваться жизни. Омар! Как она хотела его! И с замиранием сердца ждала мгновения, когда сможет ощутить его запах, увидеть его, потрогать, услышать его голос, говорящий ей о любви.

– Омар! – произнесла она вслух, готовая растаять от одного звука этого волшебного слова.

Приближалось заветное мгновение. После сытного ужина Хаммонд повел отца наверх. Мем сделал все, как полагается: безупречно подал ужин и теперь ждал наверху, чтобы стянуть с хозяина сапоги и раздеть его. Еще не окончательно стемнело, и Лукреция Борджиа присела на веранде подле двери на кухню, задрав голову к небу. Там догорал закат, окрашивающий облака в оранжевый цвет. Лишь дождавшись наступления полной темноты, Лукреция Борджиа покинула дом. Теперь, когда оба Максвелла поднялись наверх, она не была обязана уведомлять кого-либо о своих перемещениях, но все равно следила за тем, чтобы ее походка была бесшумной. Проходя мимо конюшни, она подумала, что Омар, должно быть, уже ушел в сарай. Как приятно будет найти его там! Ведь это – явное свидетельство того, что он так же изнывает по ней, как и она по нему. Впрочем, она выразилась бы иначе: ее желание превратилось в изнурительную болезнь.

Большой дом и все хижины невольничьего поселка погрузились в темноту. Она обогнула пошивочную и приблизилась к сараю. В кромешной тьме не было видно ни зги, но она могла передвигаться здесь на ощупь. Возле сарая ей послышался какой-то звук, и она замерла. Подождав немного, она удостоверилась, что слышит человеческое дыхание. Чуть погодя осмелилась наконец прошептать:

– Кто здесь?

В темноте что-то блеснуло: это были зубы, обнажившиеся в улыбке.

– Это я, Лукреция Борджиа, – ответил хриплый голос. – Я, Омар.

Она раскинула руки и двинулась вперед наугад, пока не столкнулась с человеческой фигурой.

– Это ты, Омар? – Вопрос был излишним, но она черпала уверенность в самом звуке его имени. – Омар?

– Да, Лукреция Борджиа.

У нее в горле застрял комок, мешавший говорить. Она отперла замок и распахнула дверь.

– Погоди, Омар.

Она нашарила ногой перину и, опустившись на колени, потянула за собой Омара. Он повиновался. Она осыпала поцелуями его руки и положила их себе на плечи. Он прижал ее к себе, и она уткнулась в него лицом как раз в том месте, где пульсировала под тонкой тканью штанов его нетерпеливая плоть. Она ощущала ее щекой, наслаждаясь ее теплом и силой. Ее пальцы расстегнули пуговицу на его штанах, и презренная ткань съехала по его бедрам вниз, на пол.

Она поцеловала его, и одного прикосновения ее губ оказалось достаточно, чтобы он затаил дыхание и задрожал всем телом. Она не в первый раз обнимала его, однако каменеющее свидетельство его нетерпимого желания радовало ее сейчас еще больше, чем раньше. Благодаря ее ласке оно достигло воистину устрашающих размеров; только сейчас она сообразила, что имеет дело с орудием небывалого калибра. Не переставая удивляться его размеру и силе, она ласкала его губами и пальцами одновременно. Он не выдержал и отпрянул. Она не стала настаивать. Он обнял ее и прижал к себе.

– Сегодня мы поступим иначе, Лукреция Борджиа. Так можно, когда у нас мало времени, когда нам мешает одежда, но сегодня, моя волшебная луна, озаряющая пустыню…

– Что «сегодня»? – Она была настороже, как девчонка на первом свидании.

– Сегодня нам ничего не мешает. Вот так! – Он снял с ее плеч лямки передника, нащупал пуговки корсажа. – Вот так! – Его большие пальцы легко справились с пуговицами, и он высвободил одну ее грудь. – Вот что будет сегодня.

Он склонился над ней, прикасаясь тюрбаном к ее лицу, и обхватил губами ее каменеющий сосок. Его язык принялся терзать его, и так продолжалось до тех пор, пока она, чувствуя, что больше не может выдержать, не оттолкнула его, не сбросила с себя всю одежду и не плюхнулась на мягкую перину.

Он тут же растянулся рядом с ней, прижавшись к ней всем своим длинным мускулистым телом. Его рот нашел в темноте ее рот, язык стал решительно исследовать ее десны, зубы, нёбо, руки настойчиво гладили ее гладкое тело. Потом, схватив ее руку, он направил ее туда, где пульсировал предмет ее восхищения. Его рот превратился во влажный цветок, жадно высасывающий из нее все соки, открывающий и закрывающий на ней свои лепестки. На ее теле уже не осталось местечка, где бы его язык не прочертил влажную дорожку. Она извивалась от желания, с каждой секундой все больше теряя рассудок. Его белые зубы игриво впивались в ее черное тело. Достигнув предела терпения, она отпихнула его голову и проделала с его телом то же самое, что только что так умело проделывал с ее телом он.