Лукреция Борджиа оглядела хижину, проверяя, соблюдают ли здесь порядок и чистоту согласно ее суровым требованиям. Претензий у нее не возникло – возможно, именно благодаря потемкам. Постели вроде аккуратно застелены, вокруг очага выметено, люди опрятно одеты. Она кивнула, приветствуя высокую, крепкую негритянку лет двадцати пяти:

– Добрый вечер, Лейла. Как поживаете?

– Отлично, мисс Лукреция Борджиа, мэм. Вот только Ной досаждает. Ходит сюда ужинать. Я кормлю его, но всегда помню, что масса Максвелл не велел ему у нас задерживаться. Ведь хозяин даст Квини нового мужчину.

При упоминании своего имени девушка поднялась с кровати и поспешно поправила плед.

– Привет, Квини, – коротко приветствовала ее Лукреция Борджиа. Ее душила ревность, и она не собиралась любезничать с соперницей. – Вот это Омар. Теперь он будет твоим сожителем. Постарайся побыстрее забеременеть, потому что массе Максвеллу очень хочется получить от этого парня потомство. Омар – парень особенный: он наполовину мандинго.

Квини пригляделась к Омару, несмело улыбнулась ему и повернулась к Лукреции Борджиа.

– Если я забеременею и рожу для массы Максвелла хорошего сосунка, можно мне будет вернуться к Ною? У нас с ним любовь, мисс Лукреция Борджиа, мэм.

– Тсс! – прошипела Лукреция Борджиа и сердито погрозила ей пальцем. – Ниггеры не имеют никакого понятия о любви. Любовь существует только для белых. Это они влюбляются, венчаются у священника и потом всю жизнь живут вместе. Экая потеха! Поэтому все белые дамы такие изможденные. То ли дело негритянка: забеременеет, подарит своему хозяину сосунка, он заплатит ей за это серебряный доллар. Потом у нее будет новый негр, новая беременность, и так далее. Нам не нужно мучиться всю жизнь с одним и тем же обормотом. И потом, Омар гораздо лучше Ноя.

Квини улыбнулась. Она не могла не согласиться, что ее новый мужчина в белом тюрбане очень привлекателен. Она вовсе не испытывала к нему отвращения, однако и в самом деле была привязана к Ною и не могла так просто его забыть. Ной был чувствительным юношей, они говорили друг другу разные нежные словечки и целые фразы, которые имели значение только для них одних. Однако она не имела права выбора. Поэтому понуро повесила голову, едва сдерживая слезы.

Лукреция Борджиа подтолкнула Омара к Квини:

– Сядь к ней на постель. Это будет означать, что ты ее мужчина. Посмотри на остальных.

Она обвела широким жестом хижину, подразумевая остальные три пары. Когда Омар сел, она схватила Квини за подбородок и задрала ей голову.

– Тебе лучше забыть Ноя, Квини. Он никуда не годится. В нем нет мужского соку. Он спал с тобой три месяца, и все без толку.

– Я все равно люблю его, мисс Лукреция Борджиа, мэм. Люблю!

Лукреция Борджиа уже испытывала нечто подобное к Омару и могла поэтому посочувствовать горю Квини. Впервые в жизни, и то ненадолго, она представила себе, что значит быть белой, полюбить мужчину, выйти за него замуж, жить вместе и знать, что его никогда не продадут, что они останутся неразлучны до самой смерти.

Она поспешила прогнать неуместные мечты. Превратиться в белую? Только этого не хватало! Зачем ей такая радость? Она припомнила немногих белых женщин, которых ей доводилось знать, и белых мужчин – их супругов. Нет, она ни за что не поменялась бы местами ни с одной: ведь каждой из них суждено ночь за ночью, год за годом пребывать в объятиях одного и того же мужчины. Тоска, да и только!

Она размахнулась и отвесила Квини оплеуху. Пощечина получилась такой звонкой, что все население хижины встрепенулось и уставилось на Лукрецию Борджиа. Она уже замахнулась, чтобы врезать Квини по другой щеке, но передумала и уронила руку.

– Оставь свои глупости, неблагодарная девчонка! Сама рассуди: масса Максвелл дает тебе самого лучшего своего негра, а ты имеешь глупость оплакивать какого-то дурацкого Ноя! К тому же это все равно тебе не поможет: Ноя продадут на ближайшем же аукционе. Можешь мне поверить: я сама слышала, как масса Максвелл говорил об этом с массой Хамом.

Она шагнула к Лейле, скрипя своим накрахмаленным фартуком, и обратилась к ней с такими словами:

– Сегодня ты не спеши засыпать, Лейла. После того как я уйду, а ты отвозишься с Солом, прислушайся, будет ли скрипеть их постель. Если не будет, то заставь их заняться делом. Если пушка Омара окажется для Квини великовата, пускай смажет ее салом. Помнится, у Ноя там срамной пустячок, стручок гороховый, да и только.

Лейла понимающе кивнула, и Лукреция Борджиа вышла. Немного постояв на холодке, она зашагала в сторону Большого дома. Большинство рабов уже успели разбрестись по хижинам, улица почти опустела. Только оказавшись под раскидистым виргинским дубом, она остановилась и разрыдалась. Однако слезы проливала недолго.

– Ну и дура ты, Лукреция Борджиа! – сказала она себе громко. – На что тебе сдался этот Омар? Велика важность! У тебя бывали и получше его.

Она вытерла слезы краем фартука и зашагала дальше. Ей было ясно, что никакие доводы не помогут ей смириться с мыслью, что вместо Омара ей придется довольствоваться Мемом, дожидающимся ее на кухне. Впрочем, отказываться от Мема она не собиралась. Она не рассталась с надеждой подарить с его помощью еще парочку близнецов массе Уоррену и массе Хаммонду. Близнецы! Она будет стараться изо всех сил.

Вот и Большой дом. Ей оставалось всего лишь доложить хозяину, что Омар пристроен к делу. Тяжело поднимаясь по ступенькам, она задавалась вопросом: сдержал бы Максвелл свое обещание выпороть ее, если бы она соблазнила Омара? Да ни за что на свете! Глупо даже думать об этом! Если бы ее выпороли, она как минимум сутки не смогла бы готовить. Кто бы тогда ее заменил?

Нет, она – Лукреция Борджиа! Более того, для чернокожих она – «мисс Лукреция Борджиа, мэм»! Что бы она ни выкинула, масса Уоррен никогда бы ее не выпорол. Прежде всего ему не позволит сделать это масса Хам.

Один солнечный летний день следовал за другим, и все они, будучи похожи один на другой как две капли воды, неизменно радовали Лукрецию Борджиа. Она не знала покоя, ибо к сфере ее деятельности относилось все, что происходило на плантации, на ее плантации. Да, она считала плантацию своей, хотя Уоррен и Хаммонд Максвеллы придерживались на сей счет иного мнения. Она-то отлично знала, что без нее они и шагу не ступят, поскольку она буквально повсюду запустила свои черные щупальца. Без нее не могли всходить на кухне пироги, без нее на плантации не ладилось ни одно дело.

Ей было известно обо всех мельчайших событиях, ее влияние так или иначе ощущалось повсюду. Она оказывала давление исподволь, никогда не навязывала белым господам свое мнение, однако действовала так искусно, что всякий раз оба Максвелла рано или поздно приходили к заключению, что счастливая мысль зародилась у них самих, не догадываясь, что решение подсказано хитроумной Лукрецией Борджиа.

Конечно, она редко пожинала лавры, однако ей хватало осознания и того, что ее предложения принимаются и претворяются в жизнь, чтобы быть довольной собой. Если же ей удавалось протолкнуть какой-либо крупный проект, то она принимала меры, дабы ее не обошли слава и успех, последствия которых всегда благотворны.

– Я рада, что не упустила это из виду, масса Уоррен, сэр, – промурлыкала она над ухом хозяина как-то утром, когда он, завершая завтрак, подбирал куском хлеба остатки яичного белка с тарелки. – Хорошо, что это пришло мне в голову.

Речь шла о предложении, сделанном ею несколько дней тому назад и только сейчас нашедшем воплощение.

– Что значит «тебе в голову»? – возмутился он. – Это с самого начала было замыслом Хама. Ты что, забыла? – Он погрозил ей своим крючковатым пальцем. – Вечно приписываешь себе все, что у нас происходит, одной себе.

– Да, сэр, масса Уоррен, сэр. – Она сочла за благо сменить тему, ибо задумала обратиться к хозяину с новой просьбой. – Мем сейчас принесет пунш, если не забудет.