Лукреция Борджиа поняла, что перегнула палку. Не желая быть наказанной за болтливость, она прикусила язык и хранила молчание, пока они объезжали длинный сарай. Затем вместе с детьми и Мемом покинула фургон. Седовласый негр взялся распрягать лошадей. Куртни-Хаммонд оказался тут как тут. Подмигивая Уоррену, он произнес:

– Миссис Хаммонд этого не одобрила бы, но если вам, кузен Уоррен, захочется взять эту невольницу себе в постель на ночь, то это можно устроить. Хороша! Такая с радостью составит вам компанию. Я бы сам от нее не отказался.

Уоррен покачал головой:

– Ей предстоит спать с Мемноном, пускай к нему и привыкает. К тому же от нее попахивает. Хватит с меня того, что я все это время просидел с ней бок о бок на облучке. Вонючие негры мне не по вкусу.

Лукреции Борджиа очень хотелось ответить, что она с самого утра не имела возможности помыться, обычно же от нее хорошо пахнет. Но сдержалась. Придется ей научиться держать свои чувства при себе, как ни привыкла она выкладывать миссис Маклин все, что у нее на уме.

Седовласый слуга накидал в одно из стойл свежей соломы, после чего Максвелл велел невольникам устраиваться на ночлег. Седовласый был послан к фургону за кандалами. Максвелл начал с Рико: он надел железный браслет юноше на руку и приковал его к столбу; цепь была достаточно длинна, чтобы свободно улечься. Следующей в гирлянде стала Лу-Мери, третьим – Кемп. Малышню Максвелл не тронул. Потом поманил к себе Лукрецию Борджиа и приковал ее руку к руке Мема.

– Я не хочу рисковать, Лукреция Борджиа. Разве плохо оказаться в одной связке с Мемом? Тебе понравится! У Мема давно не было сожительницы, так что он рвется в бой. – Хозяин уже не гневался на нее, а улыбался. Он указал паре на местечко с противоположной стороны стенки, отделявшей одно стойло от другого. – Устраивайтесь поудобнее. Скоро вас накормят ужином.

Максвелл и Хаммонд удалились. Лукреция Борджиа осталась в обществе детей и Мема.

Она была рада опуститься на чистую солому, хотя не отказалась бы умыться. По ее лицу струился пот, она чувствовала себя грязной и страдала от этого. С прикованной к Мему рукой она не могла даже снять фартук. Она уселась рядом с ним, поглядывая на него и восхищаясь его внешностью.

В сумерках двое слуг из Большого дома принесли котел с рагу, которое тут же разложили по тарелкам и раздали новым рабам. Оба были так разодеты, что Лукреция Борджиа приняла их наряд за последний крик моды: на них были черные кафтаны с длинными полами и черные панталоны до колен. Тугие икры были обтянуты белоснежными чулками, на башмаках позвякивали серебряные пряжки.

Еда была сносной, хотя она умела готовить не в пример лучше. Но она так проголодалась с тех пор, как наспех съела ранним утром холодную кукурузную лепешку, запив ее кофе, что набросилась на еду, хватая ее пальцами; когда все было съедено, она не постеснялась вылизать тарелку языком – не пропадать же соусу! Тем временем окончательно стемнело.

Она привалилась к Мемнону, наслаждаясь близостью его теплого, сильного тела. Он обнял ее свободной рукой, и ей стало хорошо и спокойно.

– Мы с тобой поладим, Лукреция Борджиа. – Его голос был низким, проникновенным, объятие все больше переходило в ласку. – Я давно хочу постоянную женщину. Иначе мне приходится рыскать по хижинам. Если масса Уоррен об этом узнает, мне не миновать порки. Он очень разборчивый по части того, кто с кем спит. А я так соскучился по любви!

Она прижалась к нему сильнее. Незнакомые мужчины всегда оказывали на нее завораживающее действие, Мемнон же был вдобавок очень привлекателен.

– Я с радостью, Мем. Я люблю настоящих мужчин. Плюгавые мне ни к чему.

Он вытянул ноги.

– Насчет меня можешь не сомневаться, Лукреция Борджиа: уж меня плюгавым никак не назовешь. Я силен, как жеребец. Ручаюсь, ты такого еще не видывала. – И он положил на себя ее ладонь.

На счету у Лукреции Борджиа числились Большой Джем, Джубо и кое-кто еще, однако такого оснащения, как у Мемнона, она ни у кого не встречала. Оно превосходило все ее ожидания. Она вцепилась в могучий столб, грозивший продрать тонкую ткань штанов.

– Вот это да! – Она не собиралась его отпускать. – Теперь я вижу, что мне понравится на плантации Фалконхерст.

Он привлек ее к себе и поцеловал в губы. Кончик его языка нашарил ее язык. Поцелуй получился нескончаемым. Он не спеша приподнял ее фартук, черную ситцевую юбку и нижнюю юбку из мешковины. Его пальцы приступили к изучению ее анатомии.

Лукреция Борджиа задрала платье до самой шеи. Его губы оторвались от ее рта и охотно принялись за ее затвердевшие соски.

– О, ты знаешь, как сделать женщине приятно, – простонала она, принимая в себя его пальцы один за другим. – Мне еще никогда не было так хорошо. Представляю, что последует дальше…

– Это только начало, – прошептал он, помогая ей расстегивать пуговицы у него на штанах. – Главное впереди.

Она расчехлила его орудие и принялась играть со стволом. Когда прелюдия распалила обоих так, что дальше сдерживаться было уже невозможно, он неторопливо перевернул ее на спину и сунул колено ей между ног, разводя их в стороны.

– В Фалконхерсте без одежды будет гораздо лучше. В кандалах не разденешься. Так что сегодня не суди меня слишком строго.

Для начала она немного постонала – не столько от боли, сколько от удовольствия. Он погружался в нее все глубже, удивляя с каждой секундой все сильнее. Она скрестила ноги у него на пояснице и вобрала его в себя. Он оперся на прямые руки и заработал. Действовал он с расстановкой, мерными толчками. Всякий раз, чувствуя, что вот-вот достигнет кульминации, он замирал, давал себе отдых, а потом снова принимался за дело. Она уже давно содрогалась от приступов неописуемого восторга. Наконец и он издал утробный вопль, задергался, а потом замер в ее объятиях. Когда он скатился с нее, она уже жалела, что наслаждению пришел конец. Он пыхтел в соломе, не в силах отдышаться. Она прижалась к нему, чувствуя небывалое удовлетворение.

Большой Джем был таким умелым любовником, что она считала: лучше просто не бывает. Однако Большой Джем думал только о себе, поэтому его любовь больше походила на короткий штурм. Джубо в отличие от него примешивал к соитию любовь, и она отвечала ему взаимностью; и все же никогда прежде мужчины не доставляли ей такого наслаждения, какое только что она получила благодаря Мемнону. И теперь находилась в таком изнеможении, что с трудом шевельнула рукой, чтобы благодарно погладить его по щеке.

Придя в себя, она обнаружила, что в сарае раздается хрип не одного только Мема. Похожие звуки доносились и из соседнего стойла.

Она села, всматриваясь в темноту. Тяжелое дыхание принадлежало Рико и Кемпу.

– Чем это вы там занимаетесь? – окликнула она их. – Если вы пристаете к Лу-Мери, то вам не миновать порки. Она еще девушка, и мистеру Максвеллу это прекрасно известно.

– Мы ее не трогаем, Лукреция Борджиа. Мы не делаем глупостей.

– Тогда чего вы там сопите?

До нее донеслось хихиканье Лу-Мери.

– Это все Рико, Лукреция Борджиа. Он заставил меня его ласкать. Его и Кемпа.

Не будь она прикована к Мему, она бы, пренебрегая усталостью, задала трепку всей троице. Мемнон принудил ее снова сесть.

– Оставь их, Лукреция Борджиа. Чего от них ждать, если мы их не постеснялись? Не беспокойся. Рико ее не тронет: он до этого еще не дорос. Просто они с Кемпом заставили её немного их пощекотать. И потом, что еще остается ниггеру? Ему тоже хочется побыть счастливым. Пускай учатся! Когда они подрастут, их в Фалконхерсте одно это занятие и ждет. Масса Уоррен по этой части мастак: для чего же еще он их купил?

– Но они еще слишком молоды!

– Ниггер не бывает слишком молодым. – Мемнон уложил ее рядом с собой и обнял. – Давай-ка спать. Завтра нас ждет дальняя дорога. Отсюда до Фалконхерста еще целый день пути.