— И снова вы говорите не как истинный иезуит.

Отец Кастильо криво усмехнулся:

— Уверен, если бы я вынужден был сейчас вернуться в Рим, и открыл там рот, то в следующую же минуту меня изгнали бы из ордена.

— Вы потеряли веру?

Монах в задумчивости поскреб подбородок:

— Когда я был в Пекине, мой орден вступил в дебаты с императором. Честно говоря, это и дебатами-то назвать трудно: император в Китае — безусловный авторитет, и когда он по какому-то вопросу говорит свое последнее слово, это действительно последнее слово. Однако мой орден никак не мог согласиться с таким положением дел, и все время поднимал одну и ту же тему. А тема эта касалась обращения в новую веру и языческих ритуалов. Императора ни в малейшей степени не интересовало, обратим мы буддистов в христиан или нет, но он настаивал на том, что ритуал почтительного поклона перед троном обязателен и для христиан. Он заявлял, что, несмотря на свое чисто религиозное содержание, ритуал носит светский характер. Мы спорили с ним в течение нескольких лет, но император оставался непреклонен. Я думаю, понимание вопроса у императора, хоть он и не христианской веры, было глубже, чем у нас: цель этого ритуала была действительно чисто светской, он заставлял своих подданных неизменно выказывать ему свое подчинение. Мы, иезуиты, не могли принять это, потому что в таком случае должны были бы согласиться с тем, что и у христиан есть подобные обряды, мы притворяемся, что такие чисто светские церемонии, как коронация короля, имеют в своей основе сакральный смысл. И это заставило меня задуматься над тем, а не слишком ли много догматов Церкви порождено социальной необходимостью. Эта мысль мучила меня до той поры, пока не породила еще более ужасающую мысль. Сколько церковных ритуалов и обрядов было порождено не столько верой, сколько попыткой скрыть недостаток веры? Часто дети, чтобы заставить себя поверить, повторяют: «Это правда. Это правда».

— Подобные мысли причиняют неудобства?

Иезуит кивнул:

— И, конечно же, это не новые мысли, они обуревают каждого неофита. Но разве они так уж далеки от истины? Виденное и слышанное мною в Китае открыло мне, что у меня никогда не было истинной веры, только страстное желание веры и страх никогда ее не обрести. И вот какая странная вещь, одна из многих, что нас окружают: я не потерял веру, я ее обрел. Отказавшись от позы проповедника божественных истин, я приблизился к постижению истинного Бога. Так что моя вера со мной.

— В таком случае, быть может, вы подскажете, где в этом хаосе мне найти Его? — спросила Адриана. — Его ангелы снизошли в мир и свободно разгуливают здесь, и невозможно разобраться, кто из них падшие ангелы, а кто благословенные, если такая разница между ними вообще существует. Мерзкие существа разрушают Его творение, оскверняют Его красоту, повсюду пожар войны. Я не вижу Его. Где Он?

На мгновение Адриане показалось, что во взгляде отца Кастильо промелькнула жалость, и она чуть не послала его к черту, если он в него верил. Но в следующее мгновение она поняла: взгляд иезуита выражал более сложное чувство, лишенное оскорбительной снисходительности. Отец Кастильо легонько постучал по своей груди, затем по ее и сказал:

— Он здесь. Ты не можешь увидеть Его, думаю, это противоречит Его целям. Он не виден ни для глаза безоружного, ни для вооруженного очками, телескопами, микроскопами, ни для твоей волшебной руки. Ньютон и прочие ученые ввели всех в заблуждение, заставив поверить, что, препарировав Вселенную, можно найти Бога. Бога нельзя увидеть, Его можно только почувствовать.

Адриана отступила от иезуита, ее охватило подозрение. Не так давно во сне она слышала подобные слова от существа, назвавшего себя Софией, матерью ангелов. Неужели перед ней стоит тот самый священник, который много лет назад учил ее математике? Или он не тот, за кого себя выдает?

И Адриана подняла правую руку и посмотрела, сняв внешние покровы с отца Кастильо, препарировав его, как те ученые, которых он только что упомянул, выявив невидимые вихревые движения и узлы, которые составляют суть мироздания. Ничего необычного она не увидела, ни одного тайно присутствующего ифрита или ангела.

Но Адриана больше не полагалась на свою силу. Сверхвидение ей давала рука, дарованная Уриэлем, ангелом, которому она не доверяла и которого, может быть, уже нет в живых, поскольку после сражения за Новую Москву он больше не являлся ей.

Отец Кастильо не заметил ее манипуляций, он продолжал свои рассуждения, устремив взор к горизонту:

— Некоторые из видимых вещей и событий могут открыть нам Бога, но только если при этом откроется наше сердце. Когда вы смотрите на это, разве вы ничего не чувствуете? — Он повел рукой в сторону огромного стада бизонов. — Ни восторга, ни ужаса, ни восхищения, ни благоговения? Я чувствую, думаю, что и вы тоже. Я уже говорил: сейчас вы похожи на маленькую девочку. А разве не сказано, что только чистая душа ребенка способна узреть Бога? Именно это я и хочу выразить, мадемуазель: когда я был в роли иезуита, я никогда не чувствовал себя ребенком.

От этих слов у Адрианы сдавило горло и на глаза готовы были навернуться слезы. Совершенно неожиданно случилось то, чего она избегала много лет: глаза наполнились слезами. Она отвернулась, чтобы отец Кастильо не заметил ее слабости, но его не так-то легко можно было обмануть. Теплой и грубой рукой он сжал ее руку, и ей стало легче. Но тут же она почувствовала себя подлой, потому что совсем недавно сомневалась в его человечности и доброте.

— Вы принимаете покаяние? — тихо спросила Адриана.

— Теперь уже нет, — ответил иезуит. — Но я готов поговорить о том, что вас тревожит. Вам не обязательно изливать мне душу для того, чтобы Бог услышал вас и простил.

— Мне не прощение нужно. Скорее совет.

— Если смогу, дам вам совет, хотя я не источник универсальной мудрости.

— Вы знаете, сейчас мы ищем царя.

— Я знаю, что вы следуете за пророком и его армией, — осторожно сказал отец Кастильо. — Вы полагаете, что царь может быть в плену. — Его брови слегка дернулись. — Но есть еще кое-что. Вы хотите поговорить об этом мальчике, о пророке.

Адриана кивнула:

— Когда я вас встретила, вы сказали мне, что считаете его Антихристом, пришедшим разрушить мир. Так в Библии написано, да? И если верить Библии, пришло время, предписанное Богом. Но вы только что призывали меня спасти этот прекрасный мир, созданный Господом. Но если Он сам желает, чтобы этот мир был разрушен, какой же смысл мешать Ему в том?

— Извините, я выразился недостаточно ясно. Я говорил языком Библии, его нельзя понимать буквально. «Апокалипсис» довольно спорная книга, и для того есть основания. Я не верю тому, что там сказано. А если бы верил, то должен был бы согласиться с утверждением, что никому не дано знать, когда наступит конец света. Никому. А что касается предзнаменований, то я не знаю, все ли знамения были явлены человечеству. И мои слова означают лишь одно: можно допустить, что этот пророк — Антихрист. И он пришел разрушить мир.

— И вы полагаете, его нужно остановить.

— То чудовище, что мы видели под Новой Москвой? Вы назвали его angelos keres, так греки величали ангелов смерти. Это было ужасно. И если то чудовище было сотворено пророком, то да, его нужно остановить. В этом случае мы инструменты в руках Бога.

— Но зачем Богу «инструменты»?

— Я не знаю. Зачем демонам нужны армии и магические машины? Я не буду отрицать, у Бога есть свои тайны и загадки, Адриана. Такова Его природа. — Отец Кастильо тряхнул головой. — Давайте разберемся. Ваша экспедиция организована якобы для того, чтобы найти царя Петра, который исчез, объезжая свои непокорные Американские колонии. Ходят также слухи, что при помощи этих необычных летающих кораблей вы намерены вступить в бой с пророком и его армией.

— Да, я хочу вступить с ним в бой, но я не знаю, удастся ли мне его победить.

— Почему не удастся?

— Потому что он мой сын.