* * * Художница, моя подруга Купила дом в Европе юга И вся мимозой заросла. Ей утром ноги лижет море В купальне, в спальне, в коридоре И ножки в комнате стола. И так сверкально там, зеркально, Так ярко, так маниакально Там торжествует вещество Сияющих небес и плоти!.. А здесь у нас – пожар в болоте И дым отечества его. Лети, хоть завтра, к тем мимозам! Но я живу, как под наркозом, — Огромный плавает альбом Такого дыма, где двуокий Белеет парус одинокий В тумане Мориц голубом. Не занимайся тем, за что не платят, Труды задаром станут лютым злом, Ты будешь клянчить хлеб, ночлег и платье, Тебя отправят в сумасшедший дом. И в день твоей погибели животной Брезгливо закопают – до поры, Когда цена на труд твой безработный Взовьётся, как воздушные шары, И станет знаменит невыносимо Торгующий знаток твоих чудес, И будет денег у него – что дыма В той нищете, где ты на стенку лез. Уймись, талант, не будь столь щедрым, гений, Не трать на краски свой последний грош! Твоё безделье будет сокровенней И праведней, чем сдача на грабёж. Забей косяк, напейся, будь бездельник И, на худой конец, в трактире пой, Где ты получишь и вина, и денег, И славы, и любви не столь скупой.  НА СЛУЧАЙ ОТРАВЛЕНИЯ НАДЕЖДОЙ Как только дух бунтарства Добьётся своего, Он духом станет барства — И больше ничего!.. И самый жуткий барин Выходит из того, Кто жутко был бунтарен — И больше ничего!.. И наглым духом барства Он будет нагло смел, — Ведь пухом был бунтарства, Пока не поимел… О барынях бунтарских Молчу, молчу, молчу!.. В стране кошмаров барских — Раздолье психврачу. 1. Конечно, я – пристрастное лицо, мои оценки крайне субъективны и примитивны думанья о пользе и о вреде, о доблести и чести, о поклонении таким головорезам, как Македонский с дикою ордой, которые сработали на славу, развешивая трупы вдоль дорог на солнцепёках, чтоб гудела вонь и подавляла дух сопротивленья, — не хуже кадра номер двадцать пять!.. Опять же – феномен Наполеона, который взял бы запросто в Европу и нас, когда бы не мороз, Кутузов, пожары, партизанщина, глубинка и русский дух, болтавший по-французски, — сейчас бы все мы были европейцы. Сдаваться надо, а не побеждать, тогда и нас навеки окультурят. Ну что она с издёвкой тут молотит?!. 2. – Ах, Боже, до чего же он красив! Пожалуйста, верните нам Дантеса! — Механику сказала виконтесса, В виду имея диапозитив. Механик возвратил Дантеса профиль, И тёмный зал, где это шло кино, Дышал, как будто варится давно И выкипает на плите картофель. – Медальное лицо! Порода! Блеск! Очарованье благородной силы!.. – Такого любованья дикий всплеск Убийцей Пушкина?.. Да никогда в России!.. — Я молвила с улыбкой ледяной, Когда меня спросили по-французски, Проходят ли воистину по-русски Дни Пушкина… Он был невыездной, В стране их не был, где классические блузки. И кстати, – я шепнула им, – Дантес Плюгав и слабоват для русской плоти, А Пушкин – он большой деликатес!.. (Ну что она с издёвкой тут молотит?!.) За это Питер Норманн [2] подарил Мне плёнку, где Ахматова вздохнула, Читая «Реквием»… От Этны до Курил — Нет глубже вздоха этого и гула.  * * * Осенняя ночь дождлива, жидкие звёзды кротки, на берегу залива цепь напрягают лодки. Мокрый вбегает мышь, выглядит он омегой. – Ну что? – говорит. – Не спишь? То-то же, больше бегай! Свечу задуваю, в шторах бабочка засыпает, считая слонов, которых за шторами дождь купает. На слонах поют украшения о том, что после крушения утопленники на рынках торгуют силой внушения. Вот ожерелье из зубов акулы, — До тридцати я в нём гуляю лет, Куда и нынче ухожу в загулы На радость тем, кого уж больше нет. Их больше нет, но меньше их не стало. Они моложе всех, кто как бы есть. Игра лучей идёт внутри кристалла, Где я блистать ещё имею честь. Там грани переливчаты и звонки, И там такой прозрачности туман, Что музыка видна и слов заслонки, Сквозящие, как в лирике роман. Скажи мне, где ты руки потеряла, Любви богиня в платье никаком? И зубки из какого матерьяла Любовник твой целует языком? Живёшь ты у меня над головою, На книжной полке цвета янтаря. Твой мир не сдавлен травмой родовою, Клещами смерти, проще говоря. Ты к юбилею не румянишь скулы, — Бессмертных юбилеить не дано. И ожерелье из зубов акулы С тобой мы носим на двоих одно. вернутьсяПитер Норман, профессор русской литературы, сопровождал Анну Андреевну Ахматову в её поездке по Англии и там записал на плёнку «Реквием» в авторском чтении. |
