Семён расчистил снег и начал рвать кайлом замёрзший мох. Немного углубился, и железо звякнуло по камню.

— Стоп, — отстранил его Валерьян, — теперь я сам.

Он опустился на колени, осторожно разгребая пальцами рыхлую землю.

— Вот они, милые, свиделись, — один за другим вытаскивал куски кварца с влитыми в них золотыми самородочками, жилками и крапинами.

Образцы шли по рукам, Влас тяжело сопел, хрюкал, как дикий кабан, смахнул с головы шапку и складывал в неё коренное золото Белогорья. Шапка всё тяжелела, набралась с верхом, наконец, Валерьян поднялся с виноватой улыбкой:

— Эти образцы не стыдно и в любой минералогический музей положить. Только смотри не залети с этой радостью, как я. Зарегистрируй и оприходуй. История, как известно, любит повторяться.

— Спасибо, старик. Я выверну эту сопку наизнанку. Спасибо, но почему ты, всё-таки, не отдал раньше?

— Тебе не понять, Петров, — помрачнел Валерьян, — я каялся и раньше, но только сейчас осознал всю меру своей дурости. Это — страшная трагедия. Не отдавал, мстил тем, кто меня обидел, но куда больше я обидел себя. Кому я доказал свою правоту — никому!

А люди обошлись без меня и этого золота, без Рябинового ручья, а я жил со злом и ни черта не сделал за всю жизнь. Разве это не страшно? Разве это не дурость? — Валерьян тягуче простонал и сел на корточки. — Уйдите все от меня, прошу вас!

Покрутившись на месте, водитель расчистил гусеницами ГТТ пятачок от снега. Натянули палатку в морозных сумерках. На пол бросили хвою, раскатали рулон войлока и затопили печку. Валерьян всё сидел у разбитого вдребезги водопада, погружённый в свои мысли.

Пришла ночь, выползла замёрзшая на небе луна и пялилась вниз на искры из жестяной трубы брезентовой обители, невесть, как попавшей в эту пору в нехоженую тайгу.

Кондрат привёл старого геолога к людям. В палатке было тепло, горела фара-переноска от аккумулятора вездехода. Подвернув под себя ноги, сидел Влас, и черти прыгали под его лохматыми бровями.

Валерьян скромно присел в уголке, протянул к печке озябшие, маленькие ручки, всхлипывал и не открывал глаз.

Когда поужинали и наговорились до одури, Фомич приосанился и движением руки попросил тишины.

— Хочу сказать про Такарикан! Какие озера там! Какая охота да рыбалка!

Петров живо стрельнул на него взглядом.

— Выкладывай, Кондрат, не тяни за душу, есть россыпушка?

— Хэ! Скорый какой, ты погляди на нево! Выкладывай сразу, и всё! Точно не знаю, есть ли. Храмов ишшо сказывал, что есть, про запас держал то место. Всё собирался туда итить, да так и не довелось.

— Конкретное место знаешь?

— Помню примету одну, голец двуглавый. От нево в самый раз речушка бежит к северу. На третьем ручье по правому борту и был ево шурф. Он мне по пьянке рассказал, сговаривал составить компанью. Вот и запало до смерти. Вишь? Сколь годков прошло, а не забылось.

— Ну, деды… Час от часу не легче. С вами и на пенсию не попадёшь. На разведочных картах нет там признаков золота, а геологическая съёмка, была.

— Да ить оно, как на Орондоките, таится глубоко, сверху не отличишь. Надо родиться Храмовым, чтобы на десять сажен видеть вглубь. Жив буду, ты уж, Влас, меня туда закинь, на вертушке. Дай в помочь Акулина и ишшо пару ребят. Вот тогда обскажу, стоит овчинка выделки аль нет.

— Весной полетишь. Повариху молодую тебе прикреплю, только копни там рассыпушку! Памятник тебе отолью и поставлю на том месте.

— На кой ляд мне твоя повариха… Хы-ы… Отварился я уже, лишь глаза ненасытные едят. А ить с поваром впрямь сподручней. Зря время не будем тратить на еду. Вот так-то, Валерьян. На исходе жизни вдруг сподобились мы к делу. Может, со мной двинешь?

— Нет… Не могу, здоровьем хилый, вам лишняя помеха.

— Поваром тебя, Валерьян, возьмём. Башка у тебя инженерская, могёт, чё и подскажешь невзначай? А вернемся с удачей, на курорты махнём, подлечимся. У меня денег полна мошна, что, помирать с ими прикажешь?

— Вернёмся в город, и поезжайте в санаторий, — зарокотал Влас, — я вам путёвки бесплатные достану в комбинате. Развейтесь, накопите силы. Ах, деды! Чем вас ещё ублажить?

— Да ничем, — впервые улыбнулся Валерьян, — по-человечески с людьми живи, что хочешь бесплатно сделают.

— Валерьян, не беспокойся, только мне проект подпишут, сразу займусь твоими правами на открытие коренного золота.

— Зачем мне теперь эти права?! — печально покачал головой Остапов. — Это золото могло воевать, ведь нашёл я в октябре сорок второго года. Вот, когда оно было нужно! Если бы всё добром кончилось, я бы ещё немало нашёл. Как мне работать хотелось, кто бы знал! Да чёрт меня с тем самородком попутал.

В город вернулись следующей ночью. Подписали акт в трёх экземплярах, золото взвесили вместе с кварцем.

Влас положил его в сейф, замкнул и опломбировал. Велел Ковалёву позвать Галабарова, который и жил в конторе, чтобы не тратиться на квартиру.

— Будешь недельку спать в моём кабинете, — обратился к нему Петров, — открывать только на мой голос. В сейфе лежит золото. Много золота, понял? И никому ни слова!

— Мы должны всё золото сдать в ЗПК комбината!

— Задание получил — выполняй! Всё, мы пошли.

Они вышли на улицу. Мелкий снежок порошил в свете фонарей, в домах светились окна. Влас хмуро шагал рядом, надвинув на лоб мохнатую шапку, в которой сутки назад лежало коренное золото обиженного судьбой Остапова.

Руки засунуты глубоко в карманы пальто, грудь нараспашку, усталое лицо казалось бледным и старым. У подъезда управления комбината на гранитном постаменте мёрз одинокий Серго Орджоникидзе. Снег укрыл его голову, усы, плечи.

Влас резко остановился, глянул, легко взбежал по ступеням и тщательно почистил бюст.

Вернувшись из Алдана, в один из вечеров Ковалёв, вынося на помойку ведро с мусором, столкнулся впотьмах с Сиротиным, остановились. Поздоровались. Ковалёв прикурил сигарету, и свет спички выхватил из темноты хмурое лицо бывшего начальника.

— Читал, читал, Семён Иванович, в республиканской газете о твоих успехах. Хорошее золото попалось? Как называется место?

— Золото обыкновенное. Работали неплохо, вот и попали в передовики. Месторождение Орондокит, не слышали?

— Орондокит? Ну, как же, батенька! Россыпь стоящая!

— Россыпь-то стоящая, да надорвёшься брать. Двенадцать метров вскрыши и плывуны.

— Сколько намыли?

— Не могу сказать. Вы же прекрасно знаете, о золоте болтать не положено.

— Ну мне-то скажи. Наши геологи там работали. Интересно знать, подтвердились ли данные разведки?

— Подтвердились. А кто составлял отчёт, не помните?

— Я составлял.

— Вы?! Не может быть…

— Я начальником партии был.

— А вы план россыпи помните?

— В деталях помню. Это был мой первый самостоятельный отчёт.

— Интересно, почему вы сместили двадцать девятую и тридцатую шурфовые линии?

— Этого не припомню, наверное, были объективные причины.

— В низинку не захотели лезть, в болото. По сухим гривкам легче вести проходку, вода не мешает. Так?

— Может быть, и так. Вести в болоте проходку очень трудно. У нас был твёрдый план на объёмы и отчётность.

— Но вы же геолог и знали, что рассыпь на этом месторождении тянется по лощинам. Террасных отложений там почти нет. Вы, значит, сознательно пошли на это… Ведь это, как я понимаю, должностное преступление, а?

— Зачем так сурово! Ты же намыл два плана, — значит, хорошо мы разведали.

— По основной долине неплохо. Но, откуда в неё золото натащило?

— От нас фантазий не требовали. Требовали прирост запасов. А что, между этими линиями нашли золото?

— Нашли. Береговую россыпь с признаками коренного.

— Коренного?! Не может быть! Какая мощность, запасы?

— Председатель артели сказал, что изюмину месторождения откопали.

— Даже не верю в это. Разве у вас в артели есть партия эксплуатационной разведки? Такого не бывает… — Есть капразведка. Начальник партии Кондрат Фомич.