Понравились Дубровину молодые русские парни, служащие в каком-то особом отряде милиции. Крепкие, мускулистые, по-военному исполнительные и расторопные. Так и уснул в воспоминаниях Могутный…
Когда Вероника улеглась в прохладный спальник в своей палаточке и начала дремать, как она и предвидела, заявился пьяный доктор. Нащупал её во тьме, самоуверенно и нахально предложил погреть в спальнике.
Она, долго не разговаривая, наотмашь треснула по белеющему пятну лица крепкой ладонью и приказала убираться. Доктор выругался, задом выполз из палатки, напоследок пригрозив, что разберётся с ней на работе в клинике.
Тошно стало у Вероники на душе, грязно. Она долго не могла уснуть, а когда провалилась в забытье, то пришло чудное видение… Она летела над жёлтой землёй и видела сверху огромную массу людей. Они ей не казались толпой, каждого человека она видела отдельно.
С ужасом понимала она, что вместе стоят — мёртвые и живые. Она узнавала многих из них. Людское море заливало землю от горизонта до горизонта. Все они были красные, огненные на желтом фоне…
Страшно было Веронике, холодило сердце. А она всё летела и летела, и не было конца красным людям… Сон был настоль пронзительным, ярким и пугающим, что пробудил её глубокой ночью. Бешено колотилось сердце.
Вероника выскочила из спальника и опрометью кинулась к потухающему костру. Так и просидела у огня до утра, боясь вернуться в палатку.
Четверо суток Дубровин ходил в одиночестве вокруг сопки. Не мог найти памятного камня и той теклинки, куда сволок померших казаков. Извёлся весь, осунулся лицом и сгорбился.
Не давался в руки клад, видимо, смертный грех отводил, кружил и не дозволял прикоснуться к ухороненному золоту.
Утром, на пятый день, Гусев не выдержал:
— Дед, может быть, ты всё придумал? Так признайся лучше, не мучай себя и нас.
— Молкни, паря! — осерчал Маркелыч. — Видать, присели мы не у той сопочки, к северу ещё была пара двугорбых… прикажи свернуть табор, и двинем туда. Скарб можно лодками резиновыми по реке сплавить, как раз в ту сторону текёт. Прикажи! Каменная осыпь тут не та, курумника нет.
— Давай вызовем вертолёт и перелетим?
— Погоди, не булгачь людей… Тут всего верст пятнадцать, за день переберёмся. Я в дороге пригляжусь, зацеплюсь глазом за приметы. Давай пёхом.
Вторая сопка оказалась тоже не та. Двинулись к третьей. Маркелыч долго оглядывал её от берега речки и неуверенно обронил:
— Кажись, она…
— Маркелыч! — раздражённо проговорил Гусев. — Если и это не та сопка, вызываю вертолёт!
— Дело хозяйское, дак приказ не исполнишь… вызывай, улетай, а я тут остаюсь. Всё одно сыщу. Мне вашего золота не надо, а тетрадочки свои в котомке унесу. Улетай!
Разбили бивак, старик опять ушёл с лопатой к сопке. Вернулся затемно, успокоил:
— Кажись, нашёл… утречком станем копать.
С запада наплыла низкая туча, и до полуночи молотил мелкий дождь. К утру разведрило, ударило яркое, тёплое солнце. Вся группа гуськом пошла к сопке, на плечах несли лопаты.
Росная трава как-то особо благоухала, отпар цветочного настоя шибал в ноздри. Старик остановился на небольшой полянке, отмерил от вросшего в землю камня десяток шагов и очертил лопатой квадрат метра четыре на четыре.
— Где-то тут! Копайте… должно быть не глубоко, шашками рыли яму… Принимайтесь за дело.
Врач, за время поисков и переходов, приучил всех к редким и удивительным таблеткам в желатиновых разъёмных капсулках. Этот секретный «допинг», как он его называл, сразу прибавлял силы и снимал усталость.
Он опять засуетился, все ребята получили заветные таблетки и проглотили их, по очереди запив водой из фляжки. Только один Маркелыч упорно отказывался от допинга, плевался и ругал врача в лохматую бороду. Силенок ему хватало своих.
Дружно принялись рыть землю, а старик, со своей лопатой, ушёл в лес к небольшому овражку, густо поросшему кустарником и бурьяном. Выкопали яму с метр глубиной, но никаких признаков сундука не обнаружили.
Кликнули Маркелыча. Землекопы удручённо стояли вокруг ямы и выжидающе смотрели на него. Гусев опять подступился с сомнениями:
— Дед! Может быть, хватит нам мозги вправлять?! Никто здесь ничего не зарывал, веками суглинок слежался.
Может быть, ты ошибся?
— Сказано, копайте! Золото имеет норов в землю уходить… всяк старатель знает. Ройте! — сердито оглядел всех и опять ушёл в кусты.
Только к обеду, на глубине двух метров шестидесяти сантиметров, лопаты ударились о твёрдое. Гусев спрыгнул в яму, осторожно разгреб руками землю и увидел почерневшие дубовые доски, окованные медными полосами.
Дальше работали осторожно. Обрыли сундук со всех сторон, он был закрыт на проржавевший амбарный замок. Позвали Маркелыча. Тот скоро пришёл, встал медведем на краю раскопа, строго промолвил:
— Гусев, убери лишних людей из ямы, то, што вы счас увидите, не для слабонервных. Поддень ломиком замок, ключ я утерял… кажись, в Шанхае…
Гусев и его помощник сорвали замок, поддели лопатами крышку. Медленно, со скрипом и скрежетом, она откинулась, и открылось нутро сундука. Все замерли… Хлынуло солнце из земли…
По самый верх сундук был набит золотой посудой, монетами царской чеканки, иконами, табакерками и портсигарами в дорогих каменьях, золотыми ложками, причудливыми сосудами… В углу чернела потрескавшейся кожей пухлая офицерская полевая сумка и рядом маузер в колодке…
— Вот это да-а-а, — тихо проговорил кто-то из молодых ребят, — тут же золотья на миллионы!
— Ему нет цены, — отозвался Маркелыч, — это золото государственной казны, золото царей наших… Глядите не уворуйте! Сам порешу, коли возьмёте хоть малость… Это золото не наше… Принадлежит России самой! Всё просчитайте, опишите. А может, и не надо, у меня в сумке опись есть, подай иё, Гусев…
Дед открыл сумку и вынул пожелтевшие листки, заполненные каллиграфическим почерком. Внимательно просмотрел их и уверенно заключил:
— Всё занесено в реестр до монетки. Тут одних десятирублевок царской чеканки, ежель перевести с фунтов, будет сто пятьдесят девять килограммов, общий вес золота с окладом редких икон, посудой и прочей художественной мелочью более двадцати пудов…
Вот так-то, ребятки… Оприходуйте, опечатайте в холщовые мешки, что загодя я велел припасти, и повезём это добро в Москву, в Гохран иль в Оружейную палату, куда надобней, там определим…
Старик бережно извлёк из ссохшейся сумки три толстые тетради в клеенчатых переплётах и торопливо стал их листать, радостно проговорил:
— Слава Богу! Можно прочесть, — опять уложил тетради в сумку, завернул её в снятый с себя пиджак и отнёс свой драгоценный архив в сторонку.
Опись клада длилась до вечера. Гусев сам извлекал из нутра сундука золотую вещицу и диктовал помощнику её название, после чего она тщательно взвешивалась на специальных аптекарских весах и упаковывалась в мешок. Вечером он сверил опись Дубровина и свою, всё вроде сошлось точно.
Уставшие, перемазанные суглинком люди ужинали прямо у развёрзнутой ямы, получив с устатку от врача по стаканчику спирту и привычной таблетке-допингу.
Врач был непривычно спокоен, поблёскивал стёклами тяжёлых очков, важно расхаживал возле кучи мешков, опломбированных и пронумерованных алой краской. Вероника забеспокоилась о старике, который опять надолго ушёл в лес, и направилась к нему. Её догнал врач, сунул в руку желтую таблетку.
— Выпейте немедленно. Вероника Александровна, на вас лица нет… Конечно же, такое увидеть! Какие драгоценности! Какие там кольца в шкатулках, ожерелья, подвески с бриллиантами, изумрудами… С ума можно сойти! Выпейте, я приказываю!
— Сейчас, сейчас, — она видела глаза врача, и что-то в них настораживало, пугал какой-то лихорадочный блеск, шизофренический гипноз, его не могли скрыть даже очки, — сейчас выпью, только найду Маркелыча.
— Выпейте немедленно, — жёстко настаивал врач и узил глаза.
— Я прекрасно себя чувствую, — проговорила она и вдруг услышала сдавленный крик от раскопа, — что там случилось?
