– И потом, он же пытался избежать этого! Он убежал из дома. Его поймали. Что ему оставалось? Он вынужден был бороться – бороться за себя, за мать…

Эви вспомнила, что Коул рассказывал, что отец жестоко избил его после первого побега. Но ведь тогда должны быть свидетели! Учителя. Тренеры. На стадионе мальчишки бегают в шортах. Неужели никто не заметил синяков?

Она вскочила, чтобы найти телефонный справочник, и удивилась, как темно стало в комнате. Она и не заметила, как наступил вечер.

Коул, конечно, не одобрил бы то, что она собирается сделать. Ну и пусть. Она любит его и не будет сидеть, сложа руки в ожидании суда над ним.

У нее куча вопросов, на которые надо найти ответы. А она умеет делать это, как всякий хороший журналист.

– Отец почти не повышал голоса, если не считать… – Эви сделала паузу.

Они сидели за складным столиком у дороги. Эви улыбнулась, щурясь на слепящее солнце.

– Если не считать чего? – спросил Коул.

– Каждые полгода он устраивал генеральную уборку. А вставлять-выставлять зимние рамы – это такая работенка, что от нее озвереет любой, даже самый покладистый человек. Именно тогда я научилась ругаться.

– Он ругался?

– Еще как! Правда, тут обычно появлялась мама. «Не смей говорить таких слов при ребенке!»

Коул рассмеялся.

– Не думаю, что твой отец умеет как следует ругаться. До моего папаши ему наверняка далеко.

– Серьезно?

Коул заворочался на койке, ткнул кулаком подушку и прислонил ее к железной спинке. И зачем он терзает себя воспоминаниями? Все эти мелочи. Улыбка. Обрывок разговора. Шутливая ссора из-за того, какую передачу слушать по радио.

Он спустил босые ноги на цементный пол, смял тюфяк. Не пришла. Он сам сказал ей, чтобы она не приходила. Он был уверен, что она его не послушается, ведь Эви ничем не напугаешь.

Ничем. Кроме правды.

Он зажмурился так крепко, что в глазах запрыгали огоньки. И принялся шагать по камере. Он уже успел изучить ее до мельчайших подробностей. Прошло три дня. Где-то она теперь? В Айове? В Иллинойсе? А может, уже дома…

Это было жестоко с его стороны – сказать ей, чтобы она уехала. Черт возьми, ему просто было страшно – и он до дрожи в коленях боялся, что Эви заметит это и разлюбит его.

Он прятал свой страх, как подростком прятал синяки. Он снова нацепил ржавую броню, которую создал для себя много лет назад: щит с надписью: «Мне на все плевать», за который он прятался каждый раз, как отец колотил его. «Ты со мной ничего не сделаешь, если я тебе не поддамся!» Он прятал в себе все удары. Что ж, переживем и этот. Сам виноват. Черт его дернул влюбиться в такую женщину, как Эви! Они принадлежат к разным мирам: она – к своей любящей семье, он – к своему проклятому прошлому.

Он убил своего отца. Черт возьми, он хотел этого!

Он прислонился к стене и уперся лбом в холодную плитку, пока голова не прояснилась от холода. Он заслужил это. За то, что был плохим сыном. За то, что не мог защитить мать. Он просил, умолял ее бросить этого человека – но она любила его и говорила, что не может этого сделать. И тогда он, Коул, бросил ее. И всю жизнь потом винил себя за это.

Разве можно бросать тех, кого любишь?

Коул этого не знал. А Эви его бросила?

Из коридора донесся шум. Коул резко развернулся к двери. Нет, все тихо. Хуже всего то, что он тоже причинил боль любимой женщине. Как и его отец. Отец ведь тоже утверждал, что любит свою жену. Только он, Коул, действовал тоньше. Не кулаками, а словами.

Он вспомнил, какая боль отразилась у нее на лице, какое непонимание застыло в ее глазах… Он терзал себя воспоминаниями о женщине, которую ему не следовало любить, обо всех прикосновениях, которых не должно было быть. Он вспоминал, как блестела ее кожа по утрам, как он мылил ее в ванной, как блестело ее тело, как гулко звучал ее голос в замкнутом пространстве, как она смеялась, дразнила его, хихикала от удовольствия и стонала от желания.

Он вспомнил, как впивался губами в ее шею, как дрожали его руки, сжимающие баранку. Они ехали через Аризону, оставив позади Большой Каньон, и впереди их ждала еще одна ночь…

– Прекрати! – скомандовала Эви. – Следи за дорогой и жми на газ! И попридержи руки, Коул Крик!

Он положил руки на колени. И снова поцеловал ее в шею.

Она содрогнулась. Он коснулся ее волос, ее уха, провел пальцем вдоль ушной раковины, увидел, как раскрылись ее губы, судорожно втягивая воздух. Она облизнула губы.

– Я никогда не думала… – начала она – и потеряла мысль.

Коул украл ее. Так же, как ее любовь. С первого дня он выжидал своего часа, следил за ней, говорил себе «нет» – и продолжал преследовать ее. Он поцеловал ее тогда, в первую ночь. С тех пор он целовал ее, наверно, раз сто. Но этого было мало. Слишком мало для того, чтобы поддерживать Коула в те трудные годы, что ждут его впереди.

Но ничего не поделаешь. Придется обойтись тем, что есть. Он бережно собирал воспоминания. То, как она сглатывала, когда он проводил пальцем по ее шелковистой коже на шее. То, как она машинально прислонялась к его руке, и трепетали ее полуприкрытые веки.

Он стиснул железную спинку так, что койка заскрипела.

…Коул положил ладонь ей на затылок, и ее волосы струились сквозь пальцы густыми каштановыми прядями. Она выгнула спину и откинула голову, подставляя шею для нового жадного поцелуя.

Жадного? Да. Он жаждал ее. Когда она выгнулась назад, платье туго обтянуло ее груди. Он расстегнул одну пуговицу, вторую и забрался внутрь. Она вскинула ногу и ударилась коленом о баранку.

– Я веду машину! – напомнила она.

– Не тормози!

Эви коротко ахнула.

– Даже не собиралась!

Но машина замедлила ход. И его движения тоже замедлились. Он приподнял край платья, сунул руку между ног и ласкал ее до тех пор, пока у обоих не закружилась голова от желания.

– Я сейчас съеду в кювет! – слабо запротестовала Эви.

Он коснулся ее груди, чувствуя, как колотится ее сердце. Надавил пальцем на сосок.

– Найди место, где можно остановиться.

– Подожди минутку!

– Не могу!

Она попыталась рассмеяться. Коул попытался взять себя в руки. В ту ночь они любили друг друга, пока пот не полил с них в три ручья. Он никогда не любил ее так сильно, как тогда…

Коул очнулся. Он был в камере. Он изо всех сил ударил рукой по стене. Лжец! Сейчас он любит ее еще больше. Именно поэтому он и отослал ее отсюда. Именно поэтому он готов был продать душу, лишь бы она навестила его. Хотя бы один раз.

– Нет!

Он тер усталые глаза, пока они не заболели.

Он потер затылок. Меньше всего ему хотелось снова увидеть то выражение, которое было у нее в глазах, когда она сказала, что любит его. Коул не хотел, чтобы она любила его так же слепо и безоглядно, как его мать любила его отца. Он не хотел, чтобы Эви жертвовала чем-нибудь ради него.

Эта мысль заставила его вспомнить о том, с чего все началось.

Он не убивал отца, но хотел, чтобы тот умер. И теперь наказан за это. Парадокс в том, что именно отец научил его обороняться. Коул просто дал сдачи. И вот теперь этот удар вернулся к нему.

Есть вещи, от которых не убежишь. От семьи. От судьбы…

Коул снова потер глаза. Помнится, Эви как-то спросила его, верит ли он в судьбу. Да, в первый день. Там еще какой-то экстрасенс выступал по радио… Коул прогнал это воспоминание. Он и без предсказателей знает, что теперь будет. Эви уехала, и это к лучшему. Он будет говорить это себе до последнего дня своей жизни.

– К вам пришли!

Слова охранника отдались эхом в коридоре. Эви ждала. С гулом захлопнулась стальная дверь. Заскрипела, вставая на место, железная решетка. Комната для свиданий оказалась удручающе казенной: серо-зеленый линолеум, крашеные цементные стены. На потолке гудят лампы дневного света. Эви раньше никогда не бывала в тюрьме, но подумала, что, наверно, они все одинаковы.