— Мэрвин? Поттер? Он же обедал у нас сегодня.

— Высматривал, мадам, где что лежит.

— Балстрод, вы уж совсем ку-ку! — пылко вступилась Гер-миона. — Мэрвин не взломщик!

— Не согласен с вами, мисс.

— Он киноактер! Очень знаменитый!

— Вполне возможно, что такова его версия, мисс. Я могу лишь утверждать, что застиг его за тем, как он подстрекал другого молодого человека, явно преступной наружности, вскарабкаться по водосточной трубе и проникнуть в дом через окно.

Вмешалась миссис Бримбл, возможно, почувствовав, что страсти накалились и через минуту ей придется разбирать безобразный скандал. Будь она полисменом, она крикнула бы: «Разой-дись!» но сейчас только могла приказать Балстроду, чтобы тот отправлялся спать. Вежливо пожелав всем спокойной ночи, дворецкий удалился.

Услышав звук, похожий на шипение сифона, Простак резонно заключил, что хозяйка перевела дух.

— Ну вот, — проговорила она, и ухо могло уловить в ее голосе оттенок великодушной теплоты, — твой Мэрвин! Я тебе сразу сказала, как только его увидела…

— Я уверена, мама, что у него есть какое-нибудь объяснение.

— Так пусть он его даст! — воскликнула миссис Бримбл и взмахом руки указала на стройную легкую фигуру, выступившую из тени.

— Мэрвин! — воскликнула Гермиона.

Мэрвин вроде бы ей обрадовался. В его голосе слышался искренний пыл влюбленного, когда он крикнул:

— Привет, малышка!

— Что ты тут делаешь? — спросила мисс Бримбл.

— Так, брожу по окрестностям. А вообще-то ищу такого Фиппса, я его где-то обронил. Возможно, ты знаешь его под именем Фотерингей. Нас обоих выбросили с час назад из «Пьяццы», и пока мы расслаблялись в канаве, он сказал мне: «Поттер, я бы очень хотел познакомиться с твоей невестой». На что я ответил: «Нет ничего проще, дорогой Фиппс. Сейчас поймаем первое же такси и скатаем к ней».

— Мэрвин, ты вдребезги пьян.

Герой экрана скорбно икнул.

— А кто бы не напился в обществе Фотерингей-Фиппса? — спросил он. — Это же дикарь-индеец! Вломился ко мне в квартиру и стал меня пугать. Он из тех, кто в подпитии ведет себя безобразно. Я сразу увидел, что нализался он до ноздрей. У него и пистолет был. Если хочешь знать, весь вечер размахивал. Я думал тихо, спокойно провести вечерок дома. Скромный обед, парочка хороших книг… Но он и слышать не желал. «Я лесной волк с великого Северо-Запада! — рычал он. — Сегодня ночью мне пришла пора выть!» Уволок меня в «Пьяццу», представляешь? Что я мог поделать?! Ни-че-го. У него ведь пистолет. А когда мы сели за столик, он вскочил и закричал: «Берегись! Сейчас начну! Подбирайте своих мертвецов, ребята! К каждому трупу — сувенирчик!» Естественно, нас выбросили. Мы приложились ушами прямо к асфальту. Поверь мне, Фотерингей-Фиппс — он такой. До того доведет, что его с друзьями выбросят из портового салуна в Марселе. Обещаю тебе встречаться с ним после медового месяца как можно реже.

— Медовый месяц может не состояться, — сумрачно произнесла Гермиона. — Мама, ступай домой. Я хочу поговорить с Мэрвином.

Она повела нареченного по лужайке, а Простак остался один в тихой ночи. Освобожденный от общества миссис Хамилтон С. Бримбл и ее дочери Гермионы, он мог бы и слезть с насеста, пожелай он того, но он не желал. Зачем ему новые удары, которые, возможно, припас для него этот жуткий дом? Словом, он цеплялся за свою ветку, точно озабоченный опоссум, когда заметил маленькую компанию, состоявшую из Мэрвина Поттера, шагавшего с самым понурым видом, собаки на поводке и Гермионы Бримбл, высоко вздернувшей подбородок. Гордо и холодно вошла она в дом, и парадная дверь громко захлопнулась за ней. Никаких поцелуев на прощание.

Простак спустился вниз осторожно — в таком местечке никогда не угадаешь, какие еще ужасы могут таиться в тени. Пес Тюльпан пылко рванулся к нему, уведомляя о его присутствии Мэрвина, но, к счастью, его окоротил поводок.

— А-а, Фиппс, — тускло проговорил Мэрвин. — А я тебя ищу повсюду. Откуда это ты свалился?

— Сидел на том дереве.

— Любишь по деревьям лазать?

— Нет, не люблю. Меня туда загнал пес-людоед.

— Играл, знаешь ли.

— Да? Ну, я не стал его спрашивать. Просто прыгнул, спасая жизнь.

— Значит, — призадумался Мэрвин, — ты сидел на этом дереве? Тогда ты мог кое-что услышать из недавнего разговора.

— Я и услышал.

— Но самое интересное пропустил. Тебе уже не было слышно. Ты ведь не женат?

— Нет.

— Тогда ты и не подозреваешь, до чего может дойти рассерженная женщина. Не припомню ничего подобного с того дня, как я украл сцену у мексиканской звезды. Где девушки набираются таких словечек, понять не могу. Скорее всего, заучивают в последнем классе.

— Она дала тебе отставку?

— Если ты имеешь в виду, что она порвала помолвку, то я отвечу «нет». Мы по-прежнему жених и невеста. Но какой ценой! Какой ценой, Фиппс! Выдвинула ультиматум. Отныне — никакого питья. Одно движение к алкоголю, и свадебным колоколам — крышка. Начинаем с сегодняшнего вечера.

Мэрвин погрузился в угрюмое молчание, уйдя мыслями в безрадостное, серое будущее.

— Вот интересно, Фиппс, — обронил он, — представляешь ли ты, что это значит? Холод и тьма, холод и тьма. Повсюду царят радость и смех, но не в сердце Мэрвина Поттера. Повсюду весело поглощают шотландское виски, а я не могу присоединиться. Я буду чувствовать себя как мучимый жаждой прокаженный. Но — раз нужно, значит нужно. Пойдем-ка, Фиппс. В гостях хорошо, а дома лучше. Возвращаемся в Нью-Йорк.

— Забежим куда-нибудь перехватить сэндвич?

— Нет, это немыслимо! — Мэрвин вскинул брови. — Ты что, Фиппс, жуешь, не переставая? Роешь себе могилу зубами? Хотя что же, — философски заключил он, — ленточные черви так и останутся червями.

И зашагал туда, где их ждало такси.

Офис «Леман Продакшнс Инк.» размещался в сумрачном здании, каких полно на Бродвее и 40-х улицах. Лифты в них слишком тесные, заполонены блондинками, все на одно лицо, и мужчинами с заросшим подбородком, тоже скроенными по одной модели. Все до единого — из шоу-бизнеса или с его окраин. Пока лифт плывет вверх и вниз, вы улавливаете обрывки разговоров о летних гастролях, ракурсах камеры, и о том, что за ними прислали сами «Линдсей и Крус».

Почти все такие здания сдаются в аренду под офисы, занимающиеся водевилями, фильмами и телевидением. Джо Леман прежде занимался водевилями, и водевильное его прошлое сказалось — став продюсером в драматическом театре, он раскинул свою палатку в одном из таких зданий, тогда как обычно эти продюсеры располагались на верхнем этаже какого-нибудь театра или прятались за обветшавшими фасадами особняков на 55-й стрит.

Офис «Леман Продакшнс» состоял из приемной, где сидел прыщавый мальчишка, день напролет жуя жвачку; комнатушки, где хватало пространства только секретарше и пишущей машинке; и внутреннего кабинета — святилища, где Леман проводил совещания со своим партнером Джеком МакКлюром.

В два тридцать на следующий день после того как Простак посетил Кинг-Пойнт, мистер Леман тоже совещался в своем офисе, но не с Джеком МакКлюром — тот сидел в зале «Моррис» и смотрел репетицию, — а со своей женой Фанни, бывшей Фанитой, Величайшей Жонглершей Мира.

Кабинет был запущенный, неприбранный, совсем не похожий на те помещения, в каких ведут дела люди вроде Ли Шуберта и Джона Голдена. Если бы сюда неожиданно попал тонко чувствующий декоратор, то он, скривившись, громко разрыдался бы. Дни водевилей для Джо Лемана едва миновали, и у одной стены громоздилась груда всякого барахла из прежнего офиса. Связки газет, в основном — рождественские выпуски «Вэрайэти» с рекламными поздравлениями мистера Лемана актерам; несколько коробок с папками; пестрая мешанина сценических костюмов и даже балетная туфелька были самыми приметными в комнате, если не считать огромного и нового письменного стола, уже припорошенного пылью.

Остальная мебель тоже была новой — крутящееся кресло у стола, стул для посетителей перед ним и стул поменьше сбоку. Бачок с охлажденной питьевой водой довершал обстановку. Еще мистер Леман прихватил с собой в новый офис шестьдесят или семьдесят фотографий тех, кто в разное время пользовался его профессиональными услугами. Снимки в занятном беспорядке украшали стены, все с надписями «С любовью к Джо», «Джо от Прекрасной Марквери», «Самому великому агенту в мире», и тому подобное. Надписи эти свидетельствовали скорее о деловых союзах, чем о личных привязанностях.