Венейблс и незнакомец удобно расположились в креслах, к тому же, было видно, что они прекрасно поладили. И это при том, что кроме двух кресел в комнате ничего не осталось. Прочие пожитки, как с довольной ухмылкой заметил Харрисон, прежде чем постучать в дверь, были живописно разбросаны по коридору.

— Ну, здравствуй, Харрисон, — приветствовал его Венейблс, — как раз ты-то мне и нужен. По-видимому, произошло небольшое недоразумение. Ведь это ты посоветовал моему брату выставить всю мебель из комнаты?

Лицо Харрисона приобрело нежно-зеленоватый оттенок.

— Твоему б-бра-ату? — проблеял он.

— Да. Неужели я не говорил тебе, что с этого семестра в колледже будет учиться мой брат? Директору говорил, Меревалю говорил, да и вообще всему начальству. Ума не приложу, как я мог забыть о тебе. Выскочило из головы. Но ты, я вижу, обошелся с ним по-товарищески, экскурсию вот устроил… Просто молодец.

Харрисон вымученно улыбнулся. Венейблс-младший ухмыльнулся. Одного не мог понять Харрисон — почему братья приехали в колледж не вместе? А объяснялось все очень просто. Венейблс-старший провел последнюю неделю каникул в гостях у Макартура, капитана сборной колледжа по регби. Макартур жил всего лишь в миле от колледжа.

— Вот только не возьму в толк, — безжалостно продолжал Венейблс, — как же так вышло с мебелью? Насколько я знаю, мне не приходилось срочно бросать колледж в конце прошлого семестра. Если хочешь, я, конечно, наведу справки но полагаю, выяснится, что ты ошибаешься. Должно быть, с кем-то меня перепутал. Но все-таки мы подумали, что тебе лучше знать, и вытащили всю мебель в коридор, а оказалось-то — вышла промашка, вытаскивать ничего не надо. Так что, будь другом, поставь все, пожалуйста, на место. Мы бы тебе помогли, но как раз сейчас собирались выпить чаю. Постарайся закончить к нашему возвращению. И большое тебе спасибо.

Нервно кашлянув, Харрисон взял слово.

— Я тоже, — сообщил он, — собирался пить чай.

— Очень жаль, — ответил Венейблс, — но боюсь, тебе придется изменить свои планы.

Харрисон ухватился за соломинку.

— Но ведь в этом семестре я и так уже на посылках у Велша,[30] — запротестовал он.

Был в колледже такой неписаный закон: любой из младших учеников имел право отказаться служить двум господам.[31] Иначе у слабых мира сего не было бы ни минуты покоя.

— Что ж, — ответил Венейблс, — Велшу, конечно, крупно повезло, но ведь семестр-то еще и не начался. А начнется он завтра. Так что — вперед.

Противоречивые чувства бушевали под итонским жилетом Харрисона. Явное нежелание приступать к поставленной задаче боролось с ощущением, что если он все-таки откажется, это может — да что там «может», обязательно выйдет ему боком.

— Харрисон, — мягко, но многозначительно произнес Венейблс, — знаешь ли ты, каково это — жалеть, что появился на свет?

Харрисон с задумчивым выражением лица подобрал с пола фотографию и аккуратно повесил над камином.

В бесконечном людском потоке, что течет, наслаждаясь сиянием солнца, по Променад дез Этранжэ, можно встретить тех, кто приехал в Ровиль для поправки здоровья, и тех, кто сбежал от суровой английской весны. Но большинству приезжих это место нравится тем, что оно недорогое и недалеко от Монте-Карло.

Джорджем Альбертом Балмером двигали совершенно иные мотивы. Он приехал сюда только потому, что три недели назад Гарольд Флауэр назвал его обидным овощным прозвищем.

Что вообще побуждает человека совершать безрассудные поступки? Почему он отправляется в бочке вплавь по Ниагарскому водопаду? Ведь от этого его печень не станет здоровее. Лучше полчаса поупражняться со скакалкой. Нет, в девяти случаях из десяти он просто хочет доказать друзьям и родным, что он — не мягкотелый и не прозаичный тип, как о нем думали. Возьмите, к примеру, канатоходца из мюзик-холла, загляните ему в глаза. «Ну уж нет, я не какой-нибудь слизняк», — прочтете вы в них.

То же самое чувствовал Джордж Балмер.

В настоящий момент в Лондоне пребывают несколько тысяч респектабельных, опрятных, непредприимчивых молодых людей. Они живут по установленному распорядку, служат за скромное жалованье в разных банках, корпорациях, магазинах и коммерческих фирмах — так до самой старости. В общем, живут как устрицы, намертво прилепившиеся к своему местечку на скале.

К этой многотысячной армии принадлежал Джордж Альберт Балмер. Он не выделялся ничем — такой же респектабельный, опрятный, непредприимчивый, подчиненный распорядку и связанный по рукам и ногам страховой компанией «Планета», где он работал. Работа заключалась в ежедневном просиживании за конторкой, с натянутой улыбкой и полусонным видом. То, что за окошечком конторки течет другая жизнь, где можно выразить себя каким-нибудь иным способом, никогда всерьез не приходило в голову нашему герою.

И вот на этого самого Джорджа, двадцати четырех лет от роду, как снег на голову, свалилось наследство в тысячу фунтов.

Внешне, несмотря на потрясение, он ничуть не изменился. Даже тени высокомерия не промелькнуло под гнетом столь тяжкой ноши. Когда начальник отдела, найдя техническую ошибку в его вчерашней работе, позвал: «Эй, креветка, — черт, как там вас кличут!» — Джордж даже не заикнулся, что к состоятельному джентльмену не подобает так обращаться. Неожиданная улыбка Фортуны не смогла пробудить его от спячки. Но все же потрясенная душа лежала в нокауте бесформенной грудой, не в силах понять, что же сбило ее с ног.

Как раз когда Джордж находился в таком полуоцепенении, к нему подошел Гарольд Флауэр. Гарольд был посыльным в «Планете», и по совместительству одним из самых заядлых должников Лондона. Торжественным, величественным гимном прозвучали для него слухи о наследстве, потому что он, в перерывах между нытьем и жалобами на непосильную работу, всеми силами старался расширить круг своих кредиторов. Этот тип неопределенного возраста с сизым носом сумел обложить поборами большинство служащих «Планеты», выпрашивая по три пенса в день получки, и теперь решил, что если в звездный час богатенького Балмера не растрясет его на что-нибудь посолиднее, то это будет постыдный конец заемной карьеры.

Весь день он ни на шаг не отходил от Джорджа, и наконец, перед самым закрытием, припер того в углу и, тыча его пальцем в грудь, потребовал взаймы соверен. При этом на одном дыхании поведал, что он — джентльмен, что жизнь курьера хуже рабской, и что целеустремленный молодой человек, если желает приумножить и без того солидное состояние, должен держаться подальше от финансовых проходимцев, а не слушать их сказки для простачков. И замолчал в ожидании ответа.

В тот день заемщики не давали Джорджу покоя. Словно золотоносный участок вехами, он был окружен важными просителями, которым никак нельзя было отказать. Он устал давать взаймы, и был решительно настроен против любого, кто требует, не имея на то оснований. У Гарольда Флауэра таковых не было. Джордж так и сказал. Какое-то время мистер Флауэр не мог поверить, что это не шутка, но, осознав наконец горькую истину, набрал полные легкие воздуха, и разразился длинной речью.

— Значит, «сожалею, но не могу одолжить», да? Джентльмен просит вас, как человека, занять до получки сущий пустяк, а вы, значит, ругаться и оскорблять. Да знаете, кто вы со своей тыщонкой? Грошовый миллионер, вот вы кто. Ну-ну, тряситесь над своим чертовым наследством. А что толковее вы придумаете? Видал я таких. Не будет вам радости от денег. Вы не из тех. Вы осторожный. Вложите их, небось, в государственные облигации, и будете получать три гроша в год. Вам деньги без пользы. У вас кишка тонка насладиться ими. Вы же растение! Овощ паршивый. В репе и то больше духа. И в брюссельской капусте. И даже в укропе.

Трудно сохранять достоинство, когда человек с хриплым голосом и водянистыми глазами сравнивает тебя с укропом, причем не в твою пользу, а возразить нечего. Джордж кое-как пришел в себя и в задумчивости побрел домой. Особенно терзало то, что он действительно собирался купить что-то сродни облигациям. Дядя Роберт, у которого он квартировал, настоятельно рекомендовал этот фонд. И независимо от дяди, сам фонд тоже рекомендовал себя. Но слова Гарольда Флауэра пробудили сомнения. Джордж думал больше двух недель, нестерпимо краснея при виде презрительных водянистых глаз. А затем подошла пора отпуска, и, воодушевленный, он бросился разыскивать посыльного, которого до этого старательно избегал.