— Нет, это надо же! — возмутилась вторая, а третья заметила: «Вот зануда!»
— Такой сопляк! — поддала жару особа в мягкой шляпе и все захохотали, выражая согласие.
Чайник скис и жалел только о том, что, презрев советы семьи, не пошел в священники. Тех специально тренируют.
Хороший, крутой священник, грозно кривящий губы, быстро бы унасекомил этих мамаш. Он играл бы на них, как на гуслях или десятиструнной псалтыри. Но Чайник священником не стал и сделать ничего не мог.
Он настолько ничего не мог сделать, что, когда они свернули к Бридмуту, совсем пал духом. Викарий говорил, что едут они в соседнюю деревушку Ботсфорд Мортимер, к руинам древнего аббатства, где зайдут в музей (основанный и подаренный покойным сэром Уондсбери Поттом, мировым судьей), немного займутся рукоделием и поедут обратно. Они же направлялись в Бридсмут, к парку развлечений. Чайник задрожал от одной мысли о шестнадцати вакханках в этом парке, но говорить не посмел.
Примерно тогда, рассказывал он позже, он увидел глазами души, как блаженствует Мартышка среди школьников.
О том, что было в парке, Чайник просил меня не допытываться. Он сказал, что до сих пор содрогается при одном воспоминании. Крайне удивила его и психология матерей. По-видимому, думал он, у этих матерей матери были и, тем самым, они знати различие между добром и злом; и все же… Уточнять он не стал, но заверил меня, что одна особа в лиловой накидке, судя по всему, жила ради наслаждений.
Возникли некоторые трения, владелец парка их выгнал, и они отправились на пляж. Кажется, трения были чисто финансовые — владелец утверждал, что мать в бомбазиновом платье каталась на карусели одиннадцать раз, а заплатила один. Удар пришелся по Чайнику, что совсем уж печально, ибо на пути к морю бомбазиновая мать объяснила, что каталась она двенадцать раз, а заплатила — два.
Однако страдалец был так счастлив, что выбрался из парка, что счел подбитый глаз вполне резонной платой. Особенно вознесся он духом, когда все шестнадцать особ хором заорали и кинулись в лодку, которую услужливый ветер быстро отнес от берега. Хуже всего пришлось тому, кто взялся за весла.
Естественно, то был Чайник. Лодочник, человек разумный, отказался вести к берегу такой ковчег. Чайник несмело к нему подъезжал, но тот ответил, что должен следить за рулем, а когда наш герой намекнул, что и он рулить умеет, сообщил, что не доверит любителю ценную лодку. После этого он закурил трубку и принял позу римского патриция на пиру, а Чайник, повторим, взялся за весла точно того же размера, что и у галерных рабов.
Для человека, знавшего в Оксфорде только легкое каноэ, справился он хорошо, тем более, что матери мешали как могли. Они распевали что-то вроде «Эй, бодрей!» (хотя ему казалось, что тут подошла бы песня волжских бурлаков) и очень сбивали его с такта. Семь раз ловил он леща и семь раз все шестнадцать штук, прекратив пение, хохотали. Словом, испытание — на любителя. Прибавьте пляску на песке и обратный путь, и вы согласитесь, что входя в бар, Чайник заслужил хорошую выпивку.
Он как раз ставил кружку, чтобы налили еще пива, когда дверь открылась, и вошел Мартышка. Если бы Ф.-Ф. был меньше занят своими бедами, он бы заметил, что друг — не в лучшем виде. Воротничок его был порван, волосы взлохмачены, лицо перепачкано шоколадом, а к спине прилеплен бутерброд с вареньем. Увидев Чайника, он так разволновался, что кинулся на него, еще не заказав джину с джинджером.
— Ну, спасибо! — начал он. — Премного благодарен!
— За что? — спросил Чайник, уже обретя дар речи.
— За школьников, — едко ответил Мартышка. — За этих мальчишек с липкими ручонками. За… Что ты смотришь, как больная рыба? Я понял твои козни. Это же только выдумать! Вот уж, поистине, бес! Решил, видите ли, унизить меня перед Анджеликой! Конечно, если девушка видит, как эти гады бьют тебя свернутыми газетами, она к тебе изменится. Хо! — закончил Мартышка, спросив наконец джину.
Конечно, Чайник был потрясен, но вежество Фотерингеев не позволило ему продолжить беседу на людях. У девицы, к примеру, уже шевелились ушки.
— Не знаю, о чем ты говоришь, — сказал он, — но пойдем-ка лучше ко мне. Нельзя трепать в баре имя женщины.
— Это кто же его треплет?
— Ты. Если, по-твоему, это не называется «трепать», я уж и не знаю… Однако, слава Богу, есть люди с чувством чести.
Словом, они пошли наверх, и Чайник закрыл двери.
— Так, — сказал он, — что ты бесишься?
— Я уже говорил.
— Ну, повтори.
— С удовольствием!
— Ладно. Нет, минуточку!
Чайник резко открыл дверь и услышал, как катится по ступенькам девица. Потом он дверь закрыл и сказал:
— Ну, вот. Теперь — просим.
Мартышка отпил джину с джинджером и начал снова:
— Нет, такой пакости! Нет, такой подлости! Я тебя вижу насквозь, Фотерингей-Фиппс. На-сквозь! Ты знал, во что превращается человек на школьном празднике. Ты не хотел, чтобы Анджелика видела тебя в шоколаде и варенье. А я, дурак, тебе верил!
Сперва Чайник онемел от удивления, потом обрел дар речи. Его благородная душа не могла вынести такой несправедливости.
— Какая чушь! — воскликнул он. — Какой собачий бред! Мои мотивы — чисто рыцарские. Я приносил жертву, не думая о том, что трудно полюбить такое лупоглазое чучело.
Мартышка удивился.
— Чучело?
— Вот именно
— Лупоглазое?
— А то как же! Если хочешь знать, причина в том, что ты начисто лишен обаяния. Тонкой, чувствительной душе не нужно тебя видеть в шоколаде, чтобы испытать — да, да! — брезгливость.
— Вот как?
— Именно так.
— Да? Разрешите сказать, что Анджелика меня любит.
— То есть меня. Я, слова Богу, разбираюсь в улыбках и взглядах. Ставлю одиннадцать к четырем, что вскоре Анджелика будет Фотерингей-Фиппс. Нет, тридцать три к восьми.
— В какой монете?
— В десятках.
— Идет.
Тут дверь приоткрылась;
— Простите, — сказала девица.
Соперники воззрились на нее. Она была толстой, добродушной и потирала левое ухо. Лестницы в «Гусе и кузнечике» крутые.
— Простите, — повторила она, — я случайно услышала ваш разговор и должна внести ясность. Какие пари? Мисс Бриско выходит замуж.
Нетрудно представить эффект этих слов. Мартышка упал на единственный стул, Чайник привалился к умывальнику.
— Что? — сказал один.
— Как? — сказал другой.
— Да вы сами с ним разговаривали, — сказала девица Чайнику. — Вчера, у нас в баре.
— Не говорите глупостей, моя дорогая, — возразил он. — Это ее брат.
— Нет, что вы!
— Вы же сами сказали, что он живет у викария.
— Гостит, сэр, он их родственник. А помолвлены с мисс Анджеликой они с Рождества.
Чайник сурово посмотрел на нее.
— Что же вы молчали, несчастная? С вашими привычками должны были знать, что мы в нее влюблены. Если бы не вы, мой бедный друг не страдал бы на школьном празднике…
— Мистер Бриско боялся именно школьного праздника. В прошлом году он там намучался, сам мне говорил. И очень просил, чтобы я вам ничего не рассказывала, и теперь взяли вас, а не его. Очень приятный человек, мы его уважаем. Ну, заговорилась я! А кто будет в баре?
Она ушла, Чайник первым нарушил молчание.
— Что ж, — сказал он — у нас осталось Искусство. — Он похлопал Мартышку по плечу. — Конечно, удар тяжелый.
Мартышка отнял руки от лица и потянулся за портсигаром. Вид у него был такой, словно он очнулся.
— Тяжелый? — повторил он. — Это как посмотреть. Стоит ли страданий девушка, которая сознательно толкнула человека на школьный праздник?
— И верно! — удивился Мартышка. — Или, скажем, загнала его к этим матерям.
— Вот я тебе опишу игру «Мистер Смит дома?» Суют твою голову в мешок, а сами…
— А у нас была мамаша в лиловой накидке…
— Атакой Хорее…
— А мамаша в мягкой шляпе…
— Словом, — сказал Мартышка, — мы сдуру влюбились во властную, жестокую личность без капли жалости. Чайник, старикан, держись подальше от дочек викария!