Последствием всего того дела было: в Пануко все горные поселения тотонаков отвернулись от нас; поведение Семпоалы стало тоже двусмысленным; доставка провианта прекратилась, индейцы-каменщики, достраивавшие нашу крепость [Вера Крус], разбежались. Всюду и везде вместо прежнего почтения и преданности появилось нестерпимое высокомерие. Таковы были новости! Они нас прямо-таки потрясли: ведь это была первая наша неудача в Новой Испании! Вот как фортуна быстро отворачивается! Только что мы мнили себя богатыми, ибо видели сокровища Ашаякатля и ежедневно почти одаривались Мотекусомой; только что нас называли teules, «божествами», и считали непобедимыми, и вдруг — мы такие же люди, как и все… слабые, беспомощные! При создавшихся условиях всякое промедление могло быть сугубо опасным; вот почему мы решили пленение Мотекусомы не откладывать ни на единый час, чего бы это нам ни стоило.

Как было решено днем, перед пленением Мотекусомы всю ночь мы молились Богу, таким образом свято служа ему. Рано утром следующего дня началось осуществление задуманного. Взял с собой Кортес пятерых капитанов — Педро де Альварадо, Гонсало де Сандоваля, Хуана Веласкеса де Леона, Франсиско де Луго и Алонсо де Авилу, а также меня и наших переводчиков: донью Марину и Агиляра; и всем нашим, идущим с нами, приказал взнуздать и седлать лошадей и весьма хорошо вооружиться. Впрочем, согласно моим записям, мы постоянно и днем, и ночью не выпускали оружия из рук; когда же Кортес отправлялся к Мотекусоме, мы всегда были в полной боевой готовности. Кортес с пятью капитанами были в полном вооружении, но это не могло возбудить подозрения, так как в ином виде Кортес и его свита никогда не появлялись во дворце Мотекусомы1.

Как всегда, так и теперь, Кортес наперед послал человека с просьбой об аудиенции. Мотекусоме было не очень по себе из-за истории под Наутлой, тем не менее он ответил, что очень рад посещению.

После обычных приветствий и поклонов Кортес обратился к Мотекусоме через наших переводчиков со следующими словами: «Сеньор Мотекусома, как мне понять, что Вы, монарх столь могущественный, назвавший себя нашим другом, повелели Вашим военачальникам на морском побережье возле Тушпана напасть с оружием на моих испанцев, захватить поселения, находящиеся под охраной нашего короля и сеньора, угнать оттуда индейцев и индеанок для жертвоприношения! Но мало того, Baши люди осмелились даже убить испанца, одного из моих братьев, а также одного коня!» О капитане Эскаланте и о других шести солдатах, скончавшихся от ран в Вера Крусе, Кортес ничего не сказал, ибо Мотекусома в то время не мог еще иметь сведений об их смерти. «Как непохоже Ваше поведение на наше, — продолжал Кортес, — я твердо верил в Вашу дружбу, а посему велел своим капитанам всячески идти Вам навстречу; Вы же Вашим военачальникам предписали как раз обратное: и в Чолуле они должны были нас убить, и сейчас, на взморье, они пытаются делать то же самое. Тем не менее я, из любви к Вам, не алчу начать военные действия, не хочу разрушить этот город, но с условием: для сохранения мира Вы должны тайно вызвать Ваших виновных военачальников и вассалов и передать нам, а также Вы должны сейчас же вместе с нами, добровольно и спокойно, отправиться в наши палаты, где и будете впредь пребывать. Вам будут служить там столь же почтительно, как в Вашем собственном дворце. Но, не скрою, если Вы сейчас поднимете шум, то Вас немедленно убьют, и для сего я взял с собой этих моих капитанов».

В первую минуту Мотекусома от неожиданности и испуга не мог произнести ни слова. Затем он, несколько оправившись, торжественно заявил, что никогда не давал приказа о нашем уничтожении; он готов сейчас же вызвать провинившихся военачальников, чтобы наказать их примерным образом; и при этих словах он с руки поспешил снять кольцо с печаткой со знаком бога войны Уицилопочтли, что делалось только при приказаниях величайшей важности. Затем он стал жаловаться на наше дерзкое предложение отправиться к нам в плен из собственного своего дворца. Никто не смеет ему давать предписаний, а сам он добровольно пойти не желает.

Кортес привел ему немало резонов; но Мотекусома, со своей стороны, приводил не менее убедительные. Препирательства эти длились уже более получаса, когда у Хуана Веласкеса де Леона лопнуло терпение, и он громким и страшным голосом с возмущением обратился к Кортесу: «К чему Ваша милость теряет столь много слов? Или он сейчас же последует за нами добровольно, или мы его прикончим. В том-то все дело, скажите ему это. Ведь и наша жизнь на волоске!»

Суровый, необычный тон произвел впечатление на Мотекусому, к тому же он видел сильное возбуждение и всех остальных наших капитанов. Когда же поэтому донья Марина спокойно, но решительно посоветовала ему не перечить Кортесу и согласиться на его предложение, тем более что там ждет его почет и покой, здесь же, в случае отказа, угрожает неминуемая смерть, Мотекусома смягчился. Сперва он предлагал в заложники своих детей, одного сына и двух дочерей, но просил избавить его самого от позора плена: «Сеньор Малинче, что скажут мои приближенные, когда я сам дамся вам в руки в собственной своей столице?» Но Кортес настаивал, что только его особа даст нам достаточную гарантию мира и покоя, и вот Мотекусома решился! Как только он объявил об этом, сейчас же поведение изменилось: все капитаны наперерыв просили извинить их за невольную непочтительность. Но в то же время ему предложено было объявить приближенным и охране, что он идет с нами по собственной воле, ибо поселится временно у нас — таковы его желания и воля их идола Уицилопочтли, мол полученная papas [(жрецами)], которые служили тому, и что жизнь его будет в безопасности вместе с нами. Ему подали богатейшие его носилки, и вся процессия отправилась к нам. Конечно, мы сейчас же приняли все меры к наиболее надежной его охране. Во всем же остальном и Кортес, и мы все наперерыв старались ему угодить, развлекая его всячески, чтобы он не тяготился пленом.

Вскоре к нему явились все главные знатные мешики и его племянники, как бы для услуг, а на самом деле, чтобы узнать — не пора ли начать против нас военные действия. Но Мотекусома неизменно отвечал, что ему приятно провести с нами несколько дней, что переезд произошел по его собственному желанию и не следует верить слухам об обратном, тем более что их Уицилопочтли вполне одобряет это решение Мотекусомы, как было сказано papas [(жрецами)], которые слушали и передавали волю идола. Великий Мотекусома и виду не подавал, что плен его огорчает. Такова правда о пленении могущественного Мотекусомы! Весь свой обиход великий Мотекусома перевел к нам: всех своих слуг и жен; по-прежнему продолжалось его ежедневное купание; неизменно при нем было 20 крупнейших сановников, советников и военачальников; по-прежнему к нему прибывали посланцы для рассмотрения тяжб из самых отдаленных земель и привозили дань, да и все важные дела шли прежним порядком.

Даже церемониал, и тот не изменился: ищущие аудиенции приходили теперь не через главные ворота, а через боковой вход с обязательным там ожиданием прежде, чем предстать перед великим Мотекусомой, даже великие касики дальних земель и заграничных поселений, какими бы великими сеньорами они ни были, переодевшись, сняв свои богатые накидки, в простую свежую одежду из хенекена сняв обувь; и приближались, устремив свои глаза на землю с положенными тремя поклонами и со словами: «Сеньор, мой сеньор, мой великий сеньор»; вслед за тем, как ему излагали тяжбу или проблему, по которой прибыли, она и решение изображались знаками на холстах, кусках материи из хенекена очень тонкими и отточенными палочками; вместе с Мотекусомой отправляли суд два мудрых старца — великих касика, принимая решение в немногих веских словах, которое выполнялось беспрекословно во всех землях и поселениях; выходить из залы требовалось не поворачиваясь спиной и с тремя поклонами; выйдя после аудиенции у Мотекусомы, они надевали свои богатые накидки и шли по Мешико.