Столь неподходящий ответ произвел на всех нас тяжелое впечатление, ибо мы знали и даже видели, как изо дня в день резали людей перед алтарями. Кортес немедленно стал с ними совещаться, и мы решили во славу Бога уничтожить жертвоприношения и идолов, хотя бы это стоило нам жизни, так как туземцы несомненно будут сопротивляться. Мы выстроились в боевой порядок, с нашим вооружением, и Кортес объявил касикам, что поход наш направлен против их идолов. Затем толстый касик и другие их предводители стали призывать множество воинов для защиты своих идолов, а мы стали подниматься по бесконечным ступенькам самого большого их сues [(пирамиды храма)]. И еще раз толстый касик с другими знатными стали умолять Кортеса и угрожать: не губить их божеств, не позорить Семпоалы, иначе погибнем и мы, и они. Но тут не выдержал и Кортес; громовым голосом стал он поносить их за ложь, варварство и глупое упрямство. А донья Марина умело ввернула речь об угрозе со стороны Мотекусомы, и они одумались, отказались от сопротивления, но согласия все же не решались дать. Мы же, человек 50, наконец, забрались наверх, где стояли их идолы. Свалили мы их, разбили и осколки бросили вниз, по ступеням. И были те идолы страшны лицом и уродливы телом, не то люди, не то драконы, величиной то с годовалого быка, то с человека, то не более собаки. Вой и плач наполнили воздух; papas по-своему молились, чтобы повергнутые идолы не мстили им за поношение; кое-где засвистели стрелы. Тогда мы схватили толстого касика, 6 papas и множество знатных, и Кортес объявил им, что их казнят, если они не заставят своих прекратить нападение. Это удалось. Вышла процессия papas в черных накидках, с нечесаными волосами, которые, как и лицо, измазаны были кровью, так что от них шел отвратительный смрад. Вышли они медленным шествием, шатаясь, стали собирать осколки своих демонов и убрали их.

А потом Кортес выступил с нашими переводчиками доньей Мариной и Херонимо де Агиляром со многими поучительными речами о братстве, против Мотекусомы и его мешиков, истинной вере и Великой Сеньоре — Матери Нашего Сеньора Иисуса Христа. Индейцы слушали с большим вниманием и охотно принялись за очистку и переделку одного из cues, что и было закончено к следующему дню. Тогда Кортес велел четырем papas постричься, одеться в чистые белые одежды и заботиться о чистоте и красоте нового храма, ежедневно украшая его свежими зелеными ветвями, и служить святому изображению Нашей Сеньоры [Девы Санта Марии]. А дабы над ними был надзор, он поселил при храме старого хромого инвалида, Хуана де Торреса, из Кордовы. Велено было нашим плотникам сделать крест, решено было также вместо ладана употреблять местные курения, а свечи выделывать из туземного воска, употребления которого индейцы не знали.

На следующий день была торжественная месса, при которой присутствовали все индейцы во главе с касиками и восемью девушками, которые тут же были окрещены, а затем и распределены между нами. Племянница касика, ныне донья Каталина, была очень некрасива, но Кортес принял ее, не морщась; зато другая, донья Франсиска, была очень хороша, и ее получил Алонсо Эрнандес Пуэрто Карреро; имена остальных теперь уже не упомню.

Мир был, таким образом, торжественно скреплен, и мы с великой радостью вернулись в Вера Крус.

В Вера Крусе ожидал нас корабль, прибывший с Кубы. Командовал им Франсиско де Сауседо, которого мы прозвали «Щеголем» [(Pulido)], и с ним вместе прибыли Луис Марин, который был потом капитаном при взятии Мешико, персона очень известная, и десять человек солдат. Главнейшей их новостью было, что Диего Веласкес получил назначение аделантадо Кубы, разрешение торговать где и как угодно, а также по своему усмотрению основывать новые города. Все это, конечно, немало подняло дух его сторонников.

Между тем постройка крепости кончалась, и нам стало тягостно длительное бездействие. Почти единогласно поэтому заявили мы Кортесу, что пора пощупать великого Мотекусому и убедиться, так ли велика его мощь, как говорят. А перед походом следовало бы направить к Его Величеству точную реляцию о всех событиях, послав также в подарок Его Величеству все золото — не только от Мотекусомы, но и то, какое мы выручили от обмена. Кортес вполне согласился с нами, так как и сам давно имел те же мысли. Одно лишь только казалось ему неподходящим: если каждый из нас возьмет приходящуюся ему долю добычи, то для государя не так уж много останется. А посему он предложил Диего де Ордасу и Франсиско де Монтехо, как ловким и оборотистым дельцам, в отдельности переговорить с каждым из солдат, не пожелает ли он отказаться пока от своей доли. Всем, конечно, было ясно, что первый подарок Его Величеству должен был быть значительным, а посему всем и пришлось согласиться на отказ, что они и закрепили своей подписью. Никто не увильнул. Тогда мы выбрали и двух уполномоченных для поездки в Испанию. Выбор пал на Алонсо Эрнандеса Пуэрто Карреро и на Франсиско де Монтехо. Им дали лучший наш корабль, двух пилотов между прочим, и Аламиноса, пятнадцать матросов и достаточное количество припасов. Сам Кортес написал весьма пространное донесение Его Величеству, которое подписали власти нового города и десять солдат, среди них и я, а капитаны и солдаты составили еще и от себя большую, тщательную бумагу, разделенную на множество глав. Все там было описано по порядку, начиная с открытий Франсиско Эрнандеса де Кордовы и Хуана де Грихальвы, а затем о Диего Веласкесе, Кортесе и так далее. Не забыли мы изобразить и громадную величину новых стран, а также здешние нравы и обычаи, верования, одежды и, конечно, и самих жителей, четырех из которых (мы их освободили в Семпоале из клеток, при откармливали для жертвоприношения) мы и послали для образца. Сказали мы и о себе, о четырехстах пятидесяти солдатах, которые, окруженные целыми враждебными мирами, готовы сложить свои кости во славу Бога и королевской короны, лишь бы во главе их был Кортес, самый лучший из генералов. Вышло так складно, что происки Веласкеса и его креатур тоже были выставлены в должном свете. Все мы расписались, притом в двух экземплярах, так как нам это казалось надежнее.

Послание наше прочитал и Кортес и нашел его правдивым и точным; обрадовался он и нашим посулам ему; одно лишь казалось ему лишним — упоминание о пятине золота, идущей прямо в его кассу, и о первых открывателях тоже, пожалуй, можно было умолчать. Действительно, мы впоследствии узнали, что сам Кортес ни слова не сказал о Франсиско Эрнандесе де Кордове или Хуане де Грихальве и честь приписал лишь себе1.

Но, что сказано, то сказано. Послания были переданы нашим уполномоченным, и настрого им наказано не заходить в Гавану. Затем отслужил мессу падре [Бартоломе де Ольмедо] из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой, и в 26-й день2 месяца июля 1519 года они вышли в море. Еще дорогой Франсиско де Монтехо уговорил пилота Аламиноса подойти к Кубе, недалеко от Гаваны, где у него было поместье, чтобы там забрать свежий провиант. Так и сделали, несмотря на возражения Пуэрто Карреро. А ночью во время стоянки, один из матросов тайно уплыл на берег с письмами для Диего Веласкеса!

Губернатор Диего Веласкес был вне себя от полученных новостей, особенно от величины подарка, посылаемого Его Величеству. Он сейчас же снарядил два небольших судна, вооружил их наилучшим образом и дал приказ поймать наш корабль и привести уполномоченных и золотую казну прямо к нему в Гавану.

Но наше судно было уже далеко! И Диего Веласкесу осталась лишь возможность снарядить экспедицию уже прямо против нашего войска, что он и предпринял с лихорадочной энергией. Месяцев через одиннадцать набрал он флот из восемнадцати судов и до тысячи трехсот людей во главе с генерал-капитаном идальго Панфило де Нарваэсом, могучим, голосистым, надменным человеком3. Впрочем, об этой экспедиции скажу в свое время.

Наши же уполномоченные благополучно прибыли в Севилью, а оттуда, на почтовых, в Валъядолид. Молодой император наш сеньор опять был в отлучке во Фландрии, а президент Королевского Совета по делам Индий, дон Хуан де Фонсека, который был епископом Бургоса и назывался архиепископом де Росано, принял их не только сухо, но и оскорбительно. Письма и подарок государю он также взял.