Тентитль отбыл, а другой сановник, Куитлапильток, остался с нами, чтобы следить, исправно ли нам будут, поставлять провизию. Впрочем, это касалось лишь начальства; мы же, простые солдаты, должны были сами себе промышлять пропитание — собирать ракушки, ловить рыбу. Вскоре появились и индейцы, менявшие нам за стеклянные бусы, которыми мы снабдились в изрядном количестве, всякую живность, фрукты, а также кое-какие безделушки из золота.
Так прошло около недели. Вдруг, утром, показался большой караван тяжело нагруженных носильщиков, не менее сотни, а во главе их Тентитль, и с ним еще другой великий мешикский касик, Кинтальбор. Сразу бросилось в глаза, что он замечательно похож на Кортеса, и это заметил сам великий МОтекусома, когда ему показали рисунки; вот почему его и отрядили к нам. И вот мы все, в отличие от «здешнего» Кортеса стали называть Кинтальбора «Кортесом тамошним». Приблизившись к Кортесу, послы, по индейскому обычаю, преклонились, дотрагиваясь рукой до земли у его ног и целуя ее, затем нас всех окурили из кадильниц, а потом повели учтивую речь, полную приветствий и пожеланий, пока не дошли и до принесенных подарков.
Разостлана была большая циновка, на нее наложили разной хлопчатобумажной материи, а затем стали извлекать чудесные предметы. Прежде всего диск, величиной с обычное колесо повозки с изображением солнца и различными другими изображениями, — из чистейшего золота, удивительной работы, ценностью более 10 000 песо. Во-вторых, серебряный диск, еще больших размеров, с изображением луны с лучами и разными фигурами. Потом наш шлем, до краев наполненный золотым песком, прямо с приисков; ценность превышала 3 000 песо, но нам этот подарок казался бесценным, так как давал уверенность, что в этой стране действительно добывается золото. Далее шли разные изображения, тоже из массивного золота, зверей и птиц, искусно сделанные и очень красивые: 20 золотых уток, несколько фигурок местных собачек и множество фигурок из золота тигров10, львов11 и обезьян. Далее — 10 золотых ожерелий с подвесками не менее художественной работы, все из золота, как и великолепный большой лук с 12 стрелами и 2 чудных жезла в 5 пядей длины, литой превосходной работы. Далее — опахала и веера из перьев, больше всего удивительного зеленого цвета, в золотых и серебряных оправах и с такими же ручками. Затем опять множество различных изображений. Словом, такое великое множество ценных диковинок, что всего не упомнишь. Знаю лишь, что было еще более 30 тюков тончайшей материи, сотканной отчасти из перьев удивительных цветов. Передавая все это, послы просили Кортеса принять дары столь же благосклонно, как они были посланы великим Мотекусомой, который искренно рад прибытию чужаков, так как считает их за храбрецов, а про великого императора их знает уже давно и готов ему послать привет из драгоценных камней. Все, что нам нужно, будет доставлено быстро и неукоснительно. Но заботу о поездке Кортеса к самому Мотекусоме придется отложить, ибо это и затруднительно, и излишне12.
Неоднократно Кортес благодарил послов и наградил их двумя рубашками голландского полотна, синими бусами и другими мелочами. Он просил их, по возвращении к Мотекусоме, сообщить, что велик будет гнев нашего монарха против Кортеса, если он, придя из столь дальних стран, через столько морей, ради одной лишь заботы — увидеть великого Мотекусому, именно этого-то и не исполнит. Вот почему он непременно должен направиться в столицу и добиться личного свидания. Все это послы обещались сообщить со всею точностью, но опять-таки прибавляли, что поездка — излишня. Перед отъездом послов Кортес дал им еще для Мотекусомы бокал флорентийской работы с позолотой и рисунками, три рубашки голландского полотна и разную мелочь — больше от нашей бедности дать было нельзя. Послы отбыли, а Куитлапильток опять остался в лагере, чтобы по-прежнему блюсти доставку припасов из ближайших поселений.
Кортес же отрядил два корабля, под командой капитана Франсиско де Монтехо и при пилоте Аламиносе, которые оба уже были в этих местах с Хуаном де Грихальвой, чтобы они обследовали побережье к северу, не найдется ли где надежная гавань и удобное место для поселения, ибо наш лагерь стал невыносим от жары и москитов. Дошли они до Пануко, где их, как и Хуана де Грихальву, остановили сильные морские течения; ничего подходящего они не нашли и дней через десять — двенадцать вернулись лишь с известием, что в полдня пути от нас находится укрепленное поселение Киауистлан с достаточно защищенной бухтой.
За это время положение наше очень ухудшилось: индеец Куитлапильток что-то очень ослабел в своих заботах о нашем пропитании, сухари наши стали плесневеть, мука кишела червями, и нам часто приходилось голодать, если не удавалось найти ракушек. Индейцы тоже стали появляться все реже, держась с опаской и недоверчиво. С великой заботой поэтому ждали мы возвращения послов из Мехико. Наконец-то они явились. Прибыл лишь Тентитль, ибо великий касик Кинтальбор заболел в дороге. Привел он с собой и караван носильщиков. Опять пошли поклоны, приседания, окуривания; опять извлечены были подарки -10 карг замечательных накидок, сделанных из перьев; затем, 4 редких зеленых камня chalchiuis, подарок нашему государю, более ценный, по уверению Тентитля, чем столько же возов золота; затем изящные золотые вещи, ценностью в 3 000 песо. Из разговоров же было ясно, что дальнейших посольств из Meхико не будет и что личное свидание с Мотекусомой отклоняется совсем. Как ни не приятно это было Кортесу, но он и виду не показал, а самым любезным образом благодарил Тентитля за труды, нам же втихомолку шепнул: «Велик и богат, должно быть, этот Мотекусома! Тем приятнее будет посетить его!» — «Эх, если бы он был тут, рядом," — ответили мы, солдаты.
Случилось так, что как раз зазвонили к вечерне. Сейчас же мы собрались подле высокого креста преклонили колена, а Тентитль и Куитлапильток, видя это, удивлялись, зачем мы так унижаемся перед простым столбом. Тогда Кортес заметил монаху Ольмедо, не пора ли послу и другим кое-что сообщить о нашей святой вере. И вот Ольмедо, при помощи наших переводчиков, произнес удивительную рацею, которой не постыдился бы и величайший теолог. Всего не перескажешь, но тут было великое изобилие убедительных и благочестивых указаний: что такое Бог, и кто христиане, и почему здешние идолы — бесы, вредные, бегущие от креста, и кто был Христос, его жизнь и смерть, и искупление, и грех, и страшный суд, и многое другое. Тентитль уверял, что все понял и обо всем сообщит Мотекусоме, а Кортес npибавил, что одной из причин нашего прихода является желание нашего государя, чтобы страна сия отказалась от мерзких своих идолов, уничтожила бы человеческие жертвоприношения и вообще бы воздержалась от разбойного захвата людей. Пусть во всех городах будут воздвигнуты кресты и поставлены изображения Нашей Сеньоры. А пока шли эти речи, наши солдаты начали выгодный обмен с новоприбывшими и на их золото немало потом накупили рыбы у наших моряков. Да и винить их было нельзя — иного способа утешить голод не было. Так полагал и Кортес и втайне радовался обмену, креатуры же и друзья Диего Веласкеса громко выражали свое негодование по поводу недозволенной частной торговли.
Послы уехали, а в нашем лагере дела шли все хуже. Партия сторонников Диего Веласкеса все более наседала на Кортеса, чтоб он запретил солдатам обмен, иначе Диего Веласкесу не будет прибыли, да и контракт этим нарушается. А тут выяснилось еще, что в одну из ночей Куитлапильток и все индейцы тайно покинули лагерь. Говорят, что это произошло по приказанию Мотекусомы, которому жрецы внушили волю их идолов, Уицилопочтли — их божества войны и Тескатлипоки — их божества преисподни, — не слушаться Кортеса и его советов, особенно насчет креста и изображения Нашей Сеньоры Девы Санта Марии, и делать все, чтобы нас погубить. Ежедневно, говорят, Мотекусома приносит в жертву мальчика, чтобы умилостивить своих идолов, и те поведали, что ожидающая нас участь — стать рабами и жертвами.
Ввиду возможных нападений мы стали опять высылать сторожевые посты. Так, я с одним товарищем стояли дозором на дюнах, когда увидели, что идут пятеро индейцев. Они казались миролюбивыми и знаками просили провести их в лагерь. Товарищ остался на посту, я же пошел с ними. Когда мы приблизились к Кортесу, они выказали великое поклонение и часто произносили: Lope luzio, lope luzio, что значило: Сеньор и великий сеньор. По языку и одежде они не походили на мешиков; нижняя губа была проколота в нескольких местах, и туда были вставлены куски цветного камня и золотые пластинки, и также изукрашены были их уши. Ни донья Марина, ни Агиляр не понимали их языка, и только когда двое из них стали говорить по-мешикски, разговор завязался. Кортеса и нас они приветствовали от имени своего владыки, который прислал их сюда, так как думает, что столь отважные люди принесут немало пользы и ему. Пришли бы они и раньше, да опасались людей из Culua, то есть мешиков, которые теперь вот уже три дня, как ушли. Много полезного узнал Кортес от них, особенно о противниках и врагах Мотекусомы. Посему он обращался с ними14 хорошо и с великой щедростью и просил как можно скорее опять вернуться.
