Недалеко от замка Алекс вырвался вперед и вскарабкался по скальному выступу, который во время высокого прилива почти целиком уходил под воду.

— Ну-ка, повтори, сколько он получил?

Брилл даже не задумался.

— Магистру Дэвиду Бойсу, старшему каменщику, была уплачена королевой Марией Гельдрской, вдовой Якова Второго Шотландского, сумма в шесть сотен шотландских золотых фунтов за возведение замка Рэйвенскрэйг. Учтите, что за материалы он должен был расплатиться из этой суммы.

— Что было весьма недешево. В 1461 году четырнадцать брусьев, сваленных на берегах реки Аллен и доставленных в Стерлинг, стоили семь шиллингов. А некоему Эндрю Бальфуру заплатили два фунта и десять шиллингов за рубку, распиловку и доставку этих брусьев в Рэйвенскрэйг, — нараспев продекламировал Зигги.

— Хорошо, что я взялся за эту работу в супермаркете, — сострил Алекс. — Получил гораздо больше их. — Он облокотился на стену и окинул взглядом утес и замок. — Я думаю, что Синклеры сделали его гораздо красивей, чем он стал бы, не отбрось старушка королева Мария тапочки до окончания стройки.

— Красота в замках не главное. Не для того их строили, — уточнил Верд, присоединяясь к ним. — Главное — надежность и неприступность.

— Какая утилитарность! — сокрушенно воскликнул Алекс, спрыгивая на песок. Остальные последовали за ним и побрели, поддавая носками ботинок мусор, оставленный морем вдоль линии высокого прилива.

Они прошли уже полпути по берегу, как вдруг Верд заговорил с такой серьезностью, какой прежде от него не слышали:

— Мне нужно вам кое-что сказать.

Алекс повернулся к нему лицом и зашагал задом наперед. Другие тоже обернулись взглянуть на Верда.

— Звучит зловеще, — сказал Брилл.

— Я знаю, вам это не понравится, но надеюсь, что вы отнесетесь к этому с уважением.

Алекс заметил в глазах Зигги настороженность. Но подумал, что его другу не о чем беспокоиться. Что бы ни собирался сообщить им Верд, их это не касается. Поглощенному только собой, Верду незачем разоблачать других.

— Давай же, Верд. Мы тебя слушаем, — ободряющим голосом произнес Алекс.

Верд сунул руки поглубже в карманы джинсов и хрипло проговорил:

— Я стал христианином.

Алекс так и застыл с открытым ртом. Он меньше бы удивился, если бы Верд объявил, что это он убил Рози Дафф.

Зигги залился хохотом:

— Господи Иисусе, Верд!.. Я было решил, что последует какое-нибудь жуткое откровение. Христианином?!

Верд упрямо сжал зубы.

— Да. Мне было откровение. И я принял Христа в мою жизнь, как своего спасителя. И я буду очень признателен, если вы не станете над этим насмехаться.

Зигги согнулся пополам от смеха, он держался за живот и не мог остановиться.

— Это самая смешная вещь, которую я когда-либо слышал… О господи, я сейчас описаюсь. — Он прислонился к Бриллу, который тоже ухмылялся от уха до уха.

— Я буду очень признателен, если вы не станете поминать имя Господне всуе.

Зигги взорвался новым приступом хохота:

— О боже. Как это говорится? На небе радость больше об одном кающемся грешнике1. Я точно тебе говорю, они там сейчас на райских улицах танцы устраивают: такого грешника заманили.

Верд оскорбился:

— Я не пытаюсь отрицать, что совершал в прошлом дурные поступки. Но теперь это осталось позади. Я заново родился, а значит, грехи мои изглажены2.

— Должно быть, большой утюг понадобился. Что же случилось? — спросил Брилл.

— В сочельник я пошел в церковь ко всенощной, — сказал Верд. — И что-то во мне как бы щелкнуло. Я понял, что хочу омыться кровью агнца. Я захотел очиститься.

— С ума сойти, — только и мог вымолвить Брилл.

— Но ты ничего нам не сказал на Новый год, — растерянно произнес Алекс.

— Я хотел, чтобы вы были трезвыми, когда я буду об этом рассказывать. Это ведь большой шаг: посвятить жизнь Христу.

— Прости меня, — промолвил Зигги, немного успокоившись. — Но ты последний человек на планете, от которого я ожидал услышать такие слова.

— Знаю, — кивнул Верд. — Но я говорю их всерьез.

— Мы все равно останемся твоими друзьями, — сказал Зигги, стараясь сдержать ухмылку.

— Если только ты не станешь пытаться обратить и нас, — добавил Брилл. — Я хочу сказать, что люблю тебя, как брата, Верд, но это не причина отказаться от секса и выпивки.

— Любить Иисуса означает совсем иное, Брилл.

— Ладно, пошли, — прервал его Зигги. — Я не могу больше стоять на одном месте: мерзну. Поднимемся на вышку. — И он направился туда. Брилл двинулся за ним. Алекс шел рядом с Вердом. Почему-то ему было жалко друга. Какое отчаянное, глубочайшее одиночество должен был тот испытать, что обратился за утешением к религии. «Мне следовало быть с ним рядом, — подумал Алекс с легким чувством вины. — Может быть, еще не поздно…»

— Странное, должно быть, ощущение, — начал он.

Верд покачал головой:

— Совсем наоборот. Я в мире с собой. Словно вдруг перестал быть квадратной затычкой в круглой дырке и нашел место, в котором мне от века и было положено находиться. Я не умею лучше передать это ощущение. На службу я пошел ради мамы, чтобы она была не одна. Я сидел там, в Эбботшеллской церкви, вокруг мерцали и колыхались огоньки свечей, как всегда во время всенощной. Руби Кристи пела это соло «Тихая ночь»… без аккомпанемента. Все волоски на моем теле встали дыбом, и все вдруг обрело смысл. Я понял, что Бог отдал сына своего единственного за грехи мира. А значит — и мои. Это означало, что я могу возродиться.

— Большое дело, — откликнулся Алекс, смущенный такой искренней, горячей откровенностью. Несмотря на их давнюю дружбу, у него никогда прежде не бывало с Вердом такого разговора. Верд, из всех на свете… Верд, чьим единственным догматом веры было успеть перепробовать как можно больше разного дурмана, пока не умер…

— Что ты после этого сделал? — спросил он. Он вдруг представил себе Верда, бегущего к церковным дверям с требованием отпустить ему все грехи. «Вот было бы унижение, — подумал он. — Такое, о чем после, когда выйдешь из боголюбивой фазы и вернешься к нормальной жизни, вспоминаешь в холодном поту».

— Ничего. Я отсидел всю службу и пошел домой. Я подумал, что это просто так — странное мистическое ощущение. Может, связанное с этой историей со смертью Рози и всем, что она всколыхнула. А может, какой-то глюк — от кислоты. Но утром я проснулся и почувствовал то же самое. Я посмотрел в газете, кто и где служит рождественскую дневную службу, и отправился в евангелическую часовню в дюнах.

«Ого», — только и мог подумать Алекс.

— Ручаюсь, рождественским утром ты был там совершенно один.

Верд рассмеялся:

— Ты шутишь? Там яблоку было негде упасть. Это было изумительно. Потрясающая музыка, люди разговаривали со мной, словно мы дружили всю жизнь. А после службы я подошел к священнику. — Верд склонил голову. — Это была очень эмоциональная встреча. В общем, в результате этого на прошлой неделе он меня крестил. И дал мне адрес их общины в Сент-Эндрюсе. — Он лучезарно улыбнулся Алексу, — Поэтому-то я и должен был рассказать вам об этом сегодня. Я собираюсь завтра, сразу по возвращении в Файф-парк, пойти в церковь.

Первая возможность обсудить внезапное обращение Верда представилась друзьям на следующий вечер, когда тот положил в футляр свою электрогитару и направился на евангелическую службу в церковь у гавани. Они сидели на кухне и смотрели, как он широкими шагами уходил в ночь.

— Что ж, вот и пришел конец нашему оркестру, — решительно объявил Брилл. — Я ни для кого не стану играть дурацкие спиричуалс и псалмы вроде «Иисус меня любит».

— Концерт окончен, — сказал Зигги. — И должен вам заявить, Верд утратил всякую связь с реальностью. Даже ту малую, которая была у него раньше.

— Ребята, он ведь это всерьез, — покачал головой Алекс.