Аргументы Этцеля убедили Бальзака, он подчинился. На двадцати шести страницах он изложил свои взгляды так, чтобы его книги не попали в список тех, что запрещены католической церковью, и одновременно чтобы смягчить нападки легитимистских изданий. Писал о том, что единственно возможной религией считает христианство, сформировавшее современные народы и служащее надежной защитой от будущего; что его освещают две истины – религия и монархия, что каждый здравомыслящий писатель на благо своей родины должен стремиться своим творчеством призывать к ним; что всеобщие выборы приведут к власти правительство, отвечающее интересам большинства и потому ни за что не отвечающее, а отсюда недалеко и до тирании.
В «Человеческой комедии» он прежде всего стремился сравнить «человеческое» и «животное», так как уверен, что наряду с зоологическими видами существуют и человеческие. Менталитет и поведение рабочего и банкира, денди и священника делают их более несхожими, чем слон и ворона. Но человеческий мир гораздо сложнее мира животного. В этом последнем самка и самец всегда принадлежат одному виду, и лев ищет себе пару только среди львиц. У людей подобное – редкость. Да, женщина и мужчина, оба принадлежат роду человеческому, но противостоят друг другу порой, словно волк и ягненок. И не только вследствие половых различий, немалую роль играет образование, воспитание, темперамент, прошлое. А потому жена торговца иногда достойна быть герцогиней, тогда как герцогиня не стоит ногтя подруги художника.
В среде этой цивилизованной с виду фауны правят самые дикие инстинкты, противоречащие всяким законам и традициям. Завороженный этим миром, автор решил запечатлеть его, став летописцем целого народа и целой эпохи. Возникли сотни персонажей с разными характерами, устремлениями, занятиями, заботами. Бальзак с одинаковым удовольствием всматривается в бедных студентов и бездеятельных герцогинь, сладострастных куртизанок и хитрых финансистов, милосердных врачевателей и бывших каторжников. Париж с его салонами, конторами, магазинами, трущобами, провинциальные закоулки с их нравами изображены с такой точностью, будто автор пожил во всех городах и городках Франции, перепробовал все профессии, постоял, подслушивая, под каждой дверью.
И тем не менее любопытство свое насытить никак не может – новые замыслы переполняют его. Он откладывает в сторону работу, только чтобы написать Ганской, чьи ответы все реже, все рассеяннее. Бальзак в отчаянии – неужели это конец их любви? А причина – расстояния и неудовлетворенная страсть? Готов этому поверить, когда пятого января 1842 года получает письмо, запечатанное черным сургучом: Венцеслав Ганский скончался десятого ноября 1841 года. Понимая, что это кощунство, Оноре тем не менее обрадовался давно желанной смерти. Как бережнее сказать вдове, что огорчен за нее и рад за них двоих? Сколько лет он мечтал о том, как исчезнет с лица земли этот замечательный человек, бывший препятствием их соединению! Путь свободен! Теперь Ева – его, почти его! Но в таких случаях следует соблюдать такт. Бальзак несколько раз начинает ответ, прежде чем приходит к окончательному варианту: «Обожаемая моя, хотя событие это позволяет мне рассчитывать добиться того, чего я страстно желал последние десять лет, перед вами и перед Богом не могу не воздать себе должное: никогда в моем сердце не было ничего, кроме полной покорности, и даже в самые жестокие минуты моей жизни я не запятнал свою душу дурными желаниями. Да, были невольные порывы, и я часто говорил себе: „Как легко мне жилось бы с ней!“ Но без надежды не сохранишь веру, сердце, все свое существо… Я был рад узнать, что теперь могу писать, не скрываясь, и говорить о том, о чем раньше приходилось молчать».
Действительно, пока жив был господин Ганский, Оноре приходилось сдерживаться из опасения, что письма попадут к нему. Теперь – и это первое преимущество – перо его свободно! Этот шаг может стать решающим в завоевании Иностранки. Но оказалось, что та опечалена кончиной супруга больше, чем он предполагал. Да, ее муж был значительно старше, но прекрасно воспитан, во всем разбирался, умело управлял поместьем. Теперь ее окружает враждебно настроенная его семья и тысячи неприятностей: супруг оставил ей все состояние, но его дядя, старый сварливый оригинал, прозванный Бальзаком «Тамерлан», против ее вступления в права наследования, а русская бюрократия всегда недолюбливала польское дворянство Украины. Один неверный шаг со стороны Ганской – и для нее все потеряно. Поэтому Бальзаку вовсе не следует приезжать в Россию, пока не будут улажены все эти неприятные вопросы: вместо того чтобы поддержать ее в несчастье, он скомпрометирует свою Еву в глазах и света, и самого царя. Опасаясь пересудов, Ганская настойчиво спрашивает его о своих письмах: если они вдруг исчезнут, ими смогут воспользоваться против нее самой и против дочери, опеку над которой мать должна сохранить во что бы то ни стало. «О ваших письмах, обожаемая моя, – отвечает ей Бальзак, – беспокоиться не стоит. Не опасайтесь моей внезапной смерти. Они хранятся в коробке, похожей на ту, что у вас, и моя сестра, не заглядывая в нее, должна ее уничтожить, в моей сестре я уверен».
Размышления о положении, в котором оказалась его Ева, – бедная женщина должна противостоять бессовестным наследникам и недоброжелательным судьям, – настолько измучили его, что он почти забросил работу. В каждом письме ждет ее приглашения приехать в Россию, сам тем временем пытается накопить денег, чтобы провести несколько месяцев в этой стране. В который раз обращается к театру. Виктор Гюго ободряет его, говорит, что это золотая жила и надо только написать «верную» пьесу, которая заденет публику. Бальзак предлагает театру «Одеон» комедию в испанском духе «Надежды Киньолы» об изобретателе Альфонсо Фонтанаресе и его слуге Киньоле, не уступающем Фигаро. Есть роль и для Мари Дорваль. Автор читает актерам четыре первых акта, преображаясь в каждого персонажа, вкратце пересказывает содержание пятого, пока не готового. Все это ему плохо удается, он не слишком уверен в себе, что-то мямлит. Чтение заканчивается вежливыми похвалами. Мари Дорваль уклоняется от участия в спектакле под предлогом голландского турне, договор о котором подписан. На деле ее совсем не устраивает роль. Несмотря на это, пьеса принята к постановке. Мари Дорваль заменит бесцветная Элена Грассен. Начинаются репетиции. Бальзак настолько уверен в успехе, что сам берется за «практическую» сторону дела: у него не будет платной клаки, в этом нет необходимости, когда пьеса хороша; билеты на первые три представления он продаст сам, цена будет довольно высокой; в этом великолепном зале будут кавалеры ордена Святого Людовика, пэры Франции, послы, банкиры, дамы из высшего общества. Он обойдется без журналистов, тем более что они стремятся охаять пьесу, даже не видя ее. Узнав об экстравагантных распоряжениях автора, газеты разразились статьями, озаглавленными: «Бальзак – продавец контрамарок» или «Драматические и романтические спекуляции»…
В день премьеры, девятнадцатого марта, зал был наполовину пуст. Завсегдатаи «Одеона», возмущенные неучтивостью Бальзака, решили не приходить. Зато редкие настоящие зрители затерялись в толпе тех, кто купил непроданные билеты, к тому же уцененные. Голоса актеров терялись в шиканье и свисте. Оноре был без сил от стыда и ярости – его публично высекли. Этого он не мог перенести, к тому же катастрофа литературная сопровождалась финансовой. Критика была беспощадной, пьесу сняли после девятнадцати представлений. Хотя она не так плоха и будь подписана другим именем, имела бы успех. «Что до меня, я – на пределе сил, и душевных, и физических, – делится Бальзак с Ганской. – Если сойду с ума, причиной этому будет истощение. „Киньола“ стала предметом жестокой схватки, наподобие той, что развернулась вокруг „Эрнани“. Она была освистана от начала до конца, публика не захотела ее слушать… „Киньола“ не принесет мне и пяти тысяч франков. Все мои враги, а их немало, набросились на меня из-за „Киньолы“. Все газеты, за двумя исключениями, пустились во все тяжкие, ругали меня и клеветали на пьесу».
