Бальзак был настроен против жениха Анны, но с первой же встречи нашел его общество превосходным, хотя самого юношу несколько наивным: он был богат, говорил по-французски, хорошо рисовал, увлекался насекомыми и ископаемыми, казался по-настоящему влюбленным. Предки его оказались и вовсе замечательны: в их числе – Марина Мнишек, которая в 1605 году вышла замуж за Лжедмитрия и год, до убийства супруга, царствовала в России, пережила период потрясений, приход нового самозванца, в коем вынуждена была признать своего супруга, казнена в 1613-м, когда на власть призван был Михаил Федорович, основатель династии Романовых. Бурная, кровавая история не могла не заинтересовать Бальзака. Что в ней правда, а что – плод воображения? Он мог бы воссоздать похождения этой далекой предшественницы Георга…

Через несколько дней Оноре уже негодовал по поводу пересудов, которые его окружали, да и Ганская торопилась избавиться от назойливого любопытства дрезденских поляков. Одиннадцатого мая все четверо – Бальзак, Ганская, молодые люди – выехали в Бад-Хомбург и Канштадт, где Ева хотела полечиться термальными водами. Анна и Георг, казалось, искренне привязались к их спутнику, он с удовольствием называл себя «толстым карапузом». Всем было беззаботно и весело. Путешествие походило на двойное свадебное – родителей и детей, соперничавших в своих идиллических отношениях. Главным представлялась учтивость признания. Молодые брали у старших уроки нежности. В Кельне побывали на представлении Дюмерсана и Варена, которые тогда входили в моду. Анна забавлялась тем, что узнавала в зазывале Бильбоке Бальзака, Еву – в Атале, себя – в Земфире, Георга – в Грингале. Теперь все называли друг друга только этими именами, казалось, все они – одного возраста и только-только открывают для себя любовь.

Двадцать второго июня две пары влюбленных оказались в Страсбурге. Здесь Бальзак начал готовить тайный переезд женщин в Париж. На седьмое июля заказал три места в почтовой карете, Георгу надлежало присоединиться к ним позже. Госпожу де Брюньоль обо всем предупредили заранее: она должна была под своим именем нанять для дам небольшую квартиру – у Ганской и ее дочери, прибывавших во Францию инкогнито, в качестве сестры и племянницы Бальзака, не было паспортов. Скромная обитель путешественниц располагалась на улице Ля Тур в Пасси, неподалеку от улицы Басс. Казалось, все решается лучшим образом. Но, встретившись в Париже с госпожой де Брюньоль, Ева с первого взгляда поняла, что у этой «служанки» роль более важная и более интимная, чем уверял Оноре. Она потребовала немедленно отказаться от ее услуг. Чтобы успокоить Ганскую, Бальзак сделал вид, что присутствие этой крупной и сильной женщины ему самому надоело, что за ее спиной он называет ее «потаскухой», «мегерой», «старой каргой» и «мерзким созданием». Но смелости сказать несчастной, что она больше не нужна, недоставало. Только в конце августа хозяин решился объявить ей тоном не чересчур сухим, но и не ласковым, а так, умеренным, что у нее есть полгода, чтобы найти себе новое место. Та была готова к подобному исходу, но тем не менее неблагодарность Бальзака возмутила, и госпожа де Брюньоль потребовала взамен табачную лавку. Доктор Наккар был знаком с нужным человеком и предложил свою помощь. Когда дело почти уладилось, бывшая служанка-любовница заявила, что передумала, теперь ее интересовала продажа марок. Вновь переговоры, сделки. Дабы сдержать слово касательно полугода, данное им госпоже де Брюньоль, Бальзак вынужден был смириться с ее пребыванием в доме до февраля 1846 года. Хватит ли у него терпения? Он спрашивал себя, как мог так долго и счастливо сожительствовать с ней. Решительно настало время кардинально поменять все в своей жизни: людей, советчиков, привычки. Поверенный Гаво тоже получил отставку за его, как считал Бальзак, «чудовищную апатию». Он предпочел ему Огюста Фессара, доку по части финансовых комбинаций, который оказался настолько ловок, что сумел договориться с большинством кредиторов. Узел, затянутый было вокруг шеи писателя, слегка ослаб. Надо немедленно воспользоваться выпавшей передышкой!

Во второй половине июля Ева, Оноре и Анна выехали в Фонтенбло, затем в Руан, начав, таким образом, свое путешествие по Франции. Сменяли друг друга города, деревни, памятники, пейзажи, небеса. Вернулись в Париж, откуда направились в Страсбург, потом в Голландию – Гаага, Амстердам, Роттердам, после Анвера и Брюсселя расстались: Ганскую ждали Кельн и Карлсруэ, Бальзака – Париж. Но оставаться там не мог. К черту рукописи, издателей, редакторов! Главное, не писать – жить! Двадцать четвертого сентября он вновь в почтовой карете, в Баден-Бадене его ждет Ганская. Проведя шесть дней в этом чересчур светском, на его вкус, городе, возвращается домой, голова идет кругом, почки не в порядке после дороги.

Еве на месте не сидится. Теперь ей хочется провести зиму в Италии вместе с Георгом и Анной. Бальзак не в силах устоять перед соблазном сопровождать их: он последует за ними на край света, даже если обратно придется ползти на коленях. Двадцать второго октября Оноре снова в дороге: в Шалон-сюр-Саон уже прибыли Ганская, Анна и Георг. Через Лион они едут в Марсель, оттуда по морю в Неаполь. Из всех городов, увиденных им во время этого броска по Франции, наибольшее впечатление на писателя произвел Лион, где по счастливой случайности он и Ева оказались без спутников.

Кто же из двух мужчин был влюблен сильнее: Георг, которому исполнился двадцать один год, или Бальзак, сорока шести лет? Едва ли Оноре жалеет, что на время покинул свою «Человеческую комедию». И вообще не понимает, бежал из Парижа за счастьем или от хлопот. Порвал с госпожой де Брюньоль, которая то плачет, то обвиняет его, с судебными исполнителями, которые грозят тюрьмой, с журналистами, упорно предпочитающими ему Эжена Сю и Александра Дюма. До конца своих дней ему не хотелось бы видеть никого, кроме Ганской. Она для него – «Человеческая комедия» в ее развитии.

Морской префект Тулона адмирал Шарль Боден разрешил путешественникам выйти на рейд в своей личной шлюпке. В его альбоме Бальзак написал: «Рассеянная женщина – это на самом деле рысь, которая уже увидела все, что надо. Женщины, которые обыкновенно молчат, проявляют величие души в трудные моменты жизни… Любить – значит отдаваться каждому мгновению». Конечно, при этом он думал вовсе не о жене адмирала. Просто пользовался любой возможностью воспеть свою Еву.

Первого ноября 1845 года четверо влюбленных отплыли в Неаполь.

Они прибыли в Неаполь пятого ноября, сделав по дороге остановку в порту Чивитавеккья. Как ни хотелось Бальзаку продолжить путешествие по Италии со своими милыми спутниками, вынужден был думать о скором возвращении – парижские дела и заботы не оставляли его: несмотря на усилия Фессара, не все дела с долгами были урегулированы, новый издатель, Хландовский, оказался неплатежеспособным, «Человеческая комедия» топталась на месте, журналисты трезвонили, что автору больше нечего сказать. Будучи рабом собственного творения, Оноре не имел права на отпуск, как простые смертные. Три дня безумного счастья подле любимой в Неаполе – вот все, что он мог себе позволить. Восьмого ноября – отправление в Марсель. Море волновалось, шел дождь. Морской болезнью страдали все, кроме членов экипажа и Бальзака, который пытался залить горечь расставания шампанским в компании капитана и интенданта: шесть бутылок на троих. Можно ли лучше отметить грядущее супружество?

Его очень заботило их будущее с Евой гнездо, а потому он воспользовался своим пребыванием в Марселе, чтобы обежать местных антикваров. Поэт Жозеф Мери, знавший город как свои пять пальцев, помог ему в этом. В коллекционном угаре были куплены девяносто четыре тарелки, супницы, соусники, блюда, все – за пять тысяч сто франков. Но разве можно скупиться, когда стол любимой должно украшать все самое лучшее. Нельзя было устоять и перед индийским комплектом из кораллов, Бальзак тут же решил преподнести его Ганской: «Это нечто единственное в своем роде. Увидев эти украшения у вас в волосах, на руках, пальцах, шее… самые известные светские львицы готовы будут отдать тысячи франков за что-либо подобное и никогда не получат… Вы будете невероятно счастливы, а я счастлив заранее, зная, что они у вас есть. Подобную возможность нельзя было упустить. Красные кораллы в ваших волосах, у вас на воротничке. Есть брошь, вообще полный комплект». На другой день тон письма становится интимнее: «Киска моя, целую твои хорошенькие глазки, наслаждаюсь твоей шейкой, особенно тем уголком, словно специально созданным для поцелуев, держу твои мягкие лапки в своих руках, вдыхаю аромат, от которого теряю голову, и радуюсь при мысли об этой тысяче сокровищ, даже одного из которых было бы достаточно, чтобы удовлетворить тщеславие глупой бабенки, говорю тебе: котеночек, Евонька, душа моя любит твою душу, и я сожалею, что не могу ее, эту душу, ласкать, владеть, обладать ею, как я ласкал твой лоб, ведь так, проникнув в самую суть твою, возвышенную и совершенную, я и сам стал бы лучше».