18. Как-то раз пьяный в две дуги… Как-то раз пьяный в две дуги, Бражку пить я не стал. Потянуло на подвиги — Я от бабы сбежал. Помню ямы и рытвины, От жены уходил, В кабаке под закрытие Триста грамм засадил. Настроенье прибавилось, Вот и то, что искал. Мне чувиха понравилась, Ну и к ней я пристал. Было зябко и холодно, Мелкий дождь моросил. Мы случайно с ней встретились На стоянке такси. Были шансы уменьшены Познакомиться с ней, Мне ж подобные женщины Снились только во сне. Ну а эта красавица С сигареткой в зубах Не могла не понравиться, Помню, взял даже страх. Оставалось представиться Джентельменом лихим И, стараясь понравиться, Я читал ей стихи. Но влюбленная логика Подсказала наить: Что без яркого подвига Мне здесь неча ловить! И, как Гамлет Шекспировский, Как нежней я спросил: «Вам, простите, не в Кировский? Я поймаю такси.» Как дите непорочное, Улыбнулась она. В это время полночное Вышла, сука-луна. И при свете мерцающем Враз икать перестал. Дорогие товарищи! Я жену в ней узнал. Провалиться осталося, Хмель покинул меня… Предо мной улыбалася Дуська, баба моя! 19. Грустная вокзальная Это, по сути, дела первое мое стихотворение которое я написал в своей жизни. Написал я его много лет назад… Лет, наверное, семь. Называется: «Грустная вокзальная». Я уезжал, представьте, уезжал… Меня совсем никто не провожал, А если кто и был из провожал — Так это — сам седеющий вокзал. Мычали тепловозы, как быки, Стучали по перрону каблуки, И каблучки модерные девиц, И каблуки вагонных проводниц. А было очень жарко и тесно, И грустно было и чуть-чуть смешно. И пуст, казалось, вовсе был перрон, Хотя пустым и вовсе не был он. Все провожали и встречали, Смеялись, плакали, кричали… И я смеялся и кричал Внутри, а внешне я молчал. И мне хотелось жарких слов, Обьятий, поцелуев и цветов. Увы! Я был никем непровожаем, Хоть был всегда я всеми уважаем. Но вдруг, желанные, сквозь шум и гам, Перрону по ушам, вагонам по сердцам Ударили слова «Счастливого пути!» И стало легче чемодан нести. Я взял слова, положил в кошелек. В том кошельке я лучшее берег. Мне показалось, это для меня И для других, таких же как и я. Кому не жали на прощанье рук, Кого не провожал ни брат, ни друг. Я, диктором растроганный, сказал: «Спасибо, друг, седеющий вокзал!» 20. Вот я и снова стою на пороге…
Это — чисто биографичная песня. Посвящаю ее своей матери. Вот я и снова стою на пороге, Вязаный коврик топчу, В верную дверь из неверной дороги Нервно, как дятел, стучу. Старые шторы старинной работы, Та же герань на окне, И пожелтевшие старые фото Так же висят на стене. «Здравствуй, Маманя!», и на пол вязания Падает серый клубок. Шею мою оросила слезами: «Господи! Ты ли, сынок?.. Я уже все проглядела окошко, Все перемерила сны И поседела, как видишь, немножко С той позапрошлой весны.» В гордом смущении мне показала Майку, что раньше носил. И, улыбаясь, сквозь слезы сказала: «Видишь, храню ее, сын… Все это время ее не стирала, Запах все твой берегла. Как затоскую, достану, бывало… Смотришь, тоска отлегла. Что ж ты не ешь? Иль сготовлено просто? Вижу — устал ты, усни.» Стелется белая-белая простынь, Светлыми будут и сны. Будут мне сниться белые рощи, Черные птицы лететь, Будут всегда наши матери проще И метче на жизнь смотреть. Видно, такая у них уж судьбина, Чтоб не случилось — всегда Встретят, накормят, постелят для сына, А сами не спят до утра. Птиц убаюкал серебряный иней, Белая песня берез. Снится всегда нам пух тополиный Старых оставленных гнезд. |
