Не в бровь, а в глаз!

Разделаться с противником, разорить его и нажиться на его смерти!

И пока в камере мирового судьи 47-го участка, помещавшейся в доме № 15 по Литейной улице, слушалось, переносилось и вновь слушалось дело по жалобе II. Н. Милюкова на Н. Е. Попова, пока присяжный поверенный О. О. Грузенберг, защищавший интересы Милюкова и представлявший его особу, упражнялся в красноречии, дабы доказать, что бывший сотрудник газеты «Русь» допустил «насилие», а не «оскорбление действием» и что он ответствен за шантаж банков и страховых обществ, пока заседала комиссия по делу редакции газеты «Русь», составленная из представителей различных литературных организаций, пока третейский суд выносил свое решение, банки и кредитные общества мертвой хваткой взяли за горло «Русь» и, лишив ее финансовой поддержки, довели газету до банкротства.

18 июня 1908 года «Русь» вышла в последний раз. За подписью А. А. Суворина в ней было напечатано обращение «К читателям», в котором говорилось:

«Как ни тяжело решаться на это, я вынужден временно приостановить издание „Руси”.

Многое вынесла „Русь”, опираясь на поддержку и сочувствие своих читателей и крепость товарищеской связи своих сотрудников. На этот раз ей пришлось встретиться с новыми препонами – велениями, идущими из недр современного капитализма.

Полтора месяца подрывалось денежное положение газеты.

– Банки объявили поход против „Руси”! Все банки вошли в соглашение против нас! – эти слухи распускались везде и всюду.

Коммерческие люди знают все значение этого рода слухов».

Завершил свою «статью-некролог» Алексей Алексеевич весьма красноречиво:

«Удар „подножкой” – самый верный, и биржевые дельцы оказались для русской газеты сильнее и реакции, и правительства, и русских партий.

Пока...

Ненадолго.

Бог борьбы и труда, ведший до сих пор судьбы „Руси”, и на этот раз, верю, об ней вовремя вспомнит, и ми все, редакция и сотрудники „Руси”, приложим все силы, чтобы для „Руси” от маленького худа вышло только большое добро».

Но упованиям и надеждам не суждено было оправдаться.

«24 сентября в петербургском коммерческом суде, – сообщило «Русское слово» в хронике «Судебные вести», – дело об объявлении несостоятельным должником издателя газеты „Русь” А. А. Суворина. Актив – 477 332 рубля 70 копеек; задолженность – 1 022 924 рубля 60 копеек. Дефицит – 615 579 рублей 30 копеек. Суд постановил признать Суворина несостоятельным должником. По ходатайству кредиторов Суворин остается на свободе».

Кредиторы проявили великодушие: они не стали загонять издателя «Руси» за решетку. Им хватило ее кончины.

Итак, точка над i была поставлена. А что же Попов?

27 июня (10 июля) у мирового судьи 47-го участка состоялось вторичное слушание дела. В два часа дня явились Милюков и Грузенберг, Попов со своими защитниками – петербургским присяжным поверенным Изнаром и двумя присяжными поверенными из Москвы, Канделаки и Ходановичем-Трухановичем.

Оглашается протокол предыдущего заседания от 26 мая, зачитывается объяснение Попова, в котором Николай Евграфович отрицает приписываемое ему насилие над Милюковым и настаивает на том, что нанес Милюкову удар «раскрытой рукой» (что в переводе с судейского языка означает просто-напросто пощечину), а не кулаком.

– Этот удар, – сказал Попов в дополнение к написанному, – был ответом на оскорбление, нанесенное мне Милюковым. Мой удар никак нельзя считать за насилие, – он является лишь оскорблением действием.

Но разговор о поведении Попова быстро переходит на «поведение» «Руси», и Николай Евграфович вынужден защищать ее, а не себя, от обвинений в вымогательстве и шантаже.

Идет допрос свидетелей обеих сторон, который заканчивается к двенадцати часам ночи. С большой и страстной речью выступает Суворин, по многу раз берет слово Грузенберг; длинную речь, описывающую его деятельность на посту заведующего отделом торговли и промышленности газеты «Русь», произносит Попов.

После окончания прений мировой судья Антоновский, по обыкновению, предложил сторонам помириться.

Грузенберг категорически отказался; самого Милюкова к тому времени в зале заседаний уже не было.

В три часа сорок минут ночи мировой судья вынес приговор: Попов признавался виновным в совершении над Милюковым самоуправного действия в отмщение и приговаривался к аресту на один месяц без замены штрафом.

Спустя две недели Попов подал в мировой съезд апелляционную жалобу на приговор мирового судьи, который «неправильно квалифицировал его действия как самоуправство».

Разбор жалобы в столичном съезде мировых судей был назначен на 9 сентября. В заседание поступило от Грузенберга заявление с просьбой не приводить в исполнение приговор, вынесенный Попову. Однако Николай Евграфович не желал принимать никаких милостей от Милюкова и демонстративно направил съезду контрзаявление о том, что отказывается от поданной им апелляции и просит привести приговор в исполнение. Ему невыносима была сама мысль о том, чтобы ходить в «прощенных» милостию Павла Николаевича Милюкова, не рискнувшего в ответ на вызов стать к барьеру, как пристало настоящему мужчине. Павла Николаевича, о котором в камере мирового судьи очень метко сказал Суворин:

– У господина Милюкова есть черта, роковая черта – отсутствие живого чутья человеческой души, черта роковая для человека с характером Попова.

Приводить приговор в исполнение судебные власти все же почему-то не торопились.

А у Попова уже зрели в голове новые планы, новые идеи, которые требовали действий. Оставаться не у дел он долее не мог. И он принял решение вновь покинуть Россию.

Его горячее сердце и увлекающаяся натура позвали его в дорогу.

До свидания, Петербург!

В путь! Снова – в путь.

Распрощавшись с Петербургом, Попов прежде всего отправился в Москву повидаться с Сергеем.

– Еду в Англию, – сообщил он брату. – Здесь мне делать пока нечего.

– А там, в Англии? Там-то что делать будешь?

Николай лукаво улыбнулся:

– Рыбу ловить.

– Рыбу... Ну а если всерьез?

– Если всерьез, то поеду туда изучать навигацию, чтобы стать капитаном. Понимаешь?

– Нет. Чего ради тебе в капитаны лезть?

– Ах, Сергушок, Сергушок, ничего-то ты не понимаешь. Про Роберта Пири читал? Ну, про того американца, что к Северному полюсу все рвется да никак не доберется?.. Вот видишь, читал. А что думаешь по этому поводу? А?

– Хм, уж не ты ли хочешь его опередить?

– Смотри какой догадливый. Вот именно! Опередить, может, не опережу, но свою экспедицию организую. Почему это американцы всё могут, а мы, как бабки на завалинке, сидим руки сложа да только лясы-балясы точим? Что, может, им до Северного полюса ближе, чем нам?

– Ты с ума сошел, Колюн. Как же ты это все сделаешь?

– Подготовлю экспедицию на особом моторном судне и сам возглавлю ее. Для того и еду постигать навигационное дело. Англичане по сей части – большие доки, сам знаешь. Стану капитаном, двинусь к полюсу. Чем черт не шутит, может, еще и утрем нос американцам.

Сергею многое было непонятно: и то, почему идея полюса вдруг столь бурно завладела его неугомонным братом, и как можно на моторном судне, пусть сверхособом, достичь полюса, если там кругом льды, и зачем вообще нужен он людям, этот полюс, чего ради они рвутся туда как одержимые, рискуя здоровьем, жизнью, капиталом. Вон Андрэ, шведский инженер, еще десять лет назад вздумал полететь к полюсу на воздушном шаре. Полетел и... Где он, этот храбрец? Никто не знает. Сгинул, исчез, растворился в ледяном мареве.

Но спорить с Николаем, а тем более разубеждать его Сергей не стал: он слишком хорошо знал брата, слишком любил его и давно постановил для себя – всем, чем только возможно, помогать ему, быть его опорой, его самым близким другом, как бы отцом, матерью, братом в одном лице. И хотя Сергей был уже обременен собственной семьей, Колюн оставался для него таким же родным и дорогим, как жена и дочка.