Наступил день отъезда.
Немного поохав и повздыхав, Сергей снова произнес свое традиционное: «Можешь рассчитывать на меня», а Мария Михайловна, жена Сергея, благословила деверя образом Николая Чудотворца, хранившимся в доме, и потом, держа на руках трехлетнюю Таню, долго стояла у ворот, пока муж и деверь, погрузившись в извозчичью пролетку, не скрылись за поворотом улицы.
Кто же мог тогда подумать, что Николай Евграфович покидал первопрестольную навсегда?
...Пересекая Европу, поезд мчал его к берегам Па-де-Кале. Задержавшись на несколько дней в Париже, Попов переехал на маленьком пароходике через пролив и ступил на английскую землю в Дувре. Недолго пробыл он и в Лондоне: конечной целью его путешествия был рыбацкий городок Гримсби на берегу Северного моря, и Николай Евграфович не хотел терять время попусту. Итак...
Перед ним – свинцовое Северное море и рыбацкие шхуны, заполнившие чуть ли не всю гавань. Он слышит истошные крики чаек, слышит так хорошо знакомую ему английскую речь. Великобритания... Владычица морей и академия морских наук, страна туманов, прокопченных городов и старинных замков, страна многочисленных герцогов и не менее многочисленных клерков.
Поехать в Грэйт Гримсби порекомендовал Попову один знакомый англичанин, с которым он встречался в Петербурге и с которым поделился своими планами.
– Там, даже если вы того не хотите, вас сделают мореплавателем! – сказал англичанин. – Поезжайте только в Гримсби. Я дам вам соответствующие рекомендации.
Взявшись за изучение навигации, Попов быстро понял, что для него это не такая уж хитрая штука.
«Теория дела очень простая, – напишет он впоследствии. – По книгам я стал капитаном уже через три недели. Но для свычки с морем и с управлением корабля я стал ходить с рыбаками в океан, в Исландию, в бурные зимние месяцы, когда волны не уставали перекатываться через нашу рыбацкую скорлупу».
Всю зиму проплавал он как самый обыкновенный рыбак, помогая своим новым друзьям в их нелегкой работе.
«Моряки – люди простые и чудесные, – вспоминал он несколько лет спустя. – Они часто останавливали машину на ночь, ибо не было известно, куда направлять судно, и ждали зари... Мирно спали, а скорлупа наша носилась, раскачиваемая, как щепка, передвигаясь всецело, по воле ветров и морских течений. Это тешило меня, как тешит неизвестность, сказочность жизни. Молодое, славное время!»
Но все же капитаном Попов так и не стал. И не потому, что его оставила мечта достичь Северного полюса. Нет. Она лишь отодвинулась на время под стремительным напором жизни.
«В мире рождалось нечто более заманчивое, нежели оба полюса вместе со всеми океанами. Люди полетели на крыльях. Братья Райт увлекали все сердца».
Удивительно, как не заметил он этого раньше: ведь еще там, в Петербурге, он почувствовал первые симптомы «болезни» – необъяснимую тягу ко всему, что писалось и говорилось об авиации, в том числе и на страницах «Руси», которая регулярно и на своих основных полосах, и в еженедельном приложении печатала «Новости воздухоплавания». Более того, Попов и сам принимал участие в подборе заметок для этого раздела, используя свое знание иностранных языков. Особенно привлекали его внимание сообщения французской и немецкой прессы. В Германии героем дня уже который год был граф Цеппелин, неутомимо поставлявший своему воинственному кайзеру всё новые и всё более гигантские воздушные корабли – дирижабли. А во Франции гремели имена братьев Вуазенов, Анри Фармана и Луи Блерио, первых отважных авиаторов-конструкторов, которые снискали самую широкую популярность и любовь у французской публики. Попов горячо симпатизировал им.
Однако в Петербурге трудно было представить всю картину освоения воздушной стихии, хотя «Русь» и сообщила однажды в редакционном примечании: «Мы печатаем по возможности все данные и указания к решению проблемы победы человечества над воздухом». Данные и указания – это прекрасно, но все-таки само решение проблемы пока что обходило Россию стороной и целиком сосредоточилось на Западе. Неудивительно, что именно там Николай Евграфович вдруг совершенно явственно услышал зов неба, да такой неотвратимый и громкий, что, недолго думая, покинул Гримсби и отправился в Лондон – на Выставку победы над воздухом.
Центральное место на этой выставке занимал воздушный корабль «Америка», предназначенный для экспедиции к Северному полюсу, которую готовил американец Уэлман. И хотя корабль производил большое впечатление и цель его сооружения перекликалась с мечтой Попова, «он, – признавался много лет спустя Николай Евграфович, – не привлек моего внимания. Уж очень овладели моим сердцем самолеты, и я принял все меры, какие только мог, чтобы сделаться летчиком. Но – увы – не удалось».
Тем временем выставка закрылась. Попов поехал в Париж: во Франции авиация развивалась особенно бурно; каждый день приносил какие-то новости в этой сфере. Попов надеялся, что как раз там ему удастся приобщиться к новому делу.
Николай Евграфович беседовал с братьями Вуазенами – Габриэлем и Шарлем, с Анри Фарманом и Луи Блерио. Беседы, однако, ему ничего не дали, кроме личного знакомства со знаменитостями. Впрочем, и это впоследствии могло пригодиться, тем более что по журналистской привычке Попов заносил в записную книжку, для памяти, «на всякий случай», все то, что ему казалось интересным и полезным.
В парижском журнале «Аэрофил» Николай Евграфович прочитал о трипланах инженера Ванимана. Сообщение показалось ему любопытным, и он тут же поехал к создателю трипланов, имя которого было уже широко известно. Попов застал Ванимана в просторном деревянном павильоне, приспособленном под мастерскую. Американец мазал клеем корпус трехкрылого самолета с таким рвением и вкусом, что Попову, по его словам, захотелось отнять у него кисть и самому немедленно заняться тем же.
Николай Евграфович представился, объяснил, что привело его к инженеру. Ваниман внимательно и доброжелательно выслушал незваного гостя, сразу почуяв в нем родственную душу. Показал ему свое детище. Но при близком знакомстве триплан оказался не таким уж интересным, о чем Попов с его обычной прямотой и непосредственностью тут же сказал конструктору. Впрочем, тот нисколько не обиделся. Наоборот, проникаясь все большим уважением и симпатией к этому «рашн джоналисту», Ваниман признался, что и сам не слишком высокого мнения о триплане. Не возлагая на него больших надежд, он все силы отдает сейчас другому своему детищу – дирижаблю «Америка-II», предназначенному для экспедиции Уолтера Уэлмана.
Так вот, оказывается, кто творец того воздушного гиганта, что красовался в центре лондонской выставки, привлекая всеобщее внимание! Вот кто намерен направить сей корабль к Северному полюсу!.. К полюсу!.. Как это он недооценил тогда столь существенное обстоятельство?
Истинно сказано: все влюбленные слепы. Авиация – прекрасная незнакомка, которой, конечно же, можно отдать руку и сердце. Но на самолете до Северного полюса не доберешься. Увы... А вот на гигантском управляемом аэростате это, пожалуй, реально. И даже более реально, чем на особом моторном судне или, скажем, на собаках.
– Вы слышали, разумеется, об Уэлмане? – поинтересовался Ваниман.
– Ну еще бы! Кто же о нем не слышал! А мне-то сам бог велел: как-никак, а мы с господином Уэлманом коллеги.
– О, да! – Ваниман широко улыбнулся, поняв намек: Уэлман, как и Попов, по профессии был журналистом. – Коллеги, – он развел руками, – это очень хорошо. Хотите, я вам покажу нашу «Америку-II»? Еще бы.
И Ваниман повел Попова в другой – огромный, тоже деревянный – павильон, где достраивался и должен был пройти последнюю монтировку его воздушный корабль.
Уэлман, находившийся еще за океаном, слал одну телеграмму за другой с просьбой ускорить окончание работ, чтобы не упустить благоприятные для задуманного предприятия летние месяцы. Уэлману, директору газеты «Чикаго геральд», не сиделось в Новом Свете, он рвался в Европу, и понять его нетерпение было нетрудно.
