Кончилось тем, что для скорейшего обзаведения наследником Екатерина по приезде в Москву в 1775-м году отправилась в паломничество к Троице в Сергиев монастырь, вполне подражая своей покойной свекрови. Днем она проходила несколько верст, затем в экипаже возвращалась к месту ночлега, наутро ее везли на то место, где она прервала путь, и она проходила еще несколько верст, затем опять возвращалась и так далее – до тех пор, пока 6-го июня не дошла до Сергия.

Екатерина была просвещенная женщина, но так как она была русской императрицей, то должна была следить за тем, чтобы всегда показывать, как она свято чтит местные предания и обычаи. Заодно она показывала подданным, как она заботится о продолжении священного царского рода.

Поразительно, но вопреки всякой просвещенности через полтора-два месяца после паломничества у Натальи Алексеевны обнаружились первые признаки беременности.

10-го апреля, в воскресенье, с полуночи, у великой княгини начались схватки. В четвертом часу утра Павел пришел на половину Екатерины и просил разбудить ее. Екатерина, полуодевшись, направилась к невестке. Там уже хлопотала повивальная бабка (лучшая в Петербурге, как рассказывала после императрица). Весь день ждали разрешения от бремени, но ни вечером, ни следующей ночью ничего не последовало. В понедельник, 11-го, к повивальной бабке присоединились доктора. К вечеру повитуха сказала, что ребенок уже умер и родов не будет. Доктора стали думать, как спасать жизнь роженицы. «Были минуты, – говорила Екатерина, находившаяся по-прежнему рядом, – когда мне казалось при виде ее мук, что мои внутренности тоже разрываются» ( Из письма Екатерины барону Гримму, 18 апреля 1776).

В четверг, 14-го, доктора сказали, что их помощь невозможна. Пришел духовник Павла архиепископ Платон, принял последнюю исповедь и стал читать отходные молитвы.

В пятницу, 15-го апреля, в пять часов пополудни Наталья Алексеевна умерла.

Екатерина приказала докторам освидетельствовать тело насчет естественности происшедшей смерти – предосторожность многозначительная (Петра Третьего тоже освидетельствовали), но тщетная: «носятся темные слухи о том, будто Екатерина извела ее из ревности и боясь ее ума и характера» ( Греч. С. 144); «полагали, что ее отравили» ( М. А. Фонвизин. С. 128). – «Павел был безутешен» ( Греч. С. 145). Го – ворят, вечером того же дня или наутро следующего Екатерина предъявила сыну доказательства его ослепления и своей прозорливости – записки Разумовского к Наталье Алексеевне.

В это время в Петербурге находился принц Генрих – брат прусского короля Фридриха. Вечером того же прискорбного дня Екатерина позвала его для важного совета – срочно помочь ей найти Павлу новую жену. Кандидатура имелась: еще в 1772-м году среди протестантских невест Европы Екатерине перечисляли Софию Доротею Августу Луизу – принцессу Вюртембергскую, внучатую племянницу Фридриха и Генриха. Тогда она не подошла по малолетству. Теперь она была помолвлена с принцем Гессен-Дармштадтским Людвигом, родным братом покойницы Натальи Алексеевны. Генрих обнадежил Екатерину в том, что его всемогущий брат помолвку расстроит.

В субботу, 16-го апреля, на другой день после смерти Натальи Алексеевны, принц Генрих уже отправил два письма: одно – всемогущему брату о скоропостижной надобности отменить помолвку их племянницы, другое – матери племянницы с приглашением прибыть с дочерью в Берлин, к Фридриху, для ее знакомства с русским наследником Павлом Петровичем.

Фридриху вторично выпало быть сватом будущей русской царицы – в первый раз он, как помнится, поставил к русскому двору невесту для наследника Елисаветы Петровны – ту самую Екатерину, которая теперь обращалась к нему за содействием. Фридрих, даром что состарился, за тридцать пять лет, прошедшие после первого сватовства, оставался по-прежнему полон сил и замыслов; укрепить с помощью выгодной женитьбы союз с Россией было весьма приманчиво; он вызвал к себе брата покойной Натальи Алексеевны – Людвига – и предложил размен: 10 тысяч рублей из русской казны ежегодно за отказ от супружества с Вюртембергской принцессой. Людвиг избрал синицу в руках, и вопрос о предстоящем браке русского царевича с внучатой племянницей великого короля был решен.

Когда самой принцессе Софии Доротее Августе Луизе сообщили новость о перемене ее судьбы, она растроганно призналась своей подруге: «Ланель! Мне очень грустно расставаться с вами, но тем не менее я чувствую себя счастливейшей из всех принцесс вселенной» ( Оберкирх. Т. 1. С. 80). Маменька принцессы – старшая принцесса Вюртембергская Фридерика София Доротея – тоже, конечно, была счастлива: 40 тысяч командировочных рублей, пожалованных на поездку в Берлин, могли, как выражается летописец, «служить добрым подспорьем ее финансам» ( Кобеко. С. 130). Но все маменьки, наблюдавшие не как Екатерина, а повседневно за жизнью своих чад, – одинаковы в своих заботах и опасениях. «С русскими царицами и царями часто случаются несчастия, – плакала старшая принцесса Вюртембергская в узком кругу, – и кто ведает, какую участь предназначило Провидение моей бедной дочери! <…> Я боюсь Екатерины» ( Оберкирх. Т. 1. С. 80–81).

Траур по кончине Натальи Алексеевны не объявлялся. 26-го апреля ее тихо похоронили в Александро-Невской лавре. Граф Андрей Разумовский получил предписание ехать в Ревель и там ждать дальнейшего о своей судьбе определения. [112]Павел на погребении жены не присутствовал. «В сии горестные минуты, – писал он архиепископу Платону 5-го мая, – не забыл помыслить о долге в рассуждении отечества своего» ( РА. 1887. Вып. 2. С. 10). Отечеству были необходимо нужны наследники. Павел был не вечен. Он ехал в Берлин продолжить священный царский род.

«Увидев, что корабль накренился на бок, – рассказывала Екатерина о происходящем, – я не теряла времени; наклонила его на другой и стала ковать железо, пока горячо, чтобы восполнить потерю. И я сумела разогнать глубокую тоску, нас охватившую. Я начала с того, что предложила попутешествовать, погулять, поразвеяться, а после сказала: – Однако мертвых не воскресить, надобно думать о живых; да, была вера в счастье, теперь ее нет; зачем же терять надежду на новую веру? Что же, будем искать новую? – Кого же? – О, я уже припасла. – Как, уже? – Да, да, и притом прелесть. – И вот уже видно любопытство: – Кто же это? Да какова? Брюнетка? блондинка? маленькая али статная? – Миленькая, изящная, очаровательная; прелесть. – Прелесть забавляет, показываются улыбки. Мало-помалу дело продвигается, для третейского суда призван один проворный вояжер, который нарочно остался здесь, чтобы утешить и рассеять <это принц Генрих>.Он берется посредничать: курьер отправлен, курьер вернулся, путешествие решено, свидание назначено, все совершается с быстротою неизъяснимой. И вот сдавленное сердце начинает расправляться; мы еще в тоске, но должны заняться приуготовлениями к путешествию, необходимому для здоровья и рассеяния. – Дайте ж пока портрет; это ведь ничего не значит. – Портрет? Да редкие портреты нравятся. Живопись не имеет силы. Курьер привез его, конечно. Но стоит ли смотреть? Вдруг разочарует? Нет, пусть лучше остается в том пакете, где лежит. И вот неделю портрет нераспакованным лежит там, куда положен – на моем бюро рядом с чернильницей. Но вдруг он прелестен? – У всякого свой вкус, по мне так лучше не бывает. – Наконец портрет представлен взорам, тотчас уложен в карман, затем мы снова взглядываем на него и наконец не можем оторвать глаз и торопим начало путешествия» ( Из письма барону Гримму, 29 июля 1776// Сб. РИО. Т. 23. С. 49).

«Два месяца, следовавшие за кончиною Натальи Алексеевны, – уточняет летописец, – провел он вместе с Екатериною в Царском Селе. Жизнь их там нисколько не отличалась от прежней. Увеселительные поездки в Таицы, Гатчину и Петергоф, крестины, свадьбы, <…> концерты и спектакли возобновились немедленно после похорон Натальи Алексеевны <…>. 13 июня 1776 г. Павел Петрович <…> отправился в Берлин <…>. Приближаясь 26 июня к Мемелю, Павел Петрович <…> увидел <…> принца Генриха, окруженного почти царскою свитою. – Тогда-то, говорит Фридрих II в своих записках < Фридрих. Т. 6. С. 120>, начался постоянный праздник от границ России до Берлина, где роскошь и вкус оспаривали друг у друга участие в почестях, отдаваемых знаменитому иностранцу. Прусский король льстил гордости своей союзницы почестями, которыми он окружал ее сына. Почтальоны, партиями по двенадцати и по двадцати, в праздничной форме, играющие в рожки, шпалеры войск, почетные караулы, триумфальные арки с разноязычными надписями и девизами, дожди букетов и венков, спектакли и концерты, депутации молодых девушек, депутации представителей искусств и ремесел, поднесения медалей, приветствия и речи в прозе и в стихах <…> – ничто не было забыто, всему этому отведено было место при встречах Павла Петровича. – Среди праздников и торжеств, сопутствуемый восторгом народа, <…> Павел Петрович достиг в воскресенье, 10 июля, столицы Пруссии, в которую он въехал в парадной карете, запряженной восемью лошадьми <…>. – Гром пушек, звук музыки и звон колоколов едва покрывали клики толпы <…>. Последняя триумфальная арка возвышалась перед мостом <…>, еще несколько шагов, и Павел Петрович, к закату дня, подъехал ко дворцу Фридриха. – Фридрих вышел на встречу своего царственного гостя к дверям своих апартаментов <…>. За ужином <…> Павел Петрович и София Доротея, будущие супруги, встретились в первый раз. Они свиделись снова на другой день, за обедом у короля<…>. Как и следовало ожидать, та, которую назначали ему в супруги, полюбилась великому князю, очарованному ее красотою и грациею и который, сверх того, был восхищен почестями, окружавшими его во владениях Фридриха и к которым он не был приучен на родине» ( Кобеко. С. 133–134, 139–141).