Однако вполне вероятно, эти слухи и предположения доказывают совсем не честолюбие юной Натальи Алексеевны, а лишь устойчивость анахронической поэтики мифа в исторических текстах: то есть подобно тому, как в жизнеописаниях Павла влечения его натуры могут смешиваться с движениями нрава его отца, – в слухах о Наталье Алексеевне ей приписываются образцы поведения ее свекрови Екатерины Алексеевны в ту пору, когда та сама находилась при дворе своей свекрови в положении, аналогичном положению своей невестки сейчас, в 1774-м.
Достоверно известно лишь то, что Екатерина была недовольна своей невесткой по другим поводам.
Первый повод – слишком много трат. Екатерина определила на ежегодное содержание сына и невестки пятьдесят тысяч рублей. Но едва прошел год после свадьбы, выяснилось, что на обстановку, наряды, кортежи и проч. они издержали много больше, понаделав долгов.
«Друг милой и бесценной, – писала Екатерина Потемкину. – Великой князь был у меня и сказал, что он опасается, чтоб до меня не дошло и чтоб я не прогневалась. Пришел сам сказать, что на него и на великую княгиню долг опять есть. Я сказала, что мне это неприятно слышать и что желаю, чтоб тянули ножки по одежке и излишние расходы оставили. Он мне сказал, что ее долг там от того, от другого, на что я ответствовала, что она имеет содержание (и он также), как никто в Европе, что сверх того сие содержание только на одни платья и прихоти, а прочее – люди, стол и экипаж – им содержится, и что сверх того она еще платьем и всем года на три снабдена была <…>. Она просит более двадцати тысяч, и сему, чаю, никогда конца не будет <…>. Скучно понапрасно и без спасибо платить их долги. Естьли всё счесть и с тем, что дала, то более пятисот тысяч в год на них изошло, и всё еще в нужде. А спасибо и благодарности ни на грош <…>. – Я чаю, великого князя понапугать и тем можно, буде ему Разумовский или кто ни на есть скажут, что подобная репутация быть мотом зделает молодежи дурной пример, ибо на него слаться будут, выпрося у родителей денег на уплату мотовства» ( Екатерина – Потемкину. Из записок около 21 апреля 1775. С. 71).
Сама Екатерина довольно гордилась тем, что в бытность свою невесткой умела обходиться содержанием, определенным ей Елисаветой Петровной, и, очевидно, назидала сына собственным примером. Но вообще-то она должна была помнить, что денег ей в свое время постоянно не хватало и что, бывало, она пробовала делать займы у иностранных посланников. К чему ведут займы у иностранцев, нетрудно сообразить, вспомнив о том, как Елисавета Петровна готовилась к революции против сестрицы Анны Леопольдовны. Посему, несмотря на отсутствие видимой благодарности, долги приходилось платить, а заодно, видимо, и прислеживать: нет ли у младой четы каких-нибудь маневров с иностранными дипломатами – особенно с французскими и испанскими, ибо те, ввиду нынешнего дружества нашего с Австрией и Пруссией, будут заботиться о расстройке миролюбия и, следственно, прикармливать при здешнем дворе тех, кто мог бы умыслить против Екатерины.
Посему, имея некоторый запас политической бдительности, можно различить в непомерных расходах Натальи Алексеевны на наряды и в желании ее юного мужа угодить жене – отблески того же самого честолюбия, о действительном существовании которого мы ничего не знаем, и более того, можно обнаружить даже явную зависимость Павла от капризов (натурально, не только в выборе платьев) его повелительницы. Говорили, например, так: «Наталья Алексеевна управляла мужем деспотически, не давая себе даже труда выказывать малейшей к нему привязанности. В выборе членов своего общества, своих удовольствий, и даже в своем образе мыслей он вполне подчинился ей <…>. С своей стороны она была управляема графом Разумовским, который, в свою очередь, получал наставления от посланников бурбонских дворов <т. е. от французских и испанских> <…>, и если бы смерть не прекратила ее деятельности, то между ею и Екатериною, вероятно, возникла бы борьба» ( Пересказ депеши английского посланника Гарриса от 14 октября 1778// Кобеко. С. 125).
Трудно сказать с уверенностью, как именно обстояли отношения графа Андрея Разумовского с западными резидентами, но точно, что в его отношениях с женой великого князя все, кроме великого князя, наблюдали полный амантаж, кураж и сюксесс.
Граф Андрей Разумовский был первый щеголь Петербурга и, разумеется, избрал себе в любовницы первую, хоть не лицом, так статусом красавицу страны. Конечно, самой первой по статусу была Екатерина, и нельзя исключать, что, не случись адюльтерства 1774 года, она могла бы выбрать Разумовского для себя. Но в 1774-м году душа и тело ее были обворожены Потемкиным, а когда в 1776-м Потемкин был отрешен от алькова, имя Разумовского оказалось уже слишком оскандаленным, и не ему, а другому графу – Завадовскому суждено было прийти на замену Потемкину. А вообще любовные выборы императрицы Екатерины свидетельствуют о том, что большей частью ее избранниками становились как раз персоны, подобные Разумовском у, – их историческая репутация не простиралась далее ролей первых любовников: Салтыков, Понятовский, Васильчиков, Завадовский, Зорич, Корсаков, Ланской, Ермолов, Мамонов, Зубов – как посмотреть на их портреты да вспомнить, что вся их слава – это слава только фаворитов императрицы, произведенных ее страстью в высшие государственные чины, – то невольно приходит в ум удивление женским вкусом. Потемкин в этом ряду – лицо, можно считать, почти случайное. Впрочем, недаром он, и будучи отрешен от должности фаворита, остался владыкой ея души и сохранил всю полноту власти.
Великая княгиня Наталья Алексеевна, остановив свой выбор на Разумовском, воспроизводила вкусы своей свекрови, но, в отличие от нее, была менее осторожна, то есть более своевольна. Если Екатерина в молодости добилась права на фаворитов только через семь лет после прибытия к петербургскому двору, после изнурительных интриг и в трудной, рискованной игре против мужа и свекрови, – то Наталья Алексеевна как-то слишком сразу, почти не скрываясь, стала вести тот образ жизни, на который еще не имела никакого морального права.
Екатерина рассказала сыну: «Граф Разумовский злоупотребляет его благосклонностью для того, чтобы иметь влияние на великую княгиню. Эта страшная поверенность причинила Павлу Петровичу огорчение, которое он тщетно старался скрыть. Великая княгиня принудила его наконец объяснить ей причину его грусти и узнала ее для того только, чтобы, проплакав несколько дней, убедить его в злобности этого слуха, клонившегося лишь к тому, чтобы рассорить ее с мужем» ( Пересказ депеши французского посланника Дюрана от 4 октября 1774). – «Павел Петрович поверил уверениям своей супруги и ее слезам, – дорисовывает картину летописец, – полюбил ее еще более, думая, что она нелюбима его матерью, и усилил свое недоверие к Екатерине» ( Кобеко. С. 114–115).
Екатерина не знала, как быть. «Я думаю, – спрашивала она Потемкина, – что естьли ослепленный великий князь инако не может быть приведен в резон на щет Разумовского, то не может ли Панин уговорить его, чтоб он Разумовского услал в море, дабы слухи городские, ему противные, упали» ( Екатерина – Потемкину. С. 43; записка до 23 сентября 1774). Но великий князь не хотел услания Разумовского – и тот оставался в полной его доверенности.
Это был второй повод для неудовольствия Екатерины.
И был третий повод – отсутствие наследников.
На протяжении всего 1774 года и половину 1775-го не обнаружилось ни малейших признаков беременности. Все это очень начинало напоминать старт семейной жизни самой Екатерины. Как ни забавно, она в этой ситуации стала воспроизводить реакции своей собственной свекрови и так же, как некогда Елисавета Петровна объясняла отсутствие детей у великокняжеской четы привычкой Екатерины ездить верхом и прочими неумеренностями, так теперь сама Екатерина ворчала на безалаберность невестки: «Во всем только крайности: когда мы гуляем – так двадцать верст; когда танцуем – двадцать контрдансов, двадцать менуетов; чтобы в комнатах не было жарко – совсем их не топим; если все натирают лицо льдом, у нас все тело становится лицом; словом, умеренность не для нас. Опасаясь дурных людей, мы не доверяем никому <…>, не слушаем никого и полагаемся только на себя. Полтора года прошло, а мы ни слова не знаем по-русски и хотя очень желаем учиться, у нас нет времени этим заняться; все у нас вверх дном» ( Екатерина II – барону Гримму, 12 декабря 1774// Сб. РИО. Т. 23. С. 12–13).
