Видя, что и гвардия, и шляхетство восстали против Верховного совета, государыня спросила князя Василия Лукича Долгорукого:

– Как? Разве пункты, которые мне поднесли, были составлены не по желанию целого народа?

– Нет! – закричало благородное шляхетство и гвардейство.

– Так, значит, ты меня, князь Василий Лукич, обманул!

После сего принесена была в дворцовую залу подписанная бумага с пунктами, и государыня ее публично раздрать изволила.

Князь Димитрий Михайлович Голицын только и мог, что сказать:

– Трапеза была уготована, но приглашенные оказались недостойными; знаю, что я буду жертвою неудачи этого дела ( Соловьев. Кн. X. С. 214–215).

О прожектах шляхетства более не вспоминали. Верховный совет упразднили. Учредили Кабинет министров из трех лиц. Ни Голицыны, ни Долгорукие в число трех не вошли. Участь их была решена.

Долгоруких уже в 1730-м году отодвинули сначала от должностей, затем от чинов и имений, и сослали: кого в Соловки, кого в Березов, кого в Шлиссельбург. А князь Димитрий Михайлович Голицын угодил под следствие в 1736-м: приговорили его к смертной казни (по какому поводу – неважно; повод нашелся), но всемилостивейше простили и только посадили в Шлиссельбургскую крепость, где он сразу умер, отчасти от старости, отчасти от потрясений. Долгоруким тоже не дали долго жить: в 1738-м году до Петербурга дошло, что они в Березове шалят: произносят поносные речи о государыне. Послали шпиона; тот подтвердил; Долгоруких извлекли из ссылок на новое следствие; узнали много подробностей – особенно о том, что они думали восемь лет назад, в январе-феврале тридцатого: как собирались посадить дочку князя Алексея Григорьевича на престол и подобное. Покачав несколько месяцев на дыбе, некоторым Долгоруким поотсекли головы: и бывшему князю Василию Лукичу, и бывшему князю Алексею Григорьевичу, и бывшему вожатому отрока императора Петра – Ивану Долгорукому. Прочих Долгоруких разослали по новым ссылкам. Престол теперь обсели немцы – так поняли все уцелевшие, кого новые верховодцы державы – Бирон, Миних и Остерман – обскакали в чинах, должностях и наградах. И хотя что Миних, что Остерман вступили в русскую службу еще при Петре Великом, а Бирону никогда не достало бы русской смекалки награбить столько, сколько грабливали Меншиков или Долгорукие, – вот уже два с половиной века мы обличаем немцев при дворе Анны Иоанновны и не обличаем немцев при дворе Петра Первого. Может быть, так происходит потому, что мы все еще никак не избавимся от тягостного впечатления, произведенного казнью одного из обличителей, благодаря чьим злословным речам укоренилась обида на немецкое засилье.

О казни этой речь впереди – дело было громкое, все о нем знают, а кто желает припомнить его подробности – пусть сразу заглянет в 1740-й год. Мы же пока находимся при начале царствования государыни Анны Иоанновны, и, чтоб не распалась цепь времен, должны помянуть ее хотя бы страницей рассказа.

«Станом была она велика и взрачна. Недостаток в красоте награждаем был благородным и величественным лицерасположением. Она имела большие карие и острые глаза, нос немного продолговатый, приятные уста и хорошие зубы. Волосы на голове были темные, лицо рябоватое и голос сильный и проницательный. – Сложением тела была она крепка и могла сносить многие удручения» ( Э. Миних. С. 165). – Если б такой гренадероподобный вид имела женщина умная и проницательная не одним голосом, – то, наверное, никто не запомнил бы ни продолговатого носа, ни ряби на щеках и не выставил бы за достоинство хороших зубов. Но государыня Анна, владея обширной статью, располагала разумом малопоместительным, и все ее женские и человеческие добродетели сосредоточились в одном пункте жизни: она являла собой образец преданной любовницы и, если б на то была господня воля, стала бы добродетельной женой и матерью. Но, волею династических соображений своего великого дядюшки, потеряв супруга через месяц после свадьбы, она так и осталась без законного повелителя и принуждена была жить в браках неосвященных: сейчас ее повелителем был Эрнст-Иоганн Бирон.

Прошлое Бирона покрыто мраком тайн. Говорят, в молодости он сидел в тюрьме за драку с убийством и что еще при Петре Великом хотел пристроиться к русскому двору, но туда его не пустили. В конце концов он остался на родине и к 1728-му году стал полным курляндским хозяином. И видом и нравом он был суров: настоящий повелитель. Анна Иоанновна предалась ему безоглядно. Он улыбался – она сияла; он хмурился – она мрачнела; он был большой охотник до лошадей – она ради него научилась в сорок лет ездить на лошади; он не мог жить без карточной игры – и каждый вечер при дворе Анны Иоанновны играли в карты.

Конечно, люди остаются людьми, и не случается в мире полных совпадений: были и у Анны Иоанновны свои наклонности, отличные от бироновых. Она любила ружейную пальбу и, бывало, тешилась тем, что стреляла из окна опочивальни по всему мимопролетающему – не только ворон и галок сшибала с лету, но даже скорых воробьев ( Э. Миних. С. 164). А еще любила глядеть на медвежью травлю. И вообще любила смешные забавы. При ней всегда был штат шутов и дурок: велит им стать всем носом к стенке, а одному идти сзади и каждому пинать под коленки – он их пинает, а они падают; или велит друг с другом царапаться. Очень изволила смеяться на их дурацкие проделки.

Так они и жили. Бирон с утра отправлялся к своим лошадкам, а государыня, откушав кофея, забавлялась с шутами и дурками, а то постреливала из ружья или просто смотрела в окно. После обеда почивали немного, затем совершали променад, вечером начиналась карточная игра. В государственные деяния Анна Иоанновна вмешиваться не старалась, предоставив надзор за ними Бирону, а исполнение – трем кабинет-министрам.

Переехав в Москву, а затем в 1731-м году из Москвы в Петербург, они не очень изменили обыкновений курляндской жизни, хотя, спору нет, жить стали поярче и пошире – теперь денег не надо было просить ни у кого, и заблистало на дворцовых приемах злато и серебро, засверкали жемчуга, алмазы, бриллианты, засветились иллюминации и фейерверки, зазеленели оранжерейные сады, заструились фонтаны, загремел оркестр, запела италианская опера, и вся Европа наполнилась слухом о роскошестве и пышности нового петербургского двора.

Много золота, много блеска, много торжества – значит, сильная государыня, значит, великие люди, значит, могущая держава. Чем ослепительнее и громче придворный праздник – тем чаще соседи станут завидовать: Россия – цветущая, Россия – непобедимая, Россия – неколебимая.

Сбылось замысленное Петром Великим.

И вот уже Россия воюет в Европе, фельдмаршал Миних осаждает Гданск – на помощь полякам плывут французы, потому что они хотят, чтобы польским королем стал Станислав – тесть их короля Людовика; но французы побиты, рассеяны, взяты в плен, Станислав бежит, и мы сажаем на польский престол своего короля – Августа Третьего. – А затем мы идем дальше, входим во владения Порты и в земли, туркам солидарные. И вот фельдмаршал Миних победоносным походом ворвался в Крым, взял Очаков, Яссы, Хотин:

(Ломоносов. Т. 8. С. 29)

А казнили кабинет-министра Волынского с приятелями.

Кабинет министров, придуманный Андреем Ивановичем Остерманом в замену Верховного совета, включал, как помнится, три персоны. Одной из них стал, естественно, сам Остерман: это был писчебумажный механизм, работавший все время, свободное от сна, дворцовых праздников и переворотов. Взяток он, кажется, не брал. Власть ему нужна была лишь для одной цели: чтобы не мешали составлять указы, читать и писать депеши, вести переговоры и проч.