— Привет! — обрадованно сказал Борис Авдеев и протянул Наташе деньги. Наташа взяла два брикета сливочного с вафлями. Против этого никто не протестовал, потому что, если человек стоит в очереди, то может взять столько порций, сколько ему надо. Тут уж никто спорить не станет.
Наташа пошла вместе с мальчишками, держа два холодящих пальцы брикетика.
— Надо разделить их на четыре части, — предложила
— Это мы сейчас! — мигом откликнулся Борис Авдеев.
Он взял у Наташи один брикетик и попытался его разломить пополам. Но брикетик не ломался. Гнулись и скользили по подтаявшей плитке мороженого подмокшие вафли.
— Как же его... — пробормотал Борис Авдеев. — А-а, вот как!
Он подбежал к стоявшей неподалёку скамейке и попытался разломить брикетик о её спинку. Но и тут у него ничего не получилось.
— Может... его... по очереди... — неуверенно предложил Борис Авдеев.
Есть по очереди было, конечно, выходом из положения, но Борис не мог сразу сообразить, кто с кем будет есть пополам брикет. Один — они с Кореньковым. А второй? Наташа с Дымкой, что ли? Ещё обидится. Девчонок ведь не поймёшь, отчего они могут обидеться. Может, наоборот — он с Наташей, а Корешок со своей Дымкой? Но предлагать Наташе есть с ней мороженое пополам Борис Авдеев как-то не решался. Всё-таки это её пачка. А мороженое между тем всё больше подтаивало в руках. Это же надо — держать в руках мороженое и не знать, как его съесть!
— Давай сюда! — вдруг сказал Кореньков. Взял у Бориса пачку мороженого, сунул ему Дымкин поводок-проводок и побежал.
Борис с Наташей недоуменно следили за Кореньковым, не понимая, куда он бежит. А Кореньков подбежал к небольшой круглой клумбе, чёрным бугорком возвышавшейся посреди площадки. Вокруг клумбы катались на велосипедах малыши, а один даже катил на педальном автомобиле. Кореньков ловко славировал между велосипедистами и малолетним автолюбителем и шагнул ботинками через каменный бордюрчик на клумбу. Цветов на клумбе ещё не было. Над чёрной землёй возвышалась на высокой ножке только металлическая табличка, на которой прошлогодней облезлой краской было написано: «Рвать цветы запрещается!» Кореньков в два прыжка очутился возле таблички. Положил брикетик мороженого на острое ребро таблички и резко согнул его. Брикетик развалился на две части.
Очень довольные, они все вчетвером уселись на скамейке. Дымке её порцию положили на сиденье, развернув бумажку. И принялись лизать мороженое.
Они сидели, грелись на солнце, лизали прохладное мороженое и болтали.
— А я подземный ход нашёл, — сказал Борис Авдеев.
— Где? — встрепенулся Кореньков.
— В сарае. Прямо в полу. Обыкновенный пол. Никто ничего не знал. А я посмотрел и увидел в полу щель. Поднял плиту, а под ней люк...
— Да у вас и сарая-то нет! — перебил Кореньков, не дослушав. — Возле вашего дома только детская площадка с качелями и стоянка для автомашин. А сараев никаких нету.
— А это не у нас, а у дедушки, — сказал Борис Авдеев. — Он не в Москве живёт, а в другом городе. И сарай там есть.
— Так ведь твой дедушка живёт в деревне. Ты там на лошади скакал. С телегой! — насмешливо напомнил Кореньков.
— А это другой дедушка, — невозмутимо отвечал Борис Авдеев. — У меня два дедушки. Один в деревне, а другой в городе. Там есть сараи. Дома не такие, как в Москве, — одноэтажные, каменные, и сараи тоже каменные. Я поднял плиту, влез в люк. Темно-темно. Но я не побоялся, пошёл, а там подземный ход. Тоже каменный. Сначала каменный, а потом земляной.
— А откуда ты узнал, каменный или земляной? — опять насмешливо перебил Кореньков. — Ведь там темно.
— А я с собой фонарик взял. Сбегал и взял фонарик. Долго ли за фонарём сбегать? Не веришь? Да я тебе покажу этот фонарик. Длинненький, а на конце вроде воронки. Туда лампочка вставляется. Очень хороший фонарик.
Кореньков всё равно не очень-то верил Борьке. А Наташа верила.
— Я бы ни за что не полезла одна в тёмный ход, — призналась она. И спросила с любопытством: — А куда этот ход ведёт?
— Никто не знает, — отвечал Борис Авдеев. — Идёт, идёт и не кончается. Таинственный ход. Это мне повезло, что я живой вернулся. Там такие таинственные случаи!..
Кореньков помалкивал, с ним почему-то никогда не случались таинственные случаи. Разные случаи случались, и даже очень часто, но они не были таинственными. А вот Наташа сказала:
— У меня тоже был таинственный случай. Я пошла погулять со Светой и Катей Озерковой. Бабушка ещё не хотела меня пускать, говорила, на улице метёт. Но я пошла, потому что уже договорилась и со Светой, и с Катей. А у Кати нет телефона. Мы ещё в школе договорились встретиться возле булочной — это всем близко. И Катя всё равно бы пришла. Так и получилось, и Катя пришла, и даже Света. Мы погуляли, но недолго. А когда я вернулась домой, бабушка сказала: «К тебе какой-то мальчик приходил, спросил, дома ли ты. Я сказала, что ты пошла погулять, и предложила ему, пусть посидит, подождёт тебя. А он не стал ждать. Я спросила, что передать Наташе, а он сказал — передайте, приходил с собакой и фамилию назвал». Но бабушка фамилию забыла. Запомнила только, что — с собакой и даже собаку видела, а кто с ней приходил, не помнит. Таинственный случай, правда?
Борис Авдеев кивнул головой, и Кореньков тоже кивнул.
— А это собака Анны Николаевны? Да? И вы с ней гуляете?
— Гуляем, — сказал Боря Авдеев. — Анна Николаевна больше никому не разрешает с ней гулять. Не доверяет. Собаку ведь не каждому доверишь.
— Мне нашего Кинга тоже не доверяют, — вздохнула Наташа. — Он очень сильный. Говорят, как рванётся, ты его не удержишь. А можно я с вами тоже буду гулять с собакой Анны Николаевны?
— Можно, — сказал Борис Авдеев. — Только учти: никому ни слова! А то все захотят гулять.
Они ещё побродили по площадке возле клумбы, по улицам. Потом Наташа и Боря Авдеев отправились по домам, а Кореньков повёл Дымку в её законный теперь дом.
Уже на подходе к дому 23 в переулке они встретили Фёдора. Дымка, узнав своего, рванулась, завиляла хвостом. Фёдор наклонился к собаке.
— Ах ты, каналья! Два уха и четыре ноги, а всё понимает, — сказал он мальчишке и добавил: — А это вы здорово придумали, что пришли к старухе. За последние годы я её такой не видел. Оттаяла она, помягчела. Одиночество — оно кого хочешь замордует, — сказал он не то мальчишке с собакой, не то сам себе. — Вот так живёшь, крутишься, бежишь — на чужую душу глянуть некогда. Молодцы, ребятки! Оживела старуха!
— А я фрегат сломал, — неожиданно сказал Кореньков.
Он и сам не знал, почему сказал это Фёдору. Может быть, потому, что Фёдор, когда девчонки танцевали у Анны Николаевны, в два счёта починил розетку. А может, потому что у Коренькова не было человека, к которому он мог бы обратиться со своей бедой. Шли дни и недели, а дело с починкой фрегата не двигалось с мёртвой точки. Все варианты были испробованы, все возможности исчерпаны. Правда, Анна Николаевна после того разговора в школе больше не возвращалась к вопросу о «Палладе». Когда-то Кореньков боялся, что Анна Николаевна пойдёт к классной, нажалуется директору. А сейчас он не то чтобы хотел этого, но, если бы так вдруг случилось, ему было бы легче. Когда человека за что-нибудь ругают или накажут, это как бы и есть расплата. Отругали, и конец. Можно успокоиться и забыть. А вот, если не ругают? И, напротив, после всего, что произошло, встречают тебя по-доброму? А Анна Николаевна не только не выгнала Коренькова, а даже приютила Дымку. И ещё: фрегат построил сын Анны Николаевны — Павлик, погибший на фронте. Кореньков видел даже его карточки — Анна Николаевна как-то показывала. На последней фотографии Павлик, как сказала Анна Николаевна, снимался перед самой войной. Он стоял в рубашке с короткими рукавами и, улыбаясь, смотрел прямо на Коренькова. И Коренькова не покидало чувство, что он, хотя и не желая этого, обманул не только Анну Николаевну, но и Павла, сгубив построенный им корабль. И сейчас у Коренькова мелькнуло: а вдруг Фёдор сможет помочь ему в его беспросветно трудном деле.
