— Очень хорошо сказано.

— «Слова остаются волшебными инструментами даже при демократии. Тот, кто правит или хочет править, должен овладеть наукой использования слов. Язык оказывает на человека воздействие большее, нежели факты окружающей действительности».

— Этот мужик знает, что говорит.

— «На самом деле, — закончил чтение Сэм, — слово способно ранить сильнее меча».

Билл на пробу приложил ладонь к перебинтованной голове, поморщился.

— И все-таки, — сказал он, — тресни человека дубинкой по голове, и он тебя тоже мигом поймет. Вы согласны?

Сэм улыбнулся и с задумчивым видом отложил книгу.

РЕДАКЦИОННАЯ СТАТЬЯ:

Распустить преторианскую гвардию

Вот вопрос, ответить на который мы предлагаем всем, какие только найдутся в «К-У», честолюбивым кандидатам на поступление в Оксбридж, хваленым crème de la сrème[44] бирмингемской интеллигенции: что общего между массовыми пикетами у фабрики компании «Гранвик», появлявшимися в прошлом месяце на наших телевизионных экранах, и тем, что мы каждое утро наблюдаем на школьной линейке в актовом зале?

Вы недоумеваете? Что ж, подумайте о страшной картине, связанной с протестами в «Гранвик», — о полицейских с воздетыми дубинками, выстроившихся в ряд для защиты интересов администрации фабрики. А затем подумайте о шеренге старост, каждое утро встающих перед сценой актового зала, образуя защитный барьер, который отделяет нас (толпу) от нашего досточтимого Директора, возвышающегося на сцене, рассыпая перед нами крупицы своей домодельной мудрости.

Хорошо хоть дубинок старостам не выдают (пока). Да и в лицах Ламберта К. Дж. или Пинника У. Г. К., которые стоят перед нами, переминаясь с ноги на ногу, со смущенным, что и правильно, видом, не много отыщется такого, что вселило бы страх в души предположительных школьных революционеров. Однако принцип тут тот же самый. В конце концов, что такое школьный староста — при всей смехотворности «престижа», якобы неотделимого от их должности, — как не захваленный без меры прихвостень директора школы? Иными словами, наемный громила. Вся-то и разница в том, что громилы, которых набирает директор, обычно выглядят так, точно им и расшалившегося младшего скаута не одолеть, а все, что они получают за свои труды, — это красивенькие новые галстуки да симпатичные значки, которые мамочки бедолаг пришивают во время рождественских каникул к их блейзерам.

В классические времена «староста» преторианцев был начальником императорской охраны, элитного подразделения, созданного императором Августом, чтобы предотвратить любую возможность повторения неприятной истории с Юлием Цезарем. Увы, преторианцы отнюдь не стали самыми надежными из приверженцев императора, и Септимий Север, придя к заключению, что они с равной вероятностью способны и убить его, и защитить, распустил их. Было бы совсем неплохо, если бы и нынешние старосты смогли проникнуться подобными же настроениями.

В последние несколько термов наш журнал проводил не так уж и много кампаний: политика редакции состояла обычно в том, чтобы предоставлять читателям факты, позволяя им самостоятельно делать выводы. Однако эту тему мы, все и каждый, принимаем близко к сердцу. Говоря попросту, мы считаем, что застарелой отрыжке времен дворцовых интриг не может быть места в прославленной передовой школе семидесятых годов.

Мы призываем наших читателей направить директору и мистеру Наттоллу соответствующую петицию. И поскольку ко времени, когда выйдет этот номер «Доски», уже будет «избрана» (как или кем, этого нам, простым смертным, знать не дозволено) новая кучка старост, мы обращаемся и к ним. Сопротивляйтесь! Откажитесь от подачек истеблишмента! Нет никакой привилегии в том, чтобы стать притеснителем ваших прежних товарищей!

ПОДПИСАНО: Дуг Андертон…

— …Подписано: Дуг Андертон, et cetera.[45]

Дуг завершил чтение своей рукописи и огляделся в поисках поддержки. Поддержку он нашел мгновенно.

— Хорошая статья, — подчеркнуто объявила Клэр. — И даже отличная. Готова под ней подписаться.

Она поставила свое имя под росчерком Дуга и протянула листок Филипу. Тот неуверенно покачал головой.

— Мы запускаем волка в овчарню, — пробормотал он. Впрочем, со всем написанным Дугом Филип был согласен и потому расписался чуть ниже Клэр.

— Бенжамен? — произнес Дуг.

Бенжамен колебался не дольше Филипа. Сила риторики Дуга, ясность его мысли, как и всегда, произвели на Бенжамена сильное впечатление. Он завидовал умению Дуга определить для себя позицию и горячо отстаивать ее, тогда как сам он, Бенжамен, был проклят навязчивым стремлением увидеть обе стороны любой медали. Он приятельствовал с некоторыми из старост и склонялся к мысли, что это порядочные ребята, которые вынуждены выполнять трудную работу. Все это очень сложно.

— Ну… хорошо, — сказал он и тоже расписался под статьей. В конце концов, он художник, а художникам приходится время от времени проделывать нечто в политическом отношении спорное.

В итоге осталась одна лишь Эмили Сэндис, совсем недавно вошедшая в редколлегию, — и, похоже, ей куда меньше прочих хотелось участвовать в этом акте подрывной деятельности. Дуг взирал на нее с выражением почти обвиняющим, как если бы он именно такого поведения от нее и ожидал. Эмили не нравилась ему по той же самой причине, по какой к ней втайне влекло Бенжамена: Эмили была одним из главных светил объединенного — то есть принимающего в свои ряды и учеников, и учениц — «Христианского общества» школы. Разумеется, Бенжамен никогда всерьез не тяготел к этой непопулярной организации. По темпераменту своему он не принадлежал к тем, кто норовит прилепиться к какой-либо группировке, да и жить, нося на себе социальную стигму, он просто не смог бы. «Христиане» располагались в самом низу эволюционной шкалы «Кинг-Уильямс», еще даже ниже, чем «Объединенный кадетский корпус» или жалкая троица, следящая за соблюдением автобусного расписания и присвоившая себе название «Группа общественного движения». Одна только мысль о «христианах» вызывала в воображении Бенжамена картины самые жуткие — шерстяные свитера, вечера, посвященные сражениям в настольный теннис, и сходки на предмет совместного изучения Библии, на которых стоит густой запах вороватого подросткового эротизма и давно не мытых тел. Даже думать об этой публике и то было страшно. Однако Эмили, на взгляд Бенжамена, от нее отличалась. Эмили была умна, ценила шутку, а оформительские ее идеи за последние несколько месяцев преобразили журнал, и ни он, ни Филип, ни даже Дуг не могли не заметить, что и тело Эмили — полноватое, с плавными линиями — более чем способно отвлекать их внимание.

— Что будет, если я это не подпишу? — поинтересовалась она.

Дуг окинул взглядом всех сидевших за столом и протяжно вздохнул, подчеркивая серьезность ситуации.

— Ну, если честно, я думаю, что ты обязана это подписать. Остальные члены редколлегии пришли к единому мнению, мы намереваемся поддержать эту кампанию всем авторитетом, каким обладает журнал.

— О. — Эмили приобрела вид сильно разочарованный. — Но мне так нравится бывать на ваших заседаниях. У вас тут очень занятно.

Дуг пожал плечами. Выбор за ней.

— Хорошо, — сказала Эмили, и к рукописи прибавилась пятая, последняя подпись.

Дуг взял со стола листок и, удовлетворенно улыбаясь, вгляделся в него.

— Отлично. Значительный момент в истории «Доски».

Значительный, но, как вскоре выяснилось, краткий. Десять минут спустя Бенжамену пришлось выйти из состава редакционной коллегии. Посланный директором ученик просунул голову в дверь, за которой редколлегия заседала, и сообщил, что Бенжамена назначили старостой.