Пять дней спустя Филип задал ему самый главный вопрос, на который Бенжамен — пришлось в этом признаться — ответа не знал.

— Так что — Сисили теперь твоя девушка? — Не думаю, — ответил Бенжамен и в пустой попытке избавиться от дальнейших расспросов поднял вверх палец, проверяя направление ветра.

— Ах, ты не думаешь? — неверяще переспросил Филип. — И что это значит? Послушай, она либо твоя девушка, либо нет.

— Ну тогда нет. — Откуда дует ветер, Бенжамен так и не понял. Что-то такое маячило в памяти насчет того, что палец надо сначала облизать, — а потом уж поднять, хотя зачем его слюнявить, в толк он так и не взял. К тому же ветра-то никакого вовсе и не было. — По-моему, восток там, — прибавил он, наобум указав пальцем вдоль покрытой грязью дорожки.

— Нет, но о чем же она тогда говорила? — настаивал Филип. — Что значит «Мы с тобой теперь будем видеться чаще»?

— Наверное, она имела в виду, что мы, так или иначе, будем сталкиваться друг с другом, что это в порядке вещей. — Сказать по правде, он и сам не понимал, что имела в виду Сисили, и его злило, что Филип, похоже, об этом догадывается. — Слушай, тебе не кажется, что чем стоять здесь, обсуждая мою любовную жизнь, а вернее, ее отсутствие, лучше попытаться понять, куда мы, к чертям, забрели?

Была среда, день еженедельного «урока-прогулки», и сценарий разыгрывался уже вполне привычный. Их группа не только умудрилась заблудиться, пройдя всего-то ярдов пятьсот, тычась на пробу туда и сюда, пытаясь вернуть в свои ряды отставших, которые почти сразу начали теряться из виду, — она непонятным образом еще и разбрелась во все стороны сразу. Теперь Филип с Бенжаменом одиноко тащились по дорожке где-то в окрестностях водохранилища «Верхний Биттел», вот уже полчаса как утратив из виду злополучного мистера Тиллотсона с его прославившейся своей несостоятельностью дорожной картой.

— Слушай, а чего мы с тобой так надрываемся? — поинтересовался Филип, когда они прошли еще ярдов двадцать. — Давай присядем и перекусим.

Обнаружившаяся поблизости изгородь вполне для этого подходила. Они присели по разным ее сторонам: Бенжамен лицом к дорожке, Филип — к просторному выпасу, отливавшему под весенним солнцем зеленью и желтизной, с рассыпавшимися по нему, жевавшими травку голштинками. Филип залез в свой армейский рюкзачок, вытащил стопку толстых, завернутых в фольгу бутербродов с сыром и протянул один Бенжамену. Они открыли банку «Гиннесса» и по очереди отхлебывали из нее, морщась от густой, горько-сладкой маслянистости пива.

— Ничего нет лучше доброй прогулки, верно? — сказал Филип после нескольких отданных еде и питью безмолвных минут. — Мышцы тонизирует. Да и вообще начинаешь ощущать себя хозяином жизни.

От солнечного света, еды и спиртного Бенжамен немного размяк. Теперь он готов был пофилософствовать по поводу двусмысленного заявления Сисили. Самое главное, что она заговорила с ним. И отныне их связывают отношения, какие уж ни на есть.

— Не могли же мы заблудиться вконец, — продолжал, лениво озирая горизонт, Филип. — Уж если на то пошло, ты и живешь-то всего в паре миль отсюда, так?

— Да вроде бы, — ответил Бенжамен. Он неуверенно огляделся по сторонам. — Места как будто знакомые. По-моему, мама иногда привозила нас сюда.

Две девушки, подошедшие по той же дорожке, остановились, чтобы обменяться с Филипом несколькими словами.

— Мистера Тиллотсона не видели? — осведомился он.

Та, что пониже, с белесыми волосами в перманентной завивке, большой грудью и открытой, будоражащей воображение улыбкой, сообщила:

— Думаю, он к каналу пошел. Мы ему сказали, что несколько мальчиков улизнули туда покурить.

— А, понятно, — отозвался Филип, привалившись спиной к перекладинам изгороди. — Ну тогда, наверное, он скоро и здесь объявится.

— Так вы вот это называете прогулкой? — спросила, улыбнувшись еще шире, девушка.

— Присоединяйтесь, если желаете.

— Нет, спасибо. Мы думаем добраться этой тропинкой до Брант-Грей. Сядем там на автобус — глядишь, и домой раньше всех попадем.

Девушки пошли дальше, Бенжамен спросил: — Кто они?

— Темную не знаю. Хорошенькая, правда? А вторую зовут Эмили. Эмили Сэндис.

— О ней слышал. Это ведь она делала костюмы для «Отелло»?

— Очень может быть. Дуг говорил, что она, возможно, присоединится к редакции. Макеты будет делать и все такое.

Приоткрыв рот, он вглядывался в силуэты удалявшихся девушек, привычное выражение мечтательной, но несомненной похоти на миг сковало его лицо.

— Надо было заговорить с темненькой. По-моему, в ней есть нечто распутное.

Эмили с подругой скрылись из виду, мальчики примолкли. Каждый на какое-то время задумался о своем, о тайном. Идиллический сельский пейзаж, раскинувшийся перед ними, мог навести на какие угодно мысли. Мальчики находились всего в миле-другой от Лонгбриджа и дальних предместий Бирмингема, однако эти мягко волнистые просторы с ленивыми стадами и опрятными зелеными изгородями вполне могли вдохновить Бетжемена[35] на сочинение стихов, а Баттеруорта[36] — музыки. Пасторальная тишь оставалась невозмущенной лишь несколько минут, пока Филип не спросил:

— Ты часто представляешь себе голых девушек?

Бенжамен обдумал вопрос со всей серьезностью, какой тот заслуживал.

— Довольно часто, — ответил он. — Собственно говоря, почти постоянно.

— А глазами ты их раздеваешь? Ну, то есть, пытаешься?

— Бывает. Знаешь, я стараюсь не смотреть на них так, однако поделать с собой ничего не могу. Это же естественно.

Глядя в пространство, Филип, мысли которого приняли неожиданно отвлеченный оборот, сообщил:

— Женское тело прекрасно. — Вслед за этим он перевел взгляд на Бенжамена и поинтересовался, не без напористости: — А ты когда-нибудь — ну, знаешь, — видел хотя бы одну? Так, чтобы можно было все разглядеть?

Бенжамен покачал головой:

— Нет. Только по телику.

Послышались стрекот и щелканье приближавшегося велосипеда и голос — принадлежавший, вероятно, его седоку и распевавший во всю мочь. Пасторальное настроение этого дня могло бы внушить мальчикам мысль о каком-нибудь гуляке-скотнике, который катит себе то ли на дойку, то ли с нее, оглашая окрестности прекрасной старинной народной песней. Но нет, слова, теперь уже отчетливо доносимые до них мучительно немузыкальным отроческим сопрано, имели происхождение совсем иное.

Продолжения певец, по-видимому, не знал, поскольку, помолчав с секунду, заорал снова, еще громче и немузыкальнее:

А затем он объявился во плоти и затормозил рядом с ними. И это был Пол.

— Так-так! — воскликнул он, радостно разулыбавшись при виде двух застуканных in flagrante[37] бездельников. — И кого же мы тут имеем? Хилари и Тенцинга,[38] бросивших вызов Эвересту и сдавшихся еще в первом базовом лагере? Капитанов Скотта и Оутса,[39] выступивших на Южный полюс и решивших, что хватит с них и Уотфорда?

— Мотай отсюда, Пол, — посоветовал Бенжамен, удрученный мыслью, что даже здесь ему не укрыться от брата. — И вообще, ты почему не дома?

— Мне что же, теперь и на велосипеде прокатиться нельзя? Я все-таки тешил себя надеждой, что живу в свободной стране, несмотря даже на последние усилия наших социалистических лидеров.

— Ты не пошел сегодня в школу, — напомнил ему Бенжамен, — потому что уверил маму, будто вдрызг простужен и собираешься весь день проваляться с грелкой в постели.